Александр Павлович Скафтымов

Жизнь А. Скафтымова прошла в одном городе. Уроженец села Столыпино Вольского уезда Саратовской губернии, с детских лет впитавший чувство уважения к знаниям, труду, к людям труда, здоровому непритязательному быту; воспитанник Варшавского университета, куда он поступил, круто порвав с домашними планами, готовившими его к карьере богослова, – больше тридцати лет он стоял за кафедрой Саратовского университета и педагогического института.

Обычная судьба вузовского педагога-профессора: А. Скафтымов читал множество разных курсов – общих и специальных, историко-литературных и теоретических, вел семинары, выпускал дипломников, руководил аспирантами. Ежегодный круговорот зачетов и экзаменов, неиссякающий поток рукописей, которые ждут срочного чтения, бесконечная череда встреч, бесед, советов и консультаций.

На протяжении тех же лет в «Ученых записках» саратовских вузов, иногда в столичных изданиях появлялись статьи А. Скафтымова о Достоевском, Толстом, Радищеве и Чернышевском, об Островском и Чехове (а в Полных собраниях сочинений Чернышевского и Чехова советские читатели получали тома, отлично подготовленные и прокомментированные ученым). Работы саратовского исследователя сразу привлекли пристальный интерес специалистов, но рассеянные в малотиражных провинциальных «ученых» изданиях, в литературных сборниках 1920-х годов, они были попросту труднодоступны и постепенно «уходили» от новых поколений читателей. В 1958 году, в преддверии 50-летнего юбилея Саратовского университета, статьи А. Скафтымова о русской литературе вышли отдельной книгой. И, собранные вместе, оказались событием современного литературоведения.

«Статьи печатаются в прежнем тексте», – предупреждало краткое обращение «От автора». Как справедливо было замечено в одном из первых откликов на сборник, далеко не каждый исследователь может пойти на риск – перепечатать свои работы (иные – двадцатипятилетней давности) без оглядки на позднейшую литературу. А. Скафтымов имел право избрать такой путь. Рецензенты этой книги – знатоки русской классики – оценили прежде всего необычайную современную научную значительность работ, создававшихся на протяжении 1920 – 1940-х годов: «Статьи о русской литературе» А. Скафтымова – плод многолетнего труда подлинно творческого и проникнутого сознанием высокой ответственности ученого». «Проблемы, разработанные в этой книге, – единство содержания и формы, специфика метода великих русских реалистов, природа драматического конфликта, этика и психологизм – в высшей степени актуальны и современны» ¹.

С тех пор, когда были написаны эти строки, тоже успело пробежать десятилетие. «И много переменилось в жизни…» 26 января 1968 года не стало А. Скафтымова. Человек ушел. А свет его мысли остался. Жизнь скафтымовских трудов продолжается. Словно бы возрастающий во времени успех трудов ученого говорит нам о достоинстве литературоведения и внутренних предпосылках его общественного авторитета гораздо больше, чем любые отвлеченные выкладки на эту тему.

1

Получив в 1913 году диплом Варшавского университета, двадцатитрехлетний учитель словесности Астраханской и Саратовской гимназий не растерял среди монотонности провинциальных педагогических будней влечение к научному творчеству.

Свою первую исследовательскую работу А. Скафтымов опубликовал в 1916 году. Это была заявка на крупную «узловую» тему: «Лермонтов и Достоевский» ². Сложную задачу начинающий автор пытался решить с помощью методологии старой «кафедральной» науки, как он выражался впоследствии, – методологии психологической школы (чем и был предопределен односторонний подход к проблеме: оба писателя рассматривались исключительно с точки зрения единства «духовного типа», «духовной конгениальности»). Примечательным же в этом первом опыте было другое: с самого начала обнаружившаяся склонность А. Скафтымова «к методу параллельного рассмотрения родственных явлений и фактов», с помощью которого впоследствии, в зрелых трудах, ему удавалось «с превосходной точностью определить границы сходства и наметить существенные черты различия» ³ литературных явлений.

Широкие возможности научного творчества и профессионального совершенствования гимназическому учителю открыла Октябрьская революция: в 1921 году он приходит на университетскую кафедру и уже через два года возглавляет ее. Трудный период внутренней ломки высшей школы, перестройки университета, время становления советской литературной науки стало и временем его идейного и творческого формирования.

В стенах университета, по свидетельству современников, «проходила та же гражданская война, что и во всей России» ⁴. «Состояние филологической науки на факультете в первые годы Октября, – читаем в истории Саратовского государственного университета, – отражало общую картину развития гуманитарных наук того периода, когда все находилось в становлении, брожении, формировании» ⁵. Наследие Пушкина, Гоголя, Белинского, Добролюбова, Достоевского и Толстого стало не только объектом изучения, но и предметом ожесточенных споров, страстной полемики, в процессе которых формировались новые подходы к изучению литературных явлений, рождалось новое понимание литературного процесса. На первых порах, как это было характерно и для всего раннего периода истории советского литературоведения, напряженные поиски нередко уводили к поверхностному социологизму с его пренебрежением к специфике искусства слова. (Весьма характерно, например, что курс русской литературы XVIII и XIX веков в факультетских программах первой половины 20-х годов именовался «историей русской литературы в эпоху торгового и промышленного капитала».) В это же время уже достаточно громко заявили о себе тенденции «формального метода».

20-е годы для А. Скафтымова проходят под знаком самоопределения в науке. Он проявил незаурядную самостоятельность, стремясь разработать руководящую теоретическую концепцию независимо от этих двух, тогда весьма популярных, методологических тенденций. О том, с какой напряженностью совершалось методологическое становление молодого профессора, дает некоторое представление его письмо к своему университетскому профессору А. Евлахову⁶ (1 мая 1921 года). Подробно сообщая адресату о том, как складывались впечатления от его методологии (они «двоились», «чувствовалась правда, и рядом жила глухая неудовлетворенность»), А. Скафтымов завершает свое многостраничное повествование критическими замечаниями, сформулированными в виде вопросов: «1. Признаете Вы или не признаете рациональность генетического изучения? (Я думаю, что интерес к генетическому пониманию вещи в человечестве так же исконен, как и познание самой вещи.) 2. Ставите ли Вы в какую бы то ни было связь понимание сущности художественного произведения и знание ее генезиса? Для меня очевидно, что это две особые проблемы, подлежащие независимому изучению. Исследование генезиса нуждается в предварительном осознании самой вещи, но никак не наоборот. 3. При изучении генезиса (психологического процесса творчества) можно ли обойтись без изучения действительности, послужившей творцу материалом или так или иначе повлиявшей на процесс создания (изучение биографии, литературных явлений и пр.)? 4. Если на третий вопрос последует ответ в смысле уклонения от изучения биографии и пр., то в каком же смысле Вы понимаете вопрос о соотношении между художником и человеком в одном лице?..»

Все эти вопросы и были затронуты в методологическом введении к лекционному университетскому курсу 27 января 1922 года, а затем – в статье «К вопросу о соотношении теоретического и исторического рассмотрения в истории литературы». На ранней стадии методологических исканий еще не был найден правильный ответ; исторический, генетический (так же как и функциональный) аспект теснился, «умалялся» эстетическим. Но уже здесь было высказано положение: «Цель теоретической науки об искусстве – постижение эстетической целостности художественных произведений…» ⁷ Затем в более строгих и отчетливых редакциях, когда придет понимание идейно-эстетической структуры, это положение будет определено как методологически наиважнейшее. И А. Скафтымов каждое значительное творение искусства слова будет рассматривать как сложное идейно-художественное целое, в котором неповторимо оригинально, самобытно синтезируются пафос духовно-нравственных исканий, пафос познания жизни и соответствующие ему образные формы, образные Структуры, приобретая вершинную для возможностей и масштабов данного таланта художественную выразительность и силу эмоционального воздействия.

Историко-литературные выступления А. Скафтымова 20-х годов также проникнуты пытливой методологической инициативой, энергично противостоят эмпиризму. Впоследствии, оглядываясь на пройденный путь, он писал: «Психологистика Д. Н. Овсянико-Куликовского и его эпигонов для меня всегда была столь же произвольна, как литературно-исторические построения Д. Мережковского или М. Гершензона. Столь же произвольны были концепции фрейдистов или переверзевцев. Все по-разному, но все одинаково безответственно «свое» навязывали автору. Я же, в меру своих возможностей, всегда старался сказать о произведении только то, что оно само сказало» ⁸. В статье о романе «Идиот», помеченной точной датой «Зима 1922 – 1923 г.», свое отношение к современной литературной науке он выразил подробнее.

От формальной школы его отталкивало неизбежное для нее дробление цельности произведения («за приемом нет иных организующих сил формоустремления») и предвзятость анализа («Организующие доминанты могут оказаться и в смысле, и в форме… Во всяком случае, то или иное соотношение смыслового содержания и формального построения перед исследователем должно стоять не как предпосылка, а как проблема, которая и разрешается анализом»). В то же время восстание формалистов против традиционного разбора «тематического состава» произведения признавалось небезосновательным, ибо здесь литературная наука компрометировала себя «рассыпанностью» анализа («Критик случайным наездом вырывает цитаты и свободно игнорирует все, что осталось им непонятым или невосприиятым») и субъективизмом («окончательно запутывает читателя… обилие личного элемента, принадлежащего самим критикам») ⁹

В противовес этому исследователь провозглашает «телеологический принцип», суть которого – убеждение в цельности и Целесообразности художественного организма: «В произведении искусства нет ничего случайного, нет ничего, что не вызвано было бы конечной устремленностью ищущего творческого духа».

Поэтому опорой анализа должны стать: 1) объективная интерпретация, поверяемая самим текстом; 2) поиски «единого функционального скрещения… всех компонентов»; 3) «полнота пересмотра всех слагающих произведение единиц». И последнее требование: «Если охват анализа не должен быть меньше произведении, то он не должен быть и больше его» ¹⁰, – ученый вскоре подвергнет коррективам. Духовные искания передовых русских людей, идейные и философские веяния эпохи войдут в круг анализа и сделают этот анализ еще богаче и многосложнее, ибо помогут в самом тексте художественного произведения вскрыть новые смысловые пласты.

Первоначальные определения методологическим поискам («телеологическая теория», «имманентные формирующие силы») были найдены, пожалуй, не вполне удачно. Но по существу речь здесь всюду шла о том самом, что позже четкой формулой («сосредоточенность на вопросах единства формы и содержания») ¹¹ выразило главный смысл исследовательской деятельности А. Скафтымова.

Первым опытом применения этих принципов стали статьи о Достоевском.

Но сначала следует сказать, что в эту пору А. Скафтымов ищет не только свой исследовательский метод, но и «собственную» историко-литературную проблематику, которая образует затем в его работах проходящие через десятилетия сквозные линии, неуловимо несущие на себе отпечаток личности ученого.

В самом деле, никогда больше у него не был так разнообразен круг замыслов, как в 1923 – 1931 годах. Он пишет о многом и держит в поле зрения – одновременно с Достоевским, Толстым, Чернышевским – европейскую литературу¹², русскую словесность XVIII века## А. Скафтымов, О реализме и сентиментализме в «Путешествии» Радищева, «Ученые записки Саратовского государственного университета», 1929, т.

1. Л. Гинзбург, Актуальная книга о русских классиках, «Вопросы литературы», 1959, N 11, стр. 226.[↩]
2. «Вестник образования и воспитания». Научно-педагогический журнал, издаваемый при Казанском учебном округе, 1916, январь-февраль.[↩]
3. Г. Бялый, И. Ямпольский, Ценные исследования, «Литература, и жизнь», 24 апреля 1959 года.[↩]
4. »Известия Саратовского горсовета», 9 октября 1919 года. [↩]
5. »Саратовский университет. 1909 – 1959″, Саратов, 1959, стр. 116. [↩]
6. Автор обширных теоретических трудов: «Введение в философию художественного творчества. Опыт историко-литературной методологии», т. I, Варшава, 1910; т. II, Варшава, 1912; т. III, Ростов-на-Дону, 1917; «Реализм или ирреализм? Очерки по теории художественного творчества», т. I и II, Варшава, 1914.[↩]
7. «Ученые записки Саратовского государственного университета», 1923, т. I, вып. 3, стр. 58.[↩]
8. Стенограмма выступления А. Скафтымова на заседании Ученого совета филлологического факультета Саратовского государственного университета 11 октября 1950 года, посвященном 60-летию со дня его рождения.[↩]
9. А. Скафтымов, Тематическая композиция романа «Идиот», в кн.: «Творческий путь Достоевского», «Сеятель», Л. 1924, стр. 132, 134.[↩]
10. А. Скафтымов, Тематическая композиция романа «Идиот», в кн.: «Творческий путь Достоевского», стр. 131, 137.[↩]
11. А. Скафтымов, Статьи о русской литературе, Саратов, 1958, стр. 2.[↩]
12. А. Скафтымов, Творчество Стендаля, «Литературная учеба», 1931, N 6.[↩]