Активность поэтического слова

Чешская и словацкая поэзия – родные сестры. Они имеют родственный исторический опыт, входят в единую социалистическую семью, преследуют единые цели; однако в подходе к отображению современной действительности каждая развивает свою собственную национальную традицию. И это надо иметь в виду, размышляя о современной чехословацкой поэзии. Не каждый тип поэта, существующий в Словакии, имеет свою параллель в Чехии, и наоборот.

В современной чешской и словацкой поэзии мы найдем немало писателей, внутренне близких, которых к тому же часто связывало или связывает глубокое дружеское чувство и отношения переводчиков (И. Волькер – Л. Новомеский, Ф. Грубин – М. Руфус, В. Завада – Я. Костра, И. Скала – П. Койш, Л. Фелдек – И. Жачек). Однако и у близких поэтических систем существуют специфические моменты, выполняющие для поэзии другого народа, употребляя термин Шматлака, «комплементарную функцию». Чешская поэзия 70-х годов, например, не имеет поэта, которого можно сравнить с Валеком, гармонично соединившим политическую активность и интеллектуальное напряжение. Нет и такого поэта, который бы, как Руфус, обращался к мифологическим основам опыта народа. В словацкой же поэзии, наоборот, нет поэта, подобного Заваде, у которого бы универсальность подкреплялась суровой реальностью изображения действительности.

Эта «асимметрия» часто связана с неодинаковой национальной функцией внешне похожих поэтических течений и с тем, что поэты разной эстетической ориентации были представлены в одних и тех же поколениях. Например, чешский сюрреализм был кратким и незначительным эпизодом в 30-е годы, а словацкий надреализм, эта специфическая параллель сюрреализма, сыграл не только более прогрессивную политическую роль, но и повлиял так сильно на поэтов этого направления, что его отголоски чувствуются и в современной словацкой поэзии (Р. Фабри, В. Рейсел, П. Бунчак, Ю. Ленко). В чешской поэзии нет равноценной параллели самому сильному поколению словацких поэтов (Л. Фелдек, Й. Мигалкович, Я. Стахо, М. Ковач), которое вступило в литературу в конце 50-х годов и получило название «группа трнавских конкретистов», – их программой была активизация образности поэзии. На определенные потребности развития поэзия 50-х годов в Чехии попыталась ответить группа так называемых «поэтов будней», в их программе, однако, имелись серьезные политические трещины, которые полностью дали себя знать в 60-х годах. Поэтому ведущим поколением в современной чешской поэзии является не среднее поколение (которое, за исключением Флориана, в сущности, отсутствует), а представители поколения 60-х и 70-х годов, творчество которых связывают нити преемственных связей с межвоенным периодом, с пролетарской традицией (И. Тауфер, Й. Рыбак, В. Завада, Д. Шайнер, Ф. Нехватал) и, конечно, с поэзией послефевральского периода, для которой был характерен революционный подъем и глубокий патриотизм (И. Скала, Я. Пиларж, Я. Урбанкова). В чешской поэзии поднимается среднее поколение поэтов, которые родились перед приходом социализма (Й. Шимон, К. Сыс, И. Жачек, Я. Чейка, М. Черник, Я. Пелц), тогда как в настоящее время ситуация с поколением тридцатилетних словацких поэтов неясна.

Отдавая себе отчет, сколь значимы неповторимые национальные особенности в чешской и словацкой поэзии, мы хотели бы указать на некоторые общие тенденции современной чехословацкой поэзии, которые вытекают из социально-политической, общественно-культурной ситуации предыдущего десятилетия. Ведь перед чешской и словацкой поэзией 70-х годов еще до создания в 1977 году федерального Союза чехословацких писателей стояла единая задача – усилить и по-своему обновить эффективность социалистической идейности поэтического слова, выиграть бой за демократизацию поэзии, укрепить ее реалистический фундамент.

1

Лирическая поэзия традиционно связывалась с высокой мерой личностного начала в творчестве. Однако существуют, как известно, субъективные переживания явлений субъективного порядка и субъективное отражение явлений совершенно объективных. Поэзия 70-х годов подтверждает, что поэзия действенна тогда, когда субъективное переживание поэта усиливает интерес к объективным, реальным сторонам жизни. Эта тенденция объективизации лиризма связана с воскрешением традиции искусства левого авангарда межвоенного периода, которое отстаивало программу единства поэзии и жизни. Кроме того, эта тенденция связана с необходимостью преодолеть проявления субъективизма и волюнтаризма, которые наблюдались в ряде поэтических произведений 60-х годов. Говоря непоэтическим языком, роль субъективного фактора возрастает. Усиливается активность и ответственность поэта, это – если выйти за рамки чисто литературных критериев – связано с динамикой движения развитого социалистического общества. Политики так же, как и поэты, понимают, что революционная борьба с индивидуализмом не означает отмены человеческой индивидуальности, которой грозит нивелировка в буржуазном индустриальном обществе; они стремятся к осознанному развитию и самоутверждению человеческой индивидуальности, при которых бы учитывалась живая диалектика общественных целей и внутренних потребностей.

Иногда упрощенно считается, что современность может отразиться только в поэзии, освобожденной от субъективности. Выдающийся современный политический поэт Валек, утверждая прямо противоположное, написал перед заглавием своей композиции «Слово» (1976) следующее посвящение: «Коммунистической партии, которая учит меня быть человеком». Этим он подчеркнул основную мысль произведения – об общественном очеловечении человека и человекотворной функции поэзии, мысль, которая выражает одну из основных тенденций чехословацкой поэзии наших дней. Художественное наполнение этой поэтической миссии связано со способностью Валека соединять личное и общественное таким образом, что личное оценивается как общественное, а общее становится глубоко личным. Здесь уже речь идет о глубинном проникновении, когда общественное раскрывается через интимное, а интимное оборачивается гражданственностью. Борьба за большие общественные идеалы непосредственно затрагивает сердце человека, определяет все его поведение.

В стихотворении Завады «Лазарь, проснись и встань», вошедшем в сборник «Спасибо, жизнь», мы читаем:

Я ведь не живу в четырех стенах,

как вещь потерянная, которая не имеет цены,

я с хлебами на полях и деревьями в садах.

Не было и нет другого выхода,

чем идти к людям и к земле

и в них вложить искру или зерно¹.

Это стихотворение свидетельствует о том, что появляется новый лирический герой. Лирический герой в стихотворении Завады высказывает свое критическое отношение к поэзии пассивности и герметизма, к тенденциям самолюбования и узко экзистенциального самоанализа; отстаивает исторический и общественный смысл деяний и поступков человека. И главное в стихотворении – обостренное осознание интересов общества и их защита, утверждение объективных законов жизни.

Однако выход поэзии за рамки личного в поэзии Валека Завады и в произведениях других современных поэтов не означает нм сужения возможностей отражения интимных переживаний, ни нивелирования личной интонации поэта. Это свойство представляется очень важным для понимания характера современной поэзии, для понимания ее борьбы за раскрепощение человека как общественного и исторического существа. Связь личного и общественного начала дает возможность политической, философской, социальной проблематике нести в себе и темы, кажущиеся частными. Политическая поэзия наполняется лирическим пафосом, усиливается ее эмоциональное воздействие.

В 60-е годы Скала справедливо критиковал модную категорию аутентичности, механически заимствованную некоторыми критиками из философии экзистенциализма! «Мираж аутентичности отрицает социальные, интеллектуальные, критические, то есть идейные, моральные и рациональные, стороны личности. Что это, освобождение человека или его порабощение?.. Человек совершенно аутентичный, человек данного мгновения, человек, вообще лишенный… человеческого и своего собственного опыта, перенесенного в будущее… стал бы рабом случая, свел бы самого себя к чистой физиологии». Оговорка Скалы касается поэзии, способной видеть факты, однако не способной оценить их с точки зрения исторической перспективы. Понятая таким образом поэзия безосновательно выдается за аутентическую. Ф. Мико в книге «Поэзия, человек, техника» стремится с марксистских позиций интерпретировать понятие аутентичности: «Аутентическая личность реагирует как цельное, дееспособное человеческое существо в условиях, позволяющих ей полное психическое и общественное применение». Аутентичность поэзии здесь в соответствии с современной интерпретацией творчества определяется как процесс осуществления и утверждения конкретного общественного человека с особым учетом его целостности. Речь идет не только о теоретическом вопросе, а об основной направленности поэзии, о ее полемике с тривиальными представлениями о человеке и с иллюзорным представлением о его абстрактных совершенствах.

Как будто человек был сделан из двух частей. Из добра и зла.

От пояса вверх и вниз.

Которые можно оперативным вмешательством разделить,

а остаток сделать искусственным.

Появится скучный тип людей без инстинкта, без страсти.

Всегда конкретных, как дипломатический протокол,

И люди, которые суть противоположность этому дистиллированному

совершенству.

Радуешься этой лекции догматикам и моралистам.

Каждое твое стихотворение, твоя драма есть альбом твоей

биографии.

(И. Тауфер, «Продолжение следует».)

В этом стихотворении, вошедшем в цикл «Разговор с Назымом Хикметом», Тауфер полемизирует с аскетизмом и с дуалистическими представлениями о человеческой личности во имя ренессансной цельности человека, Он говорит, что надо стремиться к такому изображению человека, в котором общее и индивидуально-личное идут навстречу друг другу в диалектическом единстве противоположностей.

Личная тема входит в сегодняшнюю поэзию по-разному. Например, новые сборники Д. Шайнера («Каждый час», 1980) и Й. Рыбака («Иду на красный свет», 1975;

1. Все поэтические цитаты здесь и далее даны в подстрочном переводе.[↩]