А творчество – факт биографический?

Узнав, что я пишу книгу о Шекспире для серии «Жизнь замечательных людей»¹, коллега спросил: «Но ведь одна уже есть?» В подтексте звучало: так зачем же писать?

Этот разговор почти цитатно воспроизводит старый анекдот, когда обсуждают, что подарить голливудской кинодиве на день рождения: «…Но книга у нее уже есть».

Книга о Шекспире в серии «ЖЗЛ» действительно была (и не одна): более шестидесяти лет назад ее написал Михаил Морозов, а десяток лет спустя к 400-летнему юбилею появилась вторая- Александра Аникста. Времена были подцензурными, и ограничивающие правила идеологической игры распространялись на всех без срока давности. Какие-то формулы следовало повторять как заклинание: «великий писатель-гуманист, обличал, выражал чаяния» и проч. Что-то полагалось свести к минимуму, например речь о религии, а что-то в силу обостренной советской стыдливости представлялось слишком личным, так что и не обсуждалось вовсе. В том числе и биографические неясности, сводящиеся рано или поздно к «шекспировскому вопросу», который в последние два десятилетия (когда все стало дозволено!) расцвел на российской почве махровым цветом, став едва ли не единственным шекспировским вопросом, принятым к рассмотрению: «А был ли мальчик?»

Так что еще одну книгу о Шекспире в биографической серии нельзя было счесть лишней, когда представление о»канонической» биографии, на десятилетия закрывающей тему, осталось в прошлом. В «ЖЗЛ» перезаказали книги о всех классиках и подчеркнули новизну ситуации, введя двойной формат- большая серия и малая, где об одном «замечательном» человеке обязательно пишут разные люди.

За прошедшие полвека объем документального знания о Шекспире сколько-нибудь существенно не расширился, но подход и к документам, и к его творчеству в мировой науке претерпел изменения. Новая русская книга должна была восполнить пробел в нашем знании, что накладывало на биографический жанр далеко не всегда присущие ему обязательства. Один из вечных вопросов писательской биографии: в какой мере творчество- факт биографический? Традиция шекспировской биографии в англоязычном мире, сложившаяся в последние десятилетия, такова, что утвердительный ответ- редкость. Пишут либо о творчестве, либо о жизни, стараясь не смешивать «два эти ремесла». Мой выбор- творческая биография- сам по себе возрождение жанра, представляющегося если не сомнительным, то чреватым опасностями, и особенно в отношении Шекспира, поскольку этот жанр предполагает связность повествования. А разве мы располагаем для этого достаточными данными? Предпочитают писать фрагментарно, эпизодически, даже в качестве жанрового подзаголовка ставя слово «сцены», как это сделала Кэтрин Данкен-Джоунз².

Можно защититься тем, что «они» могут себе это позволить, когда у них заслуживающие внимания шекспировские биографии появляются раз в три-четыре года, а истории жанра посвящено фундаментальное исследование С.Шенбаума³. Каждый избирает свой аспект и старается, не повторяясь, сказать только о том, что ему кажется новым. А как быть, если от книги до книги проходит полвека? Но и российские рецензенты не все согласны счесть такой резон достаточным. И именно в этом смысле мою биографию нашли «романной», хотя «такого рода вылазки на «романную» территорию и не казались излишними»⁴. Само слово- лестно, поскольку серия «ЖЗЛ», по крайней мере в своих лучших образцах,- литературный проект. Хотелось в него вписаться, понимая, что материал, с которым яимел дело, предполагающий как исследование, так и расследование, не может быть открыт для легкого чтения. «Крепкий филологический детектив»- так оценил результат моих усилий один из первых рецензентов- Евгений Бержеларский («Итоги», 2013, №15).

Это вполне совпадало с тем, что я намеревался исполнить. Насколько детектив крепок и филологически корректен, будут обсуждать и другие рецензенты. «Романные» аргументы сам я ни в коей мере не считал приемлемыми. Кпсихологическим предположениям касательно выбора сюжета по аналогии с жизненными обстоятельствами я не прибегал- за исключением, пожалуй, одного случая- схроникой «Король Иоанн», выпадающей из общего сюжета шекспировских хроник. Самое в ней запоминающееся- не политика, а судьба и гибель малолетнего принца Артура. Время ее написания точно неизвестно, но очень вероятно, что она была создана летом 1596 года, когда умер единственный сын Шекспира- Гамнет. Искушение было слишком велико, а к тому же не требовало хронологической натяжки.

Вычитывание биографии из сюжетов пьес давно сочтено приемом запрещенным, но к нему вдруг вернулся не кто-нибудь, а родоначальник «нового историзма», основанного на перетолковании фактов и документов,- Стивен Гринблат. Название его шекспировской биографии «Will in the World» вполне новоисторично, поскольку каламбурно предполагает за личным планом (имя автора) ситуацию жизненной борьбы, противостояниявласти, стремления к успеху (will- воля, желание). И старые шекспировские мифы получают у него новую, но не менее «романную», проекцию. Скажем, логика старого биографа от легенды о том, что Шекспир был вынужден покинуть родной Стрэтфорд, будучи уличенным в браконьерстве, вела к поиску аналогичного мотива в пьесах. Его находили в первой же трагедии- в «Тите Андронике»,- когда злодеи замышляют, как заманить и обесчестить Лавинию:

Так что ж отчаиваться, если знаешь,

Как нежным взглядом, словом обольстить?

Иль не умел ты серну уложить

И унести под самым носом стражи?

(II, 1; перевод А.Курошевой).

В оригинале вместо экзотической «серны» стоит вполне английское doe, тот самый небольшой олень, которого якобы и подстрелил Шекспир в Чарлкоте, видимо ставший навязчивым виденьем, преследующим творческую память. Сторонники версии о браконьерстве не проходят мимо этих слов Деметрия, но им предшествует развернутый ряд других метафорических аргументов в пользу того, что женщина создана как объект охоты и преследования:

Коль женщина она, бери ее!

И коль Лавиния,- любви достойна.

На мельницу воды уходит больше,

Чем видит мельник, и украсть легко

Кусочек от разрезанного хлеба…

Следует ли из этих слов, что Шекспиру приходилось также воровать у мельника или хлебопека?

Гринблат идет путем не поиска простых аналогий, а выращивания мифов, подсказанных воображению биографа: «На протяжении всей своей карьеры драматурга Шекспир оставался великолепным браконьером»⁵. Если полагать под «браконьерством» слабое с точки зрения современного авторского права различение между meum и tuum в елизаветинском театре, то Шекспир «браконьерствовал» не более, а менее, чем большинство его современников, среди которых заимствование сюжетов и соавторство, далеко не всегда объявленное, было не нарушением, а нормой.

При построении шекспировской биографии едва ли стоит множить мифы. Их накопилось достаточно. Их нужно исследовать, задумываясь не только о том, что отразилось в их мутноватом и растрескавшемся зеркале, но и каким был механизм, их порождающий. Есть ли какие-либо продуктивные и общие модели? Мифы ведь тоже документальный материал, сохранивший память земляков и современников, или, во всяком случае,- иллюзия документа.

До-творческая биография Шекспира преимущественно анекдотична в первоначальном значении слова «анекдот», обозначающем неофициальную, устную и оставшуюся за пределами документа область истории. Документальная жеканва шекспировской биографии крайне непрочна, поскольку дискретна — зафиксированные даты и события отстоят друг от друга на годы и десятилетия:

крещен 26 апреля 1564 года;

получил разрешение на брак с Энн Хэтеуэй 27 ноября 1582 года;

крещение первенца, дочери Сьюзен (Сусанны)- 26 мая 1583 года;

2 февраля 1585 года — крещение близнецов: сына Гамнета и дочери Джудит.

Рождение детей позволяет предполагать, что если до своего совершеннолетия (21 год) Шекспир и не жил постоянно в родном городе, то был с ним связан. А что потом? Приблизительно семь лет известны как «утраченные годы». Шекспир уехал из Стрэтфорда, но когда и куда? Когда появился в Лондоне, когда начал работать в театре и писать для сцены? Ответы на все эти вопросы- плод реконструкции. Остается утешать себя тем, что столь пристального внимания не выдержит доступный нам жизненный материал практически и о любом другом драматурге-елизаветинце. Против шекспировских «утраченных» 7 лет у Томаса Кида их не менее двух десятков, у Бена Джонсона утрачено все раннее творчество вместе с текстами пьес. Уэбстер, Тернер, имена можно долго перечислять- не биографии, а сплошные белые пятна, но понятно, что о Шекспире хочется знать больше.

Если считать, что в 1592 году «утраченные годы» кончились, то лишь в том смысле, что с этого момента мы определенно строим биографию лондонского драматурга (которая началась, вероятно, тремя-четырьмя годами ранее). Его первая упомянутая пьеса «Генрих VI» (часть III) поставлена в театре «Роза» (3 марта) и идет с успехом вплоть до закрытия театров (по причине чумы) в июне, правда, без упоминания имени автора. В сентябре того же года в предсмертном памфлете «университетского остромысла» Роберта Грина это имя считается впервые упомянутым в переиначенном виде- «потрясатель сцены» (shake-scene), что подтверждается и переиначенной цитатой из шекспировской успешной хроники: «Сердце тигра в актерском обличье» (hide- буквально «в шкуре»). А еще к нему же отнесен басенный образ «вороны в чужих перьях».

В сатирическом памфлете было не принято переходитьна личности, хотя в действительности только тем и занимались, однако имена называть избегали. Обходились намеками, внятными современникам, но заставляющими ломать головы и перья поколения последующих исследователей. Иносказательность чревата сюжетом, легко может послужить ядром для анекдота. Вороватая ворона перекликается с историей о браконьерстве… Еще больше перекличек подсказывает сатирическое сочинение другого «остромысла»- Томаса Нэша. В предисловии Нэша к пасторальному повествованию его старшего друга Грина «Менафон» (1589) все настойчивее усматривают выпады не только против Томаса Кида, но и против Шекспира.

Порицая недоучек из грамматической школы (то есть не учившихся в университете), пустившихся подражать Сенеке, Нэш издевается в том числе над их «воинственной бравадой», для которой употребляет неологизм kilcow. Он образован по продуктивной модели глагол+существительное, примером которой в словаре современного английского языка служит, пожалуй, лишь одно слово- kill-joy, дословно: «убить радость». Оно обозначает человека, вечно портящего праздник, зануду. «Kilcow» дословно означает «убить корову», а в переносном смысле обозначает того, кто шумно геройствует⁶. В этой связи нельзя не вспомнить один из ранних и наиболее живописных анекдотов о юности Шекспира в Стрэтфорде, рассказанный его ранним биографом- Джоном Обри:

Мистер Уильям Шекспир родился в Стрэтфорде-на-Эйвоне в графстве Уорик. Его отец был мясником, и мне приходилось слышать от их соседей, что мальчиком ему случалось помогать отцу: каждый раз, закалывая теленка, он делал это ввысоком стиле, сопровождая монологом…

Отец Шекспира мясником не был, но в своем деле «перчаточника» был тесно связан с производством кожи. Не здесь ли повествовательное зерно, из которого произрастает анекдот? У Нэша есть и еще одно напоминание осельской неотесанности поклонников Сенеки. Называя их грубиянами-невеждами, Нэш пользуется ходовым для этой цели словечком- groom, основное значение которого- «конюх». Оно подсказывает биографический анекдот о Шекспире, будто бы начавшем свою театральную карьеру у коновязи, где он принимал лошадей у прибывающих на спектакль джентльменов.

Я бы не стал настаивать ни на одной из этих лингвистических догадок, хотя и не отказываю ни одной из них ввероятности. Взятые вместе, они дают, на мой взгляд, верную подсказку о происхождении анекдотической (если не всей, то значительной) части биографии Шекспира: она вышла, нет, не из-под пера, а сорвалась с языка его соперников-недоброжелателей, «университетских остромыслов». И заворожила последующих биографов.

Правда, основная формула, в которой- суть этой биографии, была отчеканена не недоброжелателями, а другом-соперником Беном Джонсоном в стихотворении памяти Шекспира, открывающем Первое фолио (посмертный сборник пьес): «He had small Latin and less Greek…»

Исследователь темы шекспировского образования Т.У.Болдуин заметил, что уже с XVIII века в цитату закралась неточность: и по сей день вместо small Latin говорят little. Слова близки по значению, но в данном контексте первое означает «немного», второе- «мало». Оговорка получилась по Фрейду- смысловая. Джонсон констатировал, что знание латыни покойным мистером Шекспиром было невелико, а греческого- и того меньше. Его поняли так, будто бы он упрекнул Шекспира в недостаточности знания. А он, это ясно из контекста стихотворения, сказал о том, что и небольшого знания древних языков Шекспиру хватило, чтобы превзойти всех современников в искусстве драмы и поэзии.

Я предлагаю переводить эту формулу, воспользовавшись другой- пушкинской: «Он знал довольно по латыни…» (оставляя открытым для исследования вопрос, мог ли в начале 1820-х годов Пушкин знать эти слова Бена Джонсона). Давно доказано, что знания латыни, которое давалось в грамматической школе (даже если Шекспир ее и не закончил), было вполне достаточно для драматических и поэтических целей.

1. Шайтанов И. Шекспир. М.: Молодая гвардия, 2013.[↩]
2. Duncan-Jones K. Ungentle Shakespeare. Scenes from his Life. L.: The Arden Shakespeare, 2001.[↩]
3. Schoenbaum S. Shakespeare’s Lives. New edition. Oxford: Oxford U.P., 1991. [↩]
4. Иванов Д. Новый Шекспир// Иностранная литература. 2014. №5. С.266.[↩]
5. Greenblatt S. Will in the World. How Shakespeare became Shakespeare. N.Y.-L.: W.W. Norton&Company, 2004. P. 152.[↩]
6. Подробнее эти лингвистические гипотезы происхождения шекспировских мифов развиваются мной в книге, а также в статье: Обстоятельства и проблемы творческой биографии Шекспира (до 1594)// Вопросы литературы. 2013. №2. [↩]