Е. С. П е с т е р е в а. Инстинкт просвещения. СПб.: Алетейя, 2021. 302 с.

Собрание литературоведческих и литературно-критических статей, обзоров, рецензий, эссе Елены Пестеревой, написанных за последнее десятилетие для «Вопросов литературы», «Октября», «Знамени», «Новой юности», «Лиterraтуры», «Homo legens» и других изданий, задумано автором как органическое единство. Здесь — опубликованные материалы и появившиеся в печати впервые. «Опубликованные отредактированы, сокращены, дописаны, часть купюр, сделанных при публикации, восстановлена» (с. 5). Замысел исполнен успешно — книга воспринимается цельно. Хороши и «единичные подходы», и статьи с продолжениями, когда автор возвращается к героям (Алексею Цветкову посвящены четыре статьи, Олегу Юрь­еву — три, Сергею Гандлевскому — две) с убеждением, что «полноценная система не только целостна и устойчива, внутри нее заложена способность к самостоятельному развитию» (с. 214).

Как построена книга, вобравшая в себя более пятидесяти статей? Вслед за страницами авторского предисловия и «вместо введения» идет первая глава (о том, какой хотелось бы видеть критику) и три раздела. В разделе «Контекст» — главы о фестивальной жизни и поэзии, премиальной жизни и поэзии, частных случаях визуального искусства и поэзии. В разделе «Текст» — главы о поэтах «Московского времени», Львовской школы, о странных сближениях (в «Улиссе» Джойса и поэме Олега Чухонцева «Однофамилец»), о поэтах, прозаиках, критиках и их книгах. В разделе «Интертекст» — статьи о новых книгах для рубрики «Книжный шкаф» «Новой юности» (2016–2017). Напоследок даны пять бонусных материалов.

Книгу читаешь с неослабевающим интересом, ибо автор движим любовью. Елена Пестерева оговаривает, что не может писать о том, что ей не нравится, «будь то книги, сборники, идеи, люди, тенденции и явления»: так работает ее «инстинкт просвещения» (с. 11).

Аналогичны ее ожидания и в роли читателя. Размышляя о том, как читать книгу Дмитрия Бака «Сто поэтов начала столетия»: 1) как словарь-справочник, 2) как цельное высказывание о современной литературе, 3) фрагментарно, сначала знакомясь со статьями об интересных читателю поэтах, — Елена выбирает последнее: «Это алфавитный список любви, пространный и разнообразный, и самым честным сейчас кажется — подойти к нему со своим таким же. Поискать в чужом списке своих любимых авторов и выяснить, видим ли мы в них одно и то же, любим ли за одно и то же, дороги ли нам одни и те же стихи или разные. Поискать в списке тех, кого никогда не любил, в надежде, что пересмотришь мнение и нанесешь новое имя на личную карту» (с. 192).

Активность сотворчества по мере чтения распространяется и на читателя. Размышляя о «Сценах провинциальной жизни» Кутзее (трехчастной исповеди), Елена замечает: «Исповедь — не автобиографический и не художественный роман. Не знаю вообще, можно ли относить исповеди к жанрам литературы. Это духовный опыт и, даже изложенный словами, мучительный и одинаково сложный и для писателя, и для читателя. Мне известен только один путь читать книги такого рода: путь равной честности» (с. 231). Что она имеет в виду? Возьму пару из приведенных примеров: «Все детство Кутзее разрывается от любви к маме и стыда за нее — а как у вас? Сексуальность возникла в Кутзее примерно в 10 лет и осознавалась им как исключительная порочность, отделяющая его от мира, — а в вас?» Я надолго задумалась над ее следующими словами: «Словом, после каждого абзаца книги хочется написать свой на ту же тему» (с. 231). Проработанность моей эмоциональной памяти и отвага явно уступают авторской.

Формулу идеальной для нее критики Пестерева дает, цитируя Олега Юрьева: «Меня обычно заинтересовывают стихи или проза, когда меня вдруг пронзает озноб восхищения.