Инсаров: болгарин ли он?

Здесь впервые будут аргументированы мысли, которые были сформулированы автором примерно 25 лет назад и многократно излагались им при встречах и беседах с учеными и деятелями русской культуры. Так, например, в беседах летом 1991 года Лев Копелев (1912-1997) был сильно заинтересован нашими рассуждениями, потому что в качестве руководителя так называемого «Вуппертальского проекта» он активно занимался проблемами имагологии, то есть созданием и функционированием образов другой культуры (в частности — образов России и русских в Германии и Германии и немцев в России). Как кажется, беседы «на кухне» начала 90-х годов отозвались и в цитируемой ниже работе давнего московского друга Михаила Одесского; в данном отношении можно вспомнить о латинской сентенции Filius ante patrem…

Вопросительный знак, поставленный в заглавии статьи, всегда проблематизирует некую очевидность. Кстати, Гегель утверждал, что в самом вопросе уже содержится и ответ.

В настоящей работе впервые предпринята попытка прочтения романа «Накануне» Тургенева с этнокультурной точки зрения, а образ Инсарова проанализирован «изнутри», с точки зрения внутреннего аутентичного культурного горизонта героя. Для того чтобы подобная процедура была проделана корректно и вообще была бы возможна, нужно четко различать и не смешивать три разных уровня анализа:

• уровень самого текста и его художественно-культурного смысла, содержащегося в самом тексте, «внутри» него;
• уровень активного социального функционирования текста, в результате чего текст обретает новые значения, которые кажутся принадлежащими ему самому;
• уровень истории рецепции текста: в ней метафоры и толкования, появившиеся позднее, с какого-то момента начинают «мерещиться» наличными в самом тексте или принадлежащими к его аутентичному контексту.

Приведем пример последнего случая: утверждение-метафора (1902) сербского исследователя Йована Скерлича (1877-1914) о том, что знаменитый болгарский писатель и революционер Любен Каравелов (1834-1879) — это воплотившийся Инсаров, позже незаметно переросло в убеждение, что сам писатель был хорошо знаком с романом Тургенева, более того — что он был под его сильным влиянием и даже впервые опубликовал фрагмент романа в болгарском переводе в издававшемся им журнале «Знание»¹. В иных случаях удачная метафора порождает интерпретацию, а та «рождает» нужные ей факты…

Ставя под сомнение и оспаривая устоявшиеся стереотипы по отношению к роману «Накануне», следует сразу оговориться, что у болгар нет и не может быть претензий к писателю, который сделал болгарское имя известным всему культурному миру, притом во времена, когда для немалой части самих болгар национальная идентичность была еще весьма шаткой и проблематичной, а процесс консолидации болгарской нации был далек от завершения (он, кстати, так и не закончился естественным путем, но это — совсем другая проблема).

Следует также напомнить, что историческая заслуга романа «Накануне» состоит и в том, что благодаря ему на стыке 50-60-х годов XIX века широкие слои русского общества (то есть за пределами узкоакадемических кругов) впервые четко стали отличать болгарина от турка или грека: до того времени болгар путали и с турками (на том основании, что они проживали на территории Османской империи), и с греками (на том основании, что и те и другие — православные христиане), да и с другими балканскими народами².

Болгарские ученые и читатели не считают, разумеется, что «Накануне» — непревзойденный шедевр Тургенева и вообще русской литературы, но понятна их сердечная приязнь именно к этому произведению великого мастера, хотя бы на одном-единственном основании: «Накануне» — одно из немногих произведений мировой литературы, в котором на передний план выдвинут герой-болгарин, а болгарская тема является главной, книгопорождающей.

Итак, сохраняя и продолжая традицию подчеркнуто уважительного, даже восторженного отношения со стороны болгар и болгарской культуры к роману Тургенева, ниже мы подвергнем критике не только устоявшиеся стереотипы, связанные с чтением и интерпретацией романа, но и убедительность и достоверность изображения главного героя, его отношений с другими героями, а также повороты сюжета.

Инсаров — типичный болгарин?

Как хорошо известно, при создании образа Инсарова у Тургенева был прототип, но вопрос, однако, заключается в другом: получился ли у него тип?

Роман «Накануне» написан в традиции, для которой важнейшим императивом было изображение «типических героев в типических обстоятельствах». Является ли Инсаров таким героем? Можем ли мы в нем усмотреть типичного болгарина того времени?

Несомненная связь образа с прототипом Николаем Катрановым³ (1829-1853) как будто говорит в пользу положительного ответа на этот вопрос. Одновременно с тем заметим, что в середине XIX века в европейской культуре еще не существовало четко сформулированного императива о понимании иного именно как иного, не было понятия аксиологической ценности отличия, разности, разнообразия. Вот почему вовсе не удивительно, что Тургенев не собирал этнографические и другие материалы о болгарах, а удовлетворился тем, что ему было предоставлено случаем, — встречей с молодым помещиком Василием Каратеевым и его рукописью⁴. К этому следует добавить, что в принципе «большие», «универсальные» культуры, именно в силу их претензий на универсальность, отличаются отсутствием чувства инаковости, стремлением «подвести» под себя и сравнять эту инаковость.

Итак, всмотримся пристальнее в образ главного героя «Накануне». Для начала отметим нечто очевидное для болгар и вовсе не очевидное для русской образованной публики: круг интересов Инсарова — невозможный для болгарина середины XIX века. Ожидать от тогдашнего болгарского студента в России, что он будет спорить о Шеллинге и Фейербахе (или даже лишь выслушивать с пониманием рассуждения русского собеседника, как это в «Накануне» имеет место с Берсеневым⁵), — слишком нереалистично: «Здешние интересы не наши интересы, здешнее житье не наше житье», — писал один из членов славной московской плеяды, первый болгарский критик Нешо Бончев⁶ (1839-1878). То, что молодые болгары-интеллектуалы в действительности не были, говоря современным языком, интегрированы в русское общество, осознавалось и русскими. Так, И. Аксаков в своей газете «День» писал: «Мало того что их (то есть болгар. — Э. Д.) жгут, режут и позорят турки, теснят и давят греки, — мало того, они и в России плохо утешены нами, они встречают странный, холодный прием, как чужие…»⁷ Отсюда следует, что Тургенев моделирует, конструирует русское окружение своего героя-болгарина; для писателя, видимо, не существуют принципиальные барьеры для межнационального и межкультурного диалога. При этом весьма примечателен и даже символичен тот факт, что нет данных о каком-либо интересе Тургенева к знакомству и общению с настоящими болгарами, для чего были вполне реальные возможности⁸. Иначе говоря, он писал болгарина не с натуры, а скорее из «идеи».

Для болгарского читателя странной кажется аккуратность, которой автор наделил своего Инсарова: он «никогда не менял никакого своего решения, точно так же как никогда не откладывал исполнения данного обещания. Берсеневу, как коренному русскому человеку, эта более чем немецкая аккуратность сначала казалась несколько дикою, немножко даже смешною…». Разумеется, есть разные болгары, русские, немцы и прочие, но мы все-таки должны признать некую правоту этнических стереотипов. Сказать о болгарине, что он чуть ли не «аккуратнее немца», — это, как кажется, непозволительная гипербола; это все равно что утверждать о «типичном» русском, что он темпераментнее испанца.

Интересно обрисовано в романе отношение Инсарова к деньгам. Тургенев интуитивно очень точно ухватил то, что у болгарина начисто отсутствует психология барина-аристократа, в представлении которого мир принадлежит ему по праву рождения, за пользование благами которого он никому ничем не обязан; наоборот, пария (а все болгары таковы, потому что после нашествия османских турок в конце XIV века болгарская аристократия была уничтожена) должен расплачиваться за все, то есть все для него имеет свою цену. Одновременно с этим правильным интуитивным восприятием писатель, на наш взгляд, далек от реализма при изображении финансовой независимости и обеспеченности своего героя. Когда Инсаров отдает 10 рублей Берсеневу в качестве предварительной платы за проживание на даче в Кунцеве — это благородно и полностью соответствует его принципам⁹, но в действительности подобный поступок весьма маловероятен: все болгарские студенты без исключения жаловались на нищету¹⁰, а ездили в деревню на дачи, лишь когда кто-то из их благодетелей, как, например, А. Рачинский, приглашал их к себе в деревню — в данном случае в Минино Смоленской губернии¹¹.

Полное снятие иноприродной маски Инсарова, его культурную демистификацию мы можем усмотреть в предложении героя перед отъездом попрощаться с Еленой «по-русски»: «»Теперь, по русскому обычаю, сесть надо», — заметил Инсаров».

Здесь можно говорить о несоизмеримости, несовместимости болгарского и русского культурного бессознательного: для болгарина важна радость встречи, для русского — горечь расставания. От болгарина можно ожидать знания русских ритуалов и их соблюдения при случае, но нельзя ожидать от него, что он будет думать как русский, более того — мыслить вместо русских.

Итак, Инсаров мыслит скорее как русский, нежели как болгарин.

Имя Инсарова

Более чем странно, но, кажется, до сих пор никто не обратил должного внимания на нечто очевидное, а именно на то, что Тургенев «перепутал» имя своего героя: Инсаров — это совершенно невозможная болгарская фамилия! С полной уверенностью можно утверждать, что за 1300-летнее с лишним существование Болгарии ни один болгарин не назывался такой фамилией. Чтобы понять странность этого факта, для наглядности предложу обратный пример: если в произведении какого-то болгарского писателя русский читатель встретил бы русского героя по фамилии Тюфекчиев или Кастаманов, Думбанов или Сулев, Шарланов или Размов (привожу первые редкие, но живые болгарские фамилии, которые приходят в голову), то он, наверное, весьма бы удивился и, возможно, сразу поставил бы под сомнение его «русскость».

Несмотря на то, что в европейской культуре mainstream при понимании природы имени давно ушел от древней платонической идеи тождества имени вещи с сущностью вещи, в болгарской культуре вплоть до нынешнего времени живо подобное представление, и оно прорывается не только в народном творчестве¹², но и в современной поэзии, где нетрудно найти вот такой стих: «Раз имя спутано, значит что-то — перепутано» (П. Манолов).

Как бы то ни было, имя — знак личности и знак идентичности, то есть знак личностной идентичности. Если имя находится в противоречии с какой-либо идентичностью (национальной, личностной, половой и пр.), то это знак, что оно указывает на какую-то иную идентичность.

Всмотримся, однако, внимательнее в личное имя нашего героя; итак, Дмитрий Никанорович Инсаров. Начнем, конечно, с фамилии. По всей вероятности, фамильное имя героя происходит от имени реки и города в Мордовии Инсар¹³. Поселок Инсар находится севернее Пензы, в юго-западном направлении от Саранска; в середине XIX века в городке, расположенном на черноземной равнине, жило около 6200 человек, которые занимались сельским хозяйством, пчеловодством, садоводством [Клинчаров: 20].

Интуиция о болгарине в романе «Накануне» соответствует интуиции о его имени — оно скорее восточное, нежели южное, герою не хватает мягкости, теплоты и темперамента, Инсаров неестественно строг и суров. Для болгарского восприятия фамилия Инсаров звучит примерно так, как Мансуров, Кандауров и т. д.; действительно, странно, что никто из болгарских исследователей не отметил нечто настолько очевидное — это, наверное, является знаком и результатом особой сверхоценки романа в рамках болгарской культуры; к нему нельзя, даже неприлично, предъявить какую бы то ни было претензию.

Почему Тургенев выбрал такое имя своему герою? Нельзя однозначно и вполне научно ответить на этот вопрос, потому что писатель не оставил никаких указаний на сей счет. Однако можно порассуждать «на тему» — ведь для науки должны быть важны и «ненаучные» ответы на вполне логичные и корректные вопросы.

Личное имя — и в жизни, и в литературе — не столько непосредственно значит, сколько звучит, — то есть для нас скорее важна не семантика имени, а его семасиология, эмоциональная окраска, его целостное воздействие, вызванная им ассоциативная цепочка. Вот и характерный пример: личное имя популярнейшего героя Достоевского Раскольникова — Родион — по-гречески буквально означает или «роза», «розовый», или «родоссец» [Тихонов и др.: 300], но в тексте «Преступления и наказания» важно не это, а то, что в имени непосредственно можно услышать «родной»: вот почему в романе часто встречается оборот «родненький Родя».

Тот же Гегель писал, что если нельзя разрешить какую-то проблему, ее следует сформулировать иначе. Вот и мы поставим наш вопрос иначе. Что Тургенев мог расслышать в имени Инсарова, что оно ему говорило? Нельзя доказать научно, но можно утверждать с некоторой степенью вероятности, что имя понравилось автору по несколько иной причине — в нем он, возможно, услышал не только «Инсар-ов», но также «Ин-саров», Ин-«Саров». Вполне вероятно, что на бессознательном уровне (а любое творчество никогда не бывает абсолютно сознательным!) автор ассоциировал фамилию своего героя со знаменитой Саровской обителью. Говоря иначе, в имени «Инсаров» важнее всего, по всей видимости, звуковая контаминация, в нем содержится своеобразный намек на аскетизм¹⁴.

Отчество Никанорович (букв. — «видящий победы»)¹⁵ тоже невозможно для героя-болгарина, поскольку имя Никанор совершенно непопулярно в Болгарии, несмотря на соседство греков¹⁶. Это имя очень редко встречается (зафиксирован лишь один-единственный случай!) даже среди болгарских монахов, и понятно, что в этом случае оно никак не могло стать отчеством кого бы то ни было.

С точки зрения этнопоэтики единственно правильное имя героя — личное имя Дмитрий (Елена Стахова один раз выговаривает его как Димитрий, что очень близко к болгарскому произношению «Димитър»); оно среди самых популярных мужских имен в Болгарии, типичное имя представителя исконно земледельческого народа. В скобках отметим, что земледельческий год, то есть время активных сельскохозяйственных работ в Болгарии, длился со дня св. Георгия (по-болг. Гергьовден — 23 апреля) до дня св. Димитрия Солунского (по-болг. Димитровден — 26 октября); отсюда понятно, почему типично и очень популярно болгарское имя Георгий Димитров (ср. имя и отчество Георгий Дмитриевич ученого и писателя с болгарскими корнями Г. Д. Гачева (1929-2006), — у него, так сказать, совершенно правильное развертывание болгарского имени).

Возможно, Тургенев интуитивно чувствовал, что имя героя ему не удалось, поэтому персонаж Лупояров, встретивший молодую пару в Венеции, словно обыгрывает имя и отчество Инсарова: «Сударыня, я всегда глубоко уважал Дмитрия Васильевича… (он поправился): Никанора Васильевича и очень счастлив, что имею, наконец, честь с вами познакомиться».

К вышесказанному добавим и два замечания историко-ономастического характера. Во-первых, в середине ХIХ века в Болгарии еще не укрепилась окончательно форма отчества/фамилии, заканчивающаяся на —ов, а еще встречались суффиксы -оглу (Иван Денкоглу, например), —ович (Христаки и Николай Павлович, например) и др. Во-вторых, во время появления на свет «Накануне» у болгар трехчастная структура имени, то есть Имя + Отчество + Фамилия, встречалась еще сравнительно редко. Эта структура в Болгарии окончательно сложилась и законодательно была закреплена лишь в ХХ веке (так, в «Законе о лицах», принятом в 1907 году, говорится лишь о двух именах — имени и отчестве).

Итак, герой «Накануне» не является болгарином, потому что у него нет болгарского имени.

Инсаров — мужчина и муж

«Я болгар <…> и мне русской любви не нужно…» — передает Берсенев слова Инсарова — потому, что тот «не желает <…> для удовлетворения личного чувства изменить своему делу и своему долгу».

Инсаров — ригорист, в жизни он кантианец, который должен строго следовать категорическому императиву и пренебрегать любой «склонностью». Такое видение героя не совсем соответствовало действительности: болгарские революционеры были не только преданы своему делу и долгу, но вместе с тем они, как южане, были и темпераментными мужчинами, что соединялось со строгостью нравов и патриархальным воспитанием.

Остановимся вкратце на любовной линии в романе, которая в действительности является основной¹⁷; сюжетный стержень произведения тоже весьма проблематичен с точки зрения «типичности» и характерности этой жизненной ситуации в конкретный исторический момент.

Прежде всего, в этом отношении нельзя не отметить, что Елена Стахова — первый случай в русской литературе, когда незамужняя девушка отдается мужчине; интересно, что она отдается именно болгарину, чужому. Вспомним, как в свое время Белинский упрекал Татьяну за то, что она не отдалась Онегину¹⁸, а сопоставление любовных историй в «Накануне» и «Евгении Онегине» было общим местом в литературной критике после выхода в свет романа¹⁹.

Отталкиваясь от тургеневской трактовки, можно сформулировать следующий вопрос: были ли в той исторической эпохе случаи разделенной, взаимной болгаро-русской любви, то есть такой любви, которая разрешилась бы благополучно и привела к «естественному» результату — семье?

В принципе — да, но лишь в отдельных случаях. Так, например, у выдающегося болгарского ученого Марина Дринова (1838-1906) — жена должна была быть русской. (Кстати, при чтении биографий ученых у нас создается впечатление, что они как будто жили одной наукой, поэтому порою весьма затруднительно установить даже наличие у них жен и семьи.) Он, видимо, женился лишь после обретения стабильного академического и социального статуса — доцентуры и профессуры в Харьковском университете²⁰. Знаменитый болгарский поэт Пенчо Славейков, который ездил в мае 1909 года в Харьков в составе официальной делегации, направленной для получения останков и архива М. Дринова, свидетельствует, однако, о том, что вдова ученого Маргарита Ивановна, с которой он лично встречался, была англичанкой²¹.

Точно известно, что Константин Станишев (сын Нако Станишева из Кукуша, друга Димитрия Миладинова и деятеля болгарского национально-церковного Возрождения в Македонии) женился на дочери В. Даля²². Русская семья была и у Георгия Теохарова (1837-1901), но он, как и другие болгары того времени, состоял на русской службе и был русским подданным²³. Итак, случаи разделенной любви и болгарско-русские семьи были возможны, но лишь после обрусения бывших болгарских студентов и обретения ими известного социального статуса.

И все-таки речь выше идет об исключениях, в то время как общая, типическая картина была другой. На самом деле болгарским студентам негде было встретиться с русской барышней, то есть не было общих пространств для встреч и общения. Нищета болгар в Москве, на которую, как было сказано, все без исключения жаловались, тоже не благоприятствовала семейной жизни²⁴.

Если позволительно провести сравнение «поверх исторических эпох», можно было бы сказать, что болгарская колония в Москве середины XIX века — это нечто вроде палестинских студентов в странах позднего социализма: они «свои», мы за них болеем, но и сторонимся их, потому что не совсем понятно, что они собой представляют, как живут и какие у них ценности и жизненные цели.

Возвращаясь к нашей теме, мы должны отметить, что «типичность» болгарско-русской разделенной любви и «лирики» следует отнести к более позднему времени, когда болгары в обеих столицах России уже могли общаться «на равных» с русским обществом. Вот один весьма характерный пример, документально реконструированный автором.

В 1912 году в известном петербургском литературном салоне на ул. Кирочной, в квартире блестящей семейной пары академика Н. Котляревского (1863-1925) и его жены — актрисы, звезды Александринского театра Веры Пушкаревой (1875-1942), появился молодой и блестящий болгарский офицер Йордан Пехливанов, окончивший с отличием две военные академии и ставший действующим офицером русской армии; богатырь (юнак) и «балканский лев»: крупный красивый мужчина с большими закрученными усами. Случилось то, что случилось: любовь, страсть, ребенок (в 1915 году в Санкт-Петербурге родилась их дочка Кира). Офицер Пехливанов увел из семьи («украл», если угодно) свою будущую жену, и она обручилась со своей новой судьбой²⁵.

Ставя точки над «i» в данном вопросе, нельзя не подчеркнуть, что в отношении любовного сюжета Тургенев в основных чертах точно следовал за историей Николая Катранова и его русской возлюбленной и жены Ларисы²⁶, с которой впервые встретился в результате знакомства с рукописной тетрадью Каратеева²⁷. Однако и здесь можем сказать, что, следуя точно за конкретным жизненным первоисточником, писатель ушел — вольно или невольно — от важного для него императива изображения «типических героев в типических обстоятельствах». В подтверждение этого еще раз укажем на тот факт, что при работе над романом «Накануне» Тургенев не придерживался обычного для него метода исследования типического — он не встречался с болгарами (ничего не известно о таких встречах, и все гипотезы на сей счет лишены какого бы то ни было документально-биографического основания), не проводил наблюдения над характерами. Итак, любовная история в «Накануне» точна, но не характерна, она является исключением и не типична для того времени.

Если у Инсарова было «потомство» скорее в литературе, нежели в реальности, то у Елены Стаховой нашлись последовательницы в жизни.

Популярна фраза о том, что «Тернер выдумал лондонский туман»; действительно, лишь после его картин стали не только замечать туман, но он даже превратился в символ английской столицы. Жизнь и вправду часто подражает искусству.

Утверждение, что баронесса Юлия Вревская, отдавшая свою жизнь за освобождение Болгарии, — воплотившаяся Елена Стахова²⁸, — стало общим местом. «Общие места» иногда сохраняют свою истинность — не всегда их стоит ниспровергать.

«Накануне»: замедление рецепции в Болгарии

Пора четко сказать: болгары не узнали в Инсарове своего. И действительно, нет никаких точных данных о том, что роман «Накануне» как-то отозвался в болгарской среде — ни в самой Болгарии, ни, что намного более удивительно, — среди московской студенческой молодежи 1860-х годов. Кажется невероятным, но мы действительно не располагаем никакими данными о том, чтобы болгарские студенты в Москве (а их в 60-70-е годы XIX века в России было немало) роман читали, обсуждали или писали отклики на него.

Это встреча, которая не состоялась (по крайней мере на пике популярности романа в России), и она знаменательна именно своей нереализованностью. В этой не-встрече можно усмотреть множество знаков; один из важнейших — болгарские читатели не являются адресатами «Накануне».

Однако возможности такой встречи — и с книгой, и даже с ее автором — были. В то самое время, когда роман «Накануне» вышел из печати (1860), в Москве активно действовала «Болгарская дружина» (созданная в 1859 году)²⁹ — объединение болгарских интеллектуалов и студентов. Объединение издавало журнал «Братский труд» (1860-1862), однако успело выпустить всего четыре номера. В нем печатались народные песни, стихи молодых Р. Жинзифова, Конст. Миладинова и др.³⁰ Знаменательно, что ни у кого из них, как и у других болгар, ранее учившихся в России (например, у Д. Чинтулова), совершенно невозможно обнаружить следов влияния классических произведений русской литературы.

Вот что пишет, например, о творчестве Константина Миладинова авторитетный исследователь академик Михаил Арнаудов:

У Миладинова любопытно то, что в его песнях нигде не видно воздействия русской поэзии, достигшей в лице Пушкина, Лермонтова, Некрасова и др. величественного взлета лирического вдохновения <…> Наоборот, его темы, стиль и метрика напоминают болгарскую народную песню, которую он изучал постоянно, работая над своим сборником народных песен из Македонии <…> Наподобие украинского поэта Шевченко, повлиявшего столь сильно на Л. Каравелова, П. Р. Славейкова, Жинзифова и даже Ив. Вазова, Миладинов пользовался языком и формами живой и простой деревенской песни — для того чтобы выразить свои стремления или высказать свое возмущение… [Арнаудов. Братя… 192-193]

Даже в том случае, когда влияние русской литературы на «московских» болгар 60-х годов XIX века несомненно, речь скорее идет о влиянии тех идеологическо-художественных течений, которые были созвучны их собственным исканиям и настроениям, да и подготовленности молодых «братьев-славян». При этом культурные потребности болгарской колонии удовлетворялись не линией, оказавшейся магистральной для развития русской литературы и культуры, а скорее теми направлениями, которые были обращены «вовне», то есть были связаны непосредственно с социальной действительностью и призывали к ее преобразованию. В данном отношении самый характерный пример тех лет — общение с русской литературой Л. Каравелова.

Симптоматично здесь то, что непосредственные образцы для подражания ему предоставляли не столько Тургенев или Толстой с их повестями или романами, в которых гений России достигал уровня лучших писателей Запада (Бальзак, Диккенс, Флобер), а скорее Чернышевский или Марко Вовчок, у которых была ярко выраженная прогрессивно-реформаторская тенденция… [Арнаудов 1972: 132]

Итак, для молодого болгарского писателя и деятеля важнее была идейная тенденция, нежели «чистая» художественность; точно так же для него продуктивнее оказалось общение не с русской, а скорее с украинской литературой. Болгары узнавали себя в ней, им была близка ее непосредственная связь со стихией народного творчества и не завершенный еще отрыв от него. Осознание индивидуального творчества как отражения, отблеска становящейся национальной культуры и утверждения ценности «родного», «своего» тоже было общей тенденцией; к этому добавим, что для молодых болгар было понятно «изнутри» стремление украинских писателей и ученых отстоять право своей народности, отражающейся в поэзии, языке и быте. Вот почему «как раз от Шевченко или от смелых защитников украинского национально-демократического движения он (Л. Каравелов. — Э. Д.), начиная с 1860 года, вдохновлялся для своих стихов, повестей и этнографических исследований» [Арнаудов. Дела… 95]. Интересное совпадение: как раз в год выхода в свет «Накануне» Каравелов пошел по другому, по своему пути.

Говоря в целом, нельзя не отметить, что становление индивидуального творческого субъекта в Болгарии совершилось несколько позже — в 70-80-е годы XIX века. Для болгар 60-х годов были чужды и «неинтересны» как психологизм Тургенева, так и эпический размах Толстого или философичность Достоевского. Вот почему московские болгары, люди с несомненным талантом и умом, испытывали сильное влияние Шевченко и Вовчок, но не Тургенева и Достоевского. Болгарские «шестидесятники» в действительности жили как будто в другом мире, в другой культурной эпохе по сравнению с их русскими современниками; для них важнее были другие вопросы и, соответственно, совсем другие ответы.

Древние утверждали, что «подобное познается через подобное»; по аналогии можно сказать, что подобное влияет лишь на подобное.

Отсюда понятно, почему первое упоминание в болгарской прессе о романе «Накануне» и его главном герое появилось лишь десять с лишним лет спустя. Этим мы обязаны тому же Любену Каравелову, и упоминание это связано с настоящим курьезом. В номере знаменитой газеты «Свобода» от 20 ноября 1871 года была напечатана следующая заметка:

В «Московских> ведомостях>» пишут, что в Париже скончался Н. И. Тургенев, который был одним из первых писателей России. Тургенев написал замечательную повесть «Накануне», первое место в которой занимает болгарин Инсаров³¹.

Смерть декабриста Николая Ивановича Тургенева (1789-1871) была ошибочно воспринята как смерть писателя Ивана Сергеевича Тургенева. Что из этого следует? Во-первых, как кажется, для редактора Каравелова (даже для него, нечего говорить о его современниках!) в России существовал лишь один Тургенев; во-вторых, ему уже было известно имя Тургенева как «одного из первых писателей России», написавшего, в-третьих, «знаменитую» повесть «Накануне», в которой выведен на переднем плане болгарин Инсаров. В общем-то все правильно, но ничего больше: точная информация, содержащаяся во втором предложении, носит самый общий характер, и из нее ничего конкретного не следует — ни то, что Каравелов читал «Накануне», ни то, что роман был широко известен в среде болгарской революционной эмиграции в Румынии. Скорее, редактор газеты впервые сообщает о самом факте существования романа.

Итак, первое упоминание имени Тургенева — по поводу смерти его не менее прославленного однофамильца, безнадежно перепутанного с писателем. Настоящим историко-литературным курьезом является то, что фиктивная смерть писателя оказалась началом его «рецепции» в Болгарии… В этом сюжете любопытно отметить, что Иван Сергеевич Тургенев отозвался на смерть декабриста, написав некролог его памяти [Тургенев: XI].

В сочинениях Каравелова имя Тургенева встречается по крайней мере еще несколько раз. В переписке с Ив. Драсовым он несколько раз пишет ему о своем интересе к повести Тургенева «Несчастная» (письма от 3 и 26 августа 1873 года и от июня 1874 года)³². Имя Тургенева, однако, симптоматично отсутствует в тех случаях, когда в своем обширном творчестве Каравелов перечисляет имена выдающихся русских писателей в качестве образца для подражания — это Шевченко, Герцен, Белинский, Чернышевский… Несмотря на это, именно Каравелову мы обязаны появлением на свет первого отрывка из произведений Тургенева на болгарском языке. Речь идет о переводе небольшого фрагмента романа «Отцы и дети», опубликованном в журнале «Знание» с авторским предисловием Каравелова, в котором говорится, что «в 1860 году великий русский романист Тургениев (sic!) путешествовал по России». Этот важный год связывается в сознании автора не с выходом в свет «Накануне», а с работой над романом «Отцы и дети» и с «выработкой» терминов «нигилист» и «нигилизм»³³.

Еще любопытнее то, что, судя по всему, Л. Каравелов перевел отрывок из «Отцов и детей» в результате знакомства со статьей итальянского ученого Анджело Де Губернатиса (1840-1913) «Нигилизм». Об этом ясно и недвусмысленно говорит ссылка на нее и подстрочное примечание в тексте Каравелова: «Смотрите в «Nuova Antologia» от 15 июля статью «Нигилизм» г-на Де Губернатиса»³⁴. Каравелов ссылается на статью Де Губернатиса, рассказывая о встрече в 1860 году Тургенева с д-ром Андреевым, прототипом Базарова: «Своим пытливым умом г. Тургениев понял, что это не частное лицо, а представитель новой партии, и Андреев сделался доктором Базаровым в романе «Отцы и дети»» (цит. по: [Велчев: 808]). Действительно, в своей статье Де Губернатис рассказал эту историю [De Gubernatis], а его статья оказала влияние даже на написание Каравеловым имени русского писателя — Тургениев (Turghenieff). Итак, первый перевод произведения Тургенева на болгарский язык носит тот же оттенок курьеза, что и первое появление имени писателя в болгарской печати; общим между двумя случаями является и имя журналиста-переводчика Л. Каравелова. Это все, что известно об интересе Каравелова к Тургеневу.

Тем не менее в болгарском литературоведении долгие годы жила легенда о том, что первый переводчик «Накануне» на болгарский язык именно Каравелов. В 50-80-х годах ХХ века из работы в работу воспроизводилось совершенно голословное утверждение о том, что первый отрывок из романа «Накануне» был якобы напечатан Каравеловым в последнем издававшемся им периодическом издании — журнале «Знание»³⁵. Это, видимо, считалось настолько незыблемым фактом, что утверждение просочилось и в комментарии к последнему болгарскому изданию сочинений Тургенева в шести томах [Ив. Тургенев: III, 314]. Разумеется, авторы нигде не ссылаются на источники, потому что таковых попросту нет. Желаемое выдается за действительное; предубеждения формируют убеждения. Нельзя доказать отсутствие чего-то, можно лишь непосредственно указать на обратное или сослаться на него; порою труднее всего увидеть то, что просто не существует³⁶.

Показательный пример странной на первый взгляд индифферентности болгарских литераторов не только к «Накануне» Тургенева, но, возможно, и вообще к современной изящной словесности можно усмотреть вот в таких объявлениях, встречающихся в болгарской периодикe: «Г-н Стефан С. Бобчев заявляет особым объявлением, что он задумал перевести избранные места из «Рассказов охотника» Майна Рида. Этот труд за свой счет напечатает г. П. П. Карапетров» [Различни известия: 48].

Тот же Стефан Бобчев (1853-1940), будущий бессменный председатель Славянского общества в Болгарии, который в 1875 году еще переводил М. Рида, через год, уже в роковом 1876-м, в редактируемой им в Бухаресте газете «Стара планина» печатает стихотворение «Крокет в Виндзоре» — и именно эта публикация стала не только первым появлением в печати обличительного произведения Тургенева, напечатанного в России лишь в 1884 году, уже после смерти писателя, но и вообще первой полноценной публикацией Тургенева в Болгарии!

А вот какое предисловие, написанное, конечно, Ст. Бобчевым, было предпослано публикации:

Ниже приводим поэтическое сочинение известного русского поэта и литератора Ивана Тургенева, во-первых, потому что оно имеет современное политическое значение, и, во-вторых, потому что оно подняло большой шум в европейской печати. В этом стихотворении славный русский литератор самым тонким и великолепным способом представил роль английской политики в восточных делах и последствия, которые будущее принесет Англии за ее нынешнее, более чем несправедливое поведение. Но пусть об этом скажет само стихотворение (далее следует текст «Крокета в Виндзоре» на русском языке. — Э. Д.)³⁷.

Здесь тоже нет даже намека на «Накануне»: автор легко мог бы связать публикуемые стихи с романом, подчеркнуть болгарский интертекст обоих произведений, но не сделал этого. Объяснение этого умолчания совершенно очевидно — автор еще не был знаком с романом. Ситуация, однако, в эти годы очень быстро меняется: тот же Ст. Бобчев в 1879 году, уже будучи студентом Московского университета, встретился с Тургеневым и попросил его разрешения на перевод «Накануне», к которому писатель обещал написать предисловие, но ни перевод не был сделан, ни предисловие не было написано³⁸. (Кстати, Бобчев — единственный болгарин, который встречался и с Тургеневым, и с Достоевским; он был единственным болгарским участником Пушкинских торжеств 1880 года³⁹.)

Первые главы «Накануне» в болгарском переводе были опубликованы в журнале «Ред» («Порядок») в Пловдиве в 1882 году, а целиком роман впервые появился (одновременно в двух переводах — Ив. Иванова в Тырнове и Ив. Драгнева в Пловдиве) лишь в 1889 году, после выхода в свет переводов романа на французском, немецком, английском, польском, чешском, датском, голландском, шведском, венгерском языках⁴⁰.

Замедление рецепции романа «Накануне» в Болгарии с лихвой компенсировал неизменный рост его популярности после первых изданий 1889 года; примерно с рубежа XIX и XX веков можно фиксировать ускорение этого процесса. Любопытный признак этого — распространение псевдонима Инсаров среди болгарских литераторов и интеллектуалов. Согласно авторитетному «Словарю болгарских псевдонимов» Ив. Богданова, этот псевдоним был использован не менее чем шестью авторами, активнее всего — как раз на границе веков и в первые десятилетия ХХ века⁴¹; тогда же, собственно, начали публиковаться и первые оригинальные болгарские работы — попытки интерпретации романа⁴².

Библиографические изыскания подтверждают вывод о том, что лишь в ХХ веке роман «Накануне» завоевал заслуженную репутацию самого популярного произведения Тургенева в Болгарии. Об этом говорят многочисленные переводы и издания — в настоящее время известны не менее десяти болгарских переводов романа и почти 40 (!) его изданий в более чем миллионном тираже. Если к этому присовокупить переделку романа в пьесу К. Зидаровым (1953) и два издания на русском языке (1976, 1981), то картина действительно впечатляет.

Но это произошло намного позже 1860 года. Вернемся, однако, к первым десятилетиям после издания романа и риторически спросим: о какой популярности «Накануне» в болгарской среде в это же время вообще может идти речь?

Кажется уже очевидным, что «Накануне» не задело болгар. Почему?

Появление романа опередило процесс развертывания болгарского национального движения, то есть в 60-е годы XIX века не настало еще время для рецепции романа в той болгарской среде, которую писатель вроде бы изобразил. Роман «Накануне» появился как раз накануне болгарской национальной революции: в данном отношении знаменательно то, что лишь год спустя после появления романа — в 1861-м — газета «Дунавски лебед» Георгия Раковского (1821-1867) стала призывать к национальной революции.

А что, собственно, болгарские революционеры могли почерпнуть из романа, чему они могли научиться?

Может быть, тому, что в случае болезни нужно ездить умирать в Венецию?⁴³ Вспомним, что часть русских критиков находила особенно удавшейся финальную часть романа, действие которой происходит в Венеции, где Инсаров с Еленой слушают «Травиату» и пр. Наоборот, для болгарского восприятия это, возможно, самая неубедительная часть книги. Правда, тут Тургенев точно следует за судьбой своего прототипа — Н. Катранова, но именно его судьба весьма нехарактерна: Венеция не есть топос болгарской культуры, точно так же, как Папуа и Новая Гвинея — несмотря на усилия Миклухо-Маклая — не стала топосом русской жизни и культуры.

Болгары в Москве жили своими проблемами, интересовались почти исключительно событиями болгарской жизни, проявляя равнодушие к «повестке дня» русской действительности; при этом они придерживались преимущественно просветительских взглядов [Горина: 130]. Характерно, что тот же Л. Каравелов перешел на революционные позиции лишь после отъезда из Москвы в 1867 году. Не стоит забывать и то, что идеология исторического, а не беллетристического Николая Катранова не шла дальше просветительских взглядов и устремлений.

В свете прочтения «Накануне», предложенного Добролюбовым и ставшего основной трактовкой романа, вокруг которой вращалась дискуссия о нем, некоторые мнения критиков остались незамеченными, маргинальными, хотя они, с нашей точки зрения, весьма точны, как, например, мнение профессора Н. Булича:

Нам не нужно в повести подробного изображения всего круга его деятельности, его сношений с болгарскими патриотами, рассказа, как в деле выражаются его ум, воля, характер. Автор пишет повесть из русского быта, а вовсе не историю славянских племен (курсив мой. — Э. Д.) [Булич: 26].

Роман «Накануне» задел за живое именно своего адресата — русскую общественность: как раз она была взбудоражена, о романе спорила именно она.

Из этого вовсе не следует, разумеется, что у романа нет непосредственных заслуг для развертывания движения за освобождение болгар.

«Накануне» сделало болгарина своим в России, узнаваемым, близким, но иным; точнее — сделало своим, так сказать, русского болгарина, то есть русский образ болгарина. Для образа, однако, важнее не его адекватность и соответствие действительности, а его эффективность, способность воздействовать на ум и воображение, определять и незримо направлять мысли и поступки. Несомненна роль романа для психологической подготовки российского общественного мнения к объявлению освободительной Русско-турецкой войны 1877-1878 годов.

Возвращаясь к образу Инсарова, мы в состоянии «разложить» его на национальные составляющие; с некоторой степенью вероятности можно сказать, что Инсаров — это синтез русского разночинца, пришедшего с Востока, и итальянского революционера (у которого скорее северный темперамент), осуществляющего болгарскую национально-культурную программу⁴⁴.

* * *

И все же, в чем непреходящее значение «Накануне»?

Во-первых, в модусе рассказа об Инсарове: Тургенев создал высокий образ болгарина, он рассказывает о болгарине в модусе Дон-Кихота (ср. знаменитое эссе Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот», генезис которого связан как раз с романом «Накануне»⁴⁵) — это рассказ, так сказать, «на экспорт», рассказ, обращенный ко всем, это некая демонстрация ко всему миру — а вот он, болгарин! Интересно отметить, что этот модус рассказа о болгарине находится в резком диссонансе с преобладающим болгарским авторассказом: болгарин рассказывает о себе как о Бай Ганю — популярнейшем сатирическом образе А. Константинова, — и этот рассказ, несомненно, обращен вовнутрь, предназначен для «своих». Тургенев видит болгарина скорее как  и схватывает отдельное через всеобщее, универсальное; во втором случае болгарин видит самого себя как «чистую» натуру и рассказывает о себе без какой бы то ни было символизации, поэтому этот образ — непередаваем, несообщим.

Во-вторых, у романа «Накануне» нельзя отнять некий провидческий смысл. Интерпретация истории всегда подчиняется иным правилам по сравнению со скрупулезными литературоведческими штудиями. В интересующем нас аспекте нельзя не вспомнить проницательные слова П. Анненкова: «Повесть <…> дождалась своего завтра — и притом кровавого — через 17 лет, когда в самой Болгарии русская кровь лилась ручьями за спасение этой несчастной землицы» [Анненков: 423].

Как хорошо известно, 15 июня 1877 года русские войска форсировали реку Дунай в ее самой южной точке — там, где река делает большой поворот, — и именно там расположен небольшой городок Свиштов, давший Болгарии плеяду деятелей ее духовного Возрождения.

Именно Свиштов, родной город Николая Катранова, по воле Провидения стал первым свободным городом Болгарии.

К делу русских подвигнуло слово; и в этом мощном хоре отчетливо и сильно звучал голос Ивана Сергеевича Тургенева.

1. В 50-80-е годы ХХ века в работах многих болгарских исследователей говорится об этом как о хорошо известном факте и при этом, разумеется, не приводится ни одной ссылки на источники. Об этом см. подробнее ниже. [↩]
2. Этот факт, кстати, зафиксирован в тексте романа; так, Николай Артемьевич Стахов трижды называет Инсарова «черногорцем»: «Это не какой-нибудь черногорец»; «Замужем! За этим оборвышем, черногорцем! Дочь столбового дворянина Николая Стахова вышла за бродягу, за разночинца!»; «Сверх того, он решительно объявил Анне Васильевне, что не желает встретиться с Инсаровым, которого продолжал величать черногорцем…». В самом начале романа Шубин тоже не уверен в национальной принадлежности Инсарова: «Какой это Инсаров? Ах, да, этот серб или болгар, о котором ты мне говорил?»[↩]
3. О Н. Катранове см.: [Н. Бобчев], [Динеков: 4], [Mazon], [Клинчаров], [Минкова 1972], [Минкова 1978], [Ценова-Тошева: 16]. Изучение литературы о Н. Катранове подтверждает вывод исследователя: «Что касается Катранова, документальный материал о студенте-болгарине настолько незначительный, что при его интерпретации часто проявляется стремление доказать чуть ли не полное тождество реального Катранова с Димитрием Инсаровым» [Минкова 1978: 141]. Здесь и далее перевод с болгарского принадлежит мне, за исключением источников, опубликованных в работе В. Велчева [Велчев]. — Э. Д. [↩]
4. О своем знакомстве с рукописью В. Каратеева Тургенев рассказал в написанном в 1880 году «Предисловии к романам» (о нем см. ниже, примеч. 28); о творческой предыстории «Накануне» см.: [Тургенев: VI, 430-438].[↩]
5. Ср.: «Берсенев зашел к нему и потолковал с ним о Фейербахе. Инсаров слушал его внимательно, возражал редко, но дельно; из возражений его видно было, что он старался дать самому себе отчет в том, нужно ли ему заняться Фейербахом, или же можно обойтись без него».[↩]
6. Цит. по: [Арнаудов. Братя… 182].[↩]
7. Редактор Аксаков И. С. >. Примечание к статье Р. И. Жинзифова «Письмо одного из учащихся в Москве болгар к редактору (по прочтении 1-го № газеты «День»)»> и несколько слов о Славянском Благотворительном комитете // День. 1861. 28 октября. № 3. С. 14. Цит. по: [Аксаков: 21]. Основная тема публицистики Р. Жинзифова в начале 1860-х годов — плохое знание русским обществом болгар и вообще славян.[↩]
8. После того, как в 1857 году правительство приняло решение о привлечении в русские учебные заведения молодых людей славянского происхождения, как раз во время работы Тургенева над романом «Накануне», в Московском университете училось немало талантливых молодых болгар, среди которых — будущие видные ученые, писатели и деятели болгарской культуры. При желании Тургенев мог бы познакомиться с болгарскими студентами в Московском университете при посредничестве их известных преподавателей, например, профессра О. Бодянского (1808-1877), с которым он был знаком. О связях русского ученого с болгарскими студентами см.: [Минкова 1978].[↩]
9. Ср.: «Устроившись, он попросил Берсенева взять с него десять рублей вперед и, вооружившись толстой палкой, отправился осматривать окрестности своего нового жилища».[↩]
10. Для сравнения: записавшись осенью 1859 года вольным слушателем историко-филологического факультета Московского университета, Л. Каравелов получал от своего благодетеля — известного московского купца и мецената В. Кокорева — месячную стипендию в 14 рублей, а позже — от 17 до 20 рублей в месяц. Тем не менее в 1862 году стипендия была прекращена [Арнаудов 1972: 103].[↩]
11. См.: [Арнаудов. Братя… 173-174].[↩]
12. Так, например, в созданном по «образу и подобию» словаря В. Даля «Речник на българския език» («Словарь болгарского языка») Найдена Герова можно найти следующую пословицу: «Всичко, что има имя, на света го има» («Все то, что имеет имя, существует в мире») [Геров: 327]. [↩]
13. См.: [Федосюк: 98]. Весьма примечательно, что автор этого ономастического словаря указывает на то, что фамилия Инсаров является русской. [↩]
14. Кстати, в русской литературе образ Инсарова находит свое продолжение, дальнейшее развертывание в образе Рахметова из романа «Что делать?» Н. Чернышевского не только в плане аскетизма и одержимости своей «идеей», но и в неслучайном, на наш взгляд, созвучии, одноприродности их имен.[↩]
15. [Тихонов и др.: 256].[↩]
16. Имя Никанор не встречается в списке болгарских личных имен за все века существования Болгарии. См.: [Заимов]. [↩]
17. Это было отмечено еще Н. Добролюбовым в знаменитой статье «Когда же придет настоящий день?»: «Давши нам понять и почувствовать, что такое Инсаров и в какую среду попал он, — г. Тургенев весь отдается изображению того, как Инсаров любит и его любят. Там, где любовь должна наконец уступить место живой гражданской деятельности, он прекращает жизнь своего героя и оканчивает повесть» [Добролюбов: 119].[↩]
18. Ср.: «Верность таким отношениям, которые составляют профанацию чувства и чистоты женственности, потому что некоторые отношения, не освящаемые любовию, в высшей степени безнравственны» [Белинский: VI, 424]. Как хорошо известно, впервые эта мысль была сформулирована в письме В. Белинского к В. Боткину от 4 апреля 1842 года: «О Татьяне тоже согласен: с тех пор, как она хочет век быть верною своему генералу <…> ее прекрасный образ затемняется» [Белинский: IX, 501].[↩]
19. Ср.: «То мы с Белинским упрекали Татьяну за холодность сердца, то мы подымаем вопль на безнравственность, когда тургеневская Елена Стахова отдается Инсарову…» [Григорьев: 257] [↩]
20. Имя жены профессора Марина Дринова — Маргарита Ивановна — удалось установить на основании телеграммы с соболезнованиями, отправленной ей председателем Болгарского общества ревнителей знаний (Българско книжовно дружество) д-ром Дмитрием Молловым после кончины ее супруга, последовавшей 28 февраля 1906 года: «Известие о смерти Вашего супруга и многозаслуженного сына Болгарии глубоко опечалило членов Болгарского общества ревнителей знаний. Незабываемые заслуги покойного к Обществу в качестве его основателя и члена делают скорбь вдвойне сильнее». Фотографию М. Дринова с супругой см.: [Сборник… 199].[↩]
21. См.: [Славейков: 169-170]. Почтовая открытка от 11 мая 1909 года.[↩]
22. См.: [Арнаудов 1972: 145].[↩]
23. Вот что сообщает один из членов «болгарской плеяды» Райко Жинзифов (1839-1877) своему другу и коллеге по Московскому университету М. Дринову в письме от 22 ноября 1868 года: «Хочешь узнать московские новости? Слушай! Георгий Феодорович Теохаров стал уже постоянным жителем московским и связался в России пожизненными узами. Ты уже знаешь, что наш Теохаров уже женатый человек? Да, вот уже больше месяца, как он женился, но на его свадьбе никто из нас не присутствовал, потому что никого он не пригласил. В воскресенье пойду к нему для того, чтобы познакомиться с его женой» [Жинзифов: 415]. [↩]
24. Любен Каравелов, который прожил в Москве почти полных десять лет (с июня 1857-го по февраль 1867 года), женился лишь после отъезда из России, в 1867-м, на сербке Наталии, сестре своего друга Настаса Петровича. Найден Геров (1823-1900), который был русским подданным, а с 1857 года русским вице-консулом и консулом в Пловдиве, в 1858-м женился на Марии Хр. Пулиевой (1840-1908) и прожил с ней долгую жизнь (см.: [Запрянова-Пенева: 220-229]). Характерно, что члены той же московской плеяды Райко Жинзифов и Нешо Бончев приняли российское подданство и скончались в Москве (соответственно, в 1877-м и 1878 году), но не создали семью.[↩]
25. См.: [Димитров: 12-13].[↩]
26. Имя жены Н. Катранова стало известно лишь после выхода книги Н. Павловича «Николай Павлович. 1835-1894» (София, 1955), в которой опубликовано письмо от 27 марта 1853 года художника Николая Павловича к своему двоюродному брату Н. Катранову [Павлович: 50]. В рукописи Каратеева ее имя — Катерина. [↩]
27. См. «Предисловие к романам» Тургенева: [Тургенев: IX, 391-394]. Интересно и вряд ли случайно, что писатель раскрыл творческую историю «Накануне» после встречи и разговора с С. Бобчевым (1879), которому писатель обещал написать предисловие к предполагавшемуся первому болгарскому переводу. Перевод Бобчевым не был осуществлен, но встреча могла действительно побудить Тургенева написать данное «Предисловие». [↩]
28. Напомним, что Тургенев был лично знаком с Юлией Вревской и что между ними была переписка [Назарова]. Как известно, после смерти Вревской, оставшейся навсегда в Болгарии (до сих пор память о ней жива в г. Бяле, где находится ее могила и ей установлен памятник), Тургенев написал свое знаменитое стихотворение в прозе «Памяти Ю. П. Вревской». Таким образом, писатель как будто завершил любовный сюжет и «линию» Елены, перешагнувшие из литературы в жизнь.[↩]
29. Подробнее о составе болгарской студенческой колонии в Москве (изображенной на фотографии от 25 мая 1861 года) см.: [Арнаудов 1972: 138-139].[↩]
30. Подробнее о журнале «Братски труд» см.: [Конев].[↩]
31. Свобода. Год. II. 1871. 20 ноември. № 23. С. 183. Цит. по: [Каравелов 1985: VI, 470]. Ранние сообщения о проникновении творчества Тургенева в Болгарию (с параллельным русским переводом) собраны в Приложении к работе: [Велчев: 803-845].[↩]
32. См.: [Каравелов: XII, 500, 508]. [↩]
33. Знание. Год. II. 1878. 15 юний. № 7. С. 135. Отрывок перепечатан: [Каравелов 1966: VI, 491-492]. Здесь, однако, указано, что данный номер журнала «Знание» не вышел в свет (что не соответствует действительности), а публикация сделана на основе отдельно «сохранившихся страниц» [Каравелов 1966: VI, 578]. В последнее издание Собрания сочинений Л. Каравелова в 12 томах (София, 1984-1992) не включен не только этот фрагмент, но и другие материалы из напечатанных в 1878 году в номерах 5-7 журнала «Знание». [↩]
34. Знание. Год. II. 1878. 15 юний. № 7. С. 135; [Велчев: 808]. [↩]
35. Ср.: «Самое раннее издание его (Тургенева. — Э. Д.) сочинений на болгарском языке появилось в журнале «Знание» (1875-1878), редактировавшемся Л. Каравеловым. Здесь напечатана глава из романа «Накануне» в переводе самого Каравелова, который является первым переводчиком И. С. Тургенева в Болгарии» [Велчев: 746-747]. Это утверждение, которое изобрело нужный факт для предвзятой интерпретации, в дальнейшем некритически повторялось неоднократно. См.: [Германов: 106], [Анчев 1983: 6], [Анчев 1984: 89] и др. [↩]
36. Хотя в 1984 году, после новой проверки источников, уже окончательно было заявлено о том, что «ни в ж. «Знание», ни в других изданиях, которые редактировал Каравелов, не обнаружено переводов произведений Тургенева» [Метева: 94], утверждение о Каравелове — переводчике «Накануне» продолжало циркулировать в научной литературе (см., например: [Радев: 19 и сл.]). Увы, литературные мифы так же устойчивы, как любые мифы, и они не умирают после простого указания на факт или на его отсутствие…[↩]
37. Стара планина. Букурещ. Год. I. 1876. 6 ноемврий. № 26. С. 4; см.: [Велчев: 804]. Об истории написания и издания «Крокета в Виндзоре» см.: [Тургенев: XII, 641-643]. [↩]
38. Сообщение о встрече см.: Българин. Русе. II. 1879. 12 април. № 148. С. 3; [Велчев: 808-809].[↩]
39. См.: [Ст. Бобчев].[↩]
40. Правда, нельзя не учитывать тот немаловажный факт, что в болгарской культуре отсутствие перевода какого-либо произведения с русского не является непременным знаком того, что оно не было известно в подлиннике. Об этом, в частности, говорится в предисловии «К читателям» к переводу романа «Накануне» Ив. Драгнева: «Ив. С. Тургенев знаком каждому болгарину; его сочинения везде в Болгарии читаются по-русски» [От издателя… 3].[↩]
41. Псевдоним Инсаров активнее всего (в трех разных вариантах — Г. Инсаров, Х. Инсаров и Х. Г. Инсаров) был использован известным впоследствии советским деятелем Кръстю (Христианом) Раковским (1873-1941), притом в русских периодических изданиях, а именно — в журналах «Мир Божий» (1902), «Русская мысль» (1902) и «Вестник Европы» (1903). Димитр Ризов (1862-1918) издал свою книгу «Сръбските претенции към Македония» (1897) под псевдонимом Д. Инсаров. Псевдоним Инсаров был использован также Кириллом А. Катрановым (1912), Йосифом Йосифовым в журнале «Художник» (1909), Константином Поповым в журнале «Нов път» (1923-1924), а также русским автором Владимиром Лебедевым в парижском журнале «Народная воля» (1927-1929) [Богданов: 144].[↩]
42. Подробнее см.: [Иван Сергеевич Тургенев…]. Первая оригинальная болгарская работа, посвященная роману «Накануне», была напечатана лишь в 1908 году, в связи с 25-летием со дня смерти писателя; см.: [Н. Бобчев]. Интересно отметить, что вплоть до этого времени заглавие романа произносилось и в болгарской среде в подлиннике, то есть перевод заглавия еще не прижился.[↩]
43. Подобно несчастной судьбе Н. Катранова, другие молодые болгары тоже находили свою смерть далеко за пределами «незримой» (политически еще не существующей) Болгарии. Так, например, ученик О. Бодянского и первый болгарин-библиограф Иван Шопов (1826-1853) скончался в Вене, где умер и Константин Геров (1832-1863), брат знаменитого Найдена Герова (1823-1900); в Каире скончался Савва Филаретов (1825-1863). Все они — воспитанники Московского университета и безвременно ушли из жизни по той же причине, что и Н. Катранов, — от туберкулеза.[↩]
44. М. Одесский убедительно показал, что образ Инсарова построен как раз с применением принципа «монтажности»: «Конструируя образ героя-идеолога, Тургенев прибег к монтажу. Именно монтаж, а не копирование было использовано в романе «Накануне»» [Одесский: 69]. Отметим и давно высказанное мнение о том, что «образ Инсарова в значительной степени сконструирован» [Минкова 1972: 84].[↩]
45. Ср.: «Наиболее полное воплощение тургеневской концепции Дон-Кихота представляет собою образ Инсарова в «Накануне» (1860)» [Тургенев: VI, 517]. Интересно отметить, что в первые десятилетия ХХ века текст речи «Гамлет и Дон-Кихот» многократно переводился и издавался в Болгарии: в переводе К. Робева (София, 1915), Б. Секулова (Враца, 1932) и Ст. Чилингирова (София, 1923, 1929, 1942, 1947). Несомненно, популярность эссе Тургенева в Болгарии возрастала параллельно распространению романа «Накануне».[↩]