Марина Ахмедова — журналист, специальный корреспондент журнала «Русский репортер», представляющий такое направление в отечественной журналистике, как «умный глянец» (название полуофициальное, но прижившееся).
«Умный глянец» предполагает курс на острые социальные проблемы и высокое качество текстов, в том числе и литературное качество. Каждый очерк — а эта форма в «умном глянце» превалирует — не только затрагивает актуальную проблему, но и рассказывает о ней ярко, образно и интересно.
Ахмедова в самом деле блестяще владеет пером. Этот момент очень важен. Она умеет создать историю — и донести ее. Передать ощущения от ситуации так, чтобы читатель смог пережить их как собственные эмоции. Сплести реальность текста, в которую веришь. Здесь сказывается и ее журналистский опыт: ничего лишнего, зато все, что необходимо донести до читателя, подчеркивается — перо бьет без промаха в нужную точку.
Выбор темы, опять же, не случаен, он «пришел» из профессии писательницы, которая долго работала в качестве специального корреспондента на «горячем» Кавказе. Поэтому три первые книги Ахмедовой — «Женский чеченский дневник» (2010), «Дом Слепых» (2011), «Дневник смертницы. Хадижа» (2012) — посвящены как раз теме Кавказа.
Собственно, все три книги написаны за довольно короткое время и сходны по стилистике — но трилогией не являются. Основное различие между ними заключается в том, что первые две книги — это повести, посвященные чеченской войне, с довольно простым сюжетом, впрямую отсылающим читателя к профессии автора, а третья — полноценный роман с вполне традиционной любовной сюжетной линией, затрагивающий тему терроризма в современном Дагестане.
И если первые книги Ахмедовой привлекли внимание литературной среды скорее тематикой и заинтересовали в первую очередь коллег журналистки, то роман о судьбе девушки-террористки уже получил серьезное литературное признание — попал в шорт-лист премии «Русский Букер»-2012. Поэтому на нем хотелось бы остановиться подробнее.
В интервью Ахмедова говорила, что писала книгу, которая поможет понять террористок-смертниц, приблизиться, так сказать, к их внутреннему миру и таким образом помочь в борьбе с этим явлением современности.
Здесь как раз и проявляется специфическая черта прозы, написанной журналистом: так, перед художественным произведением автор ставит ту же задачу, что и перед очерком. А это, как показывает практика, удается органично реализовать крайне редко. Потому что книга даже самой злободневной и острой тематики — все-таки произведение совсем иного характера, чем очерк в газете или журнале. И это расхождение, не очевидное в начале романа, к концу проявляется полностью.
Начинается «Дневник смертницы» с описания идиллического детства главной героини, Хадижи, на фоне первобытной красоты Кавказских гор. Идиллического — но далеко не идеального. Ведь у Ахмедовой есть основная цель — вызвать у читателя положительные эмоции по отношению к героине. Очеловечить ее, из фанатичной убийцы превратить в обычную девушку. Поэтому она и идет в детство, к корням.
Детство у Хадижи не задалось с самого начала: сирота, живет бедно, быт — патриархальный, тяжелый, соседи темные и злые, еды мало, бабушка — мегера из мегер, словом, Горький бы прослезился и даже разрыдался. Не Хадижа, а просто Козетта с Кавказа.
Поскольку от хорошей жизни, по мнению автора, в смертницы никто не пойдет, то жизнь Хадижи с каждой страницей становится все тяжелей. Сначала у нее умирает отец, после чего начинается крах семьи — без кормильца во все времена и у всех народов семье приходилось несладко. Особенно в деревне.
Хадижа живет в своем домике у гор, ходит в обносках, ворует у бабушки сахар и мечтает… понятно, о чем. О богатстве и процветании. О городской жизни. Тем более что у нее перед носом маячит соседский мальчик — сын генерала. У которого и дом трехэтажный кирпичный, и машина дорогая, и рубашка белая. Такой вот принц. Правда, Хадижу принц не жалует — дразнит ее вместе с другими детьми и смеется над ней.
Потом у Хадижи умирает мама. Этот поворот сюжета ожидаем, так как очень логичен для авторского замысла — над сценой, где маленькая сиротка рыдает у тела умершей матери, даже людоед проникнется сочувствием к бедной девочке. Что ж говорить об остальных читателях? Хадижа — жертва. Читатель уже горячо ей сочувствует. А ведь главные ее страдания впереди.
Дальше автор откладывает в сторону кисть, описывающую картины мирной сельской жизни, дивную природу Кавказа, и берется за самую распространенную из современных лав-стори: историю Золушки из глубинки, которой без всякой феи и туфелек выпал выигрышный билет в виде «богатого, молодого, красивого, успешного» и т. д. и т. п. Подробный портрет этого предмета мечтаний юных девушек нам дают отечественные мыльные оперы, из раза в раз повторяющие одну и ту же историю о доярке из села, поселившейся в квартире сына министра, ну, или что-нибудь в этом роде. Почему Марина Ахмедова взяла такую заштампованную, затертую, примитивную историю любви? Опять же потому, что этот штамп по-прежнему работает.
Итак, в жизни бедной сироты намечается просвет — богатая тетя забирает ее из деревни, от злой бабушки, поселяет в центре города, устраивает в институт и покупает мешок нарядов. Мечта сбылась. Золушка получила бальное платье и отправилась в институт. Куда ж современной Золушке без высшего образования, пусть она и дочь Кавказа? Никуда — ни замуж в приличную семью, ни на работу в приличное место:
— Учиться зачем? — не соглашалась бабушка. — Учеба кому что хорошее принесла? Смотри на Зумкину дочку. Двадцать пять ей было, никто замуж не брал. Хорошо, второй женой вышла. Никто с образованной жить не хочет. У образованной желаний много появляется.
— Образование — одно, диплом — другое, — сказала тетя Зухра.
Хадижа приходит в институт и там снова встречает ЕГО. Принца — того самого, в белой рубашечке, который сын генерала и дразнил ее в детстве, — по имени Махач. И, конечно же, он самый-самый-самый на весь институт. Самый красивый, самый обаятельный, самый богатый и все девушки от него без ума. И, конечно же, как только Махач видит Хадижу, то тут же в нее влюбляется, бросает всех своих богатых и модных невест и начинается у них большая и чистая любовь.
На этом автор заканчивает сказку, ибо дальше нагнетать сочувствие к бедной девочке некуда. Книжные страницы залиты слезами — над всеми страданиями Хадижи и над ее сказочной любовью.
Далее следует как раз та часть, ради которой Ахмедова и взялась за перо: биография террористки. То есть мы уже воспринимаем Хадижу как свою, близкую, по-человечески сочувствуем и даже немного завидуем ей. Но выясняется, что Махач, этот генеральский сынок и красавец, — моджахед. Поскольку автору надо найти какую-то здравую причину того, что упакованный мальчик вдруг все бросает и становится боевиком, то она наделяет его гипертрофированным чувством патриотизма. Настолько сильно Махач любит свой народ и свою веру, что убивает отца. Потому что отец работает на урусов, а значит, предатель собственного народа.
Картина деградации деревни, развала устоев и вековых народных традиций, испорченности молодежи, особенно городской, падения нравственности et cetera медленно подводит нас к причине этого — урусам. Все зло — из Москвы. Оттуда водка, вольности, высшее образование для женщин и прочие беды. Отсюда и ненависть глубоко ушедших в религию мужчин, отсюда и формирование отношения простого народа к этим урусам. К врагам и захватчикам.
Правда, это все подано смутно и хаотично. Шов, который соединяет две половины романа — до свадьбы Хадижи и после, — неровен, кривоват и бросается в глаза. Книга буквально разваливается на две контрастные части. Первая половина настолько точно, художественно, и сюжетно органично исполнена, что вторая в сравнении с ней не выдерживает никакой критики.
Воссоздать быт сельской девушки из небогатой дагестанской семьи, подметить нравы, образы и уклад жизни — это одно. Сбор материала для журналиста возможен, деталей масса, впечатлений от «страны гор» — также. А вот с террористками сложнее. Здесь автор пускается в область домыслов, и сюжет «проваливается». Потому и концовка скомкана — Махач погибает в схватке с русскими спецподразделениями, Хадижа, по его завету, уходит к моджахедам. Те прививают ей «правильную» веру и убеждают отомстить за гибель любимого мужа. Все это реализуется на последних страницах.
Повествование ведется от лица самой Хадижи. Что, разумеется, придает тексту убедительность и колорит: сказовая манера в данном случае — наилучшая. Правда, хотя многие рецензенты отмечали, что автору достоверно удается имитировать речь безграмотной деревенской девушки, имитировать мироощущение такой девушки автору не удается. Слишком велика пропасть между ними.
Взгляд на окружающее, переданный Хадиже, в действительности соответствует уровню автора, высоте ее социального статуса, образования и воспитания. Деревня описывается в крайне отрицательных тонах. Не ощущается привычки — когда человек с рождения живет в подобных условиях, он перестает замечать многое. Все портреты соседей — отталкивающие, включая близких родственников Хадижи. На всю деревню один нормальный человек. Кто? Хадижа, конечно. Которая вынуждена приспосабливаться к грубой жизни, внутри ее категорически отвергая. Насчет имитации тоже не все гладко — то вдруг у простодушной девушки прорываются высокие философские изречения, то и вовсе латынь мелькает, пусть даже услышанная в институте. Словом, пастушка оказывается далеко не простушкой, а кандидаткой в выпускницы филфака МГУ. Да и взгляд этой необразованной дагестанской девочки на мужчин — готовый манифест для феминисток:
Я слушала своими ушами, что дедушка говорил, и не верила. Если старики на годекане судачат о шайтанах, то чем тогда они отличаются от бабушки с соседками? Как в такое поверить — в то, что дедушка говорит? Где тогда мудрость, которая должна сидеть под их седыми папахами? Не могла я поверить в такое. Я вспоминала, что, когда проходила мимо них, такие лица у них серьезные тоже были. У меня даже сердце замирало, когда я шла и думала, что они такие важные случаи решают, а если не решат, то в нашем селе, и в других селах, и в городе, и даже во всем мире плохо будет. А женщине к годекану даже приближаться нельзя. Такой позор будет, если какая-нибудь женщина сядет на годекане. Только такого позора ни разу не было ни в нашем селе, ни в других селах. О таких позорах я даже не слышала. Женщина сама знает, что она ниже мужчины, что она глупая, сплетница, что мудрость даже никогда не подумает опуститься к ней на голову. Все женщины об этом знают с рождения. Но если старики, как бабушка с соседками, на годекане про шайтанов говорят, то почему я должна считать себя ниже их, думала я…
Собственно, «Хадижа» — родная сестра таких книг, как «Сожженная заживо», «Изуродованная» и т. д. В издательстве «РИПОЛ-классик» выходила серия подобных романов, изданных в США, где женщины стран третьего мира, подвергшиеся гонениям, пыткам и унижениям по половому признаку, откровенно рассказывали собственные истории. Разумеется, писали не они сами — опытный редактор (а то и коллектив) помогал им донести свою боль в печать. Разница этих книг-исповедей и «Хадижи» лишь в том, что героиня Ахмедовой — персонаж сборный, скомпонованный автором. И говорит устами Хадижи Марина Ахмедова. По-своему осмысливая судьбы девушек, ставших жертвами своего религиозного фанатизма, и мужчин, которые ради своих целей этих девушек не щадят.
Но дело-то в том, что не может нормальный человек понять смертницу. Как не может понять серийных маньяков, насильников, фашистских преступников и прочих фанатичных изуверов. Потому что понять — это в какой-то степени принять, а принять мы такого не можем. Пусть наше общество больно — оно все же еще балансирует на той грани, которая отделяет нравственно здоровых людей от сумасшедших. И как бы писательница ни старалась оправдать девушек, едущих взрывать «урусов», их темнотой, забитостью, религиозным отуманиванием, оправдания им нет. По крайне мере, такого, которое бы оправдало их перед лицом закона человеческого и перед их невинными жертвами.
На последних страницах всей этой трогательной истории Ахмедова применяет сильный ход — Хадижа, которая едет взрывать себя в Москву, оказывается беременной. Ее накачивают наркотиками «братья», внушают ей религиозный экстаз, подогревают горе ее потери и везут на автобусе далеко от родных гор. Хадижа погибает смертью страшной и отвратительной, унося к Аллаху свой «подвиг» — и отомстив за погибшего мужа.
Внешняя канва сюжета соблюдена — биографии смертниц были опубликованы в СМИ, имена и лица их известны. Но все-таки «оправдать» или «понять» Хадижу мы не способны. Потому что слишком трогательна и красива история, чтобы быть правдой. И слишком проста и неприглядна эта правда на самом деле. И тема терроризма, крайних исламистов и религиозной розни слишком кровоточит, слишком «по живому», слишком сложна и неоднозначна, чтобы ее можно было раскрывать через трогательную лав-стори.
В. Пустовая во вступлении к интервью с Ахмедовой пишет: «Достижение Ахмедовой не в том, что она объяснила, откуда берутся смертницы, а в том, что после ее романа это становится еще более непонятно. У человеческого сердца нет ничего общего с войной и смертью, оно тянется к жизни и любви, и эту тягу роман дает почувствовать. Мы вживаемся в мир Хадижи через ее язык, в котором Ахмедова доходчиво передала чуткость и прямодушие естественного человека»1. В этом же интервью критик упоминает о том, что «Ахмедова просит не писать, что она военный корреспондент… Ее четвертая книга будет называться «Шедевр» и рассказывать «психологически-мистическую» историю о низальщице бус».
Об этом же говорит И. Кочергин:
Марина Ахмедова, похоже, устала быть писателем одной темы, она хочет попробовать себя на той литературной поляне, где не идет война, где не раздаются выстрелы и взрывы, где не похищают людей, не хотят умереть за веру. И настолько резко сворачивает с этой темы, что меняет и сам стиль2.
Действительно, уже в романе ощущается некая усталость автора от военной тематики и, главное, от социальной «подкладки» сюжета: видно, что Ахмедовой хочется попробовать себя в совершенно ином жанре, поиграть словами, персонажами, создать какую-то абсолютно свою историю, своих героинь и поколдовать над их судьбами.
Отсюда и выбор жанра следующего произведения: «Шедевр» (2012) выдержан в рамках современной так называемой «женской прозы». Что такое вообще эта «женская проза»? Такой ярлык в свое время издатели удачно приклеили к романам женщин-писательниц, которые пытаются продолжать дело Джейн Остин сотоварищи. Как правило, героиня таких романов тоже женщина, зачастую находящаяся в сложных жизненных и любовных обстоятельствах, а сюжет — ее судьба и отношения с противоположным полом.
Однако Ахмедова попыталась не просто написать «женскую прозу», но и поиграть с формой и сюжетом, сделать такой роман-загадку. Главные героини — две женщины. Они всегда вместе. Но одна сидит за стеклянной перегородкой и как бы со стороны наблюдает за жизнью второй. Связывает их только одно: низание бус…
Выбор «профессии» героини не случаен, он несет в себе сложный подтекст. Украшения для женщин — это вообще нечто сакральное, а созданные собственными руками — тем более. В руках, которые заботливо перебирают бусы из полудрагоценных и драгоценных камней, находятся нити жизней и судеб — сразу вспоминаются Парки и все прочие мифологические рукодельницы.
Однако роман «Шедевр» нельзя назвать удачным. Ахмедова слишком увлеклась имитацией, запуталась в собственных тропах, потерялась в ворохах бус и стекляруса. Героиня, как мы постепенно начинаем понимать, нездорова психически. Она страдает раздвоением личности, причем обе личности ее между собой не ладят.
Мировосприятие подано через хаос эмоций и тактильных ощущений. Много глаголов и эпитетов, картинок, запахов, чувств. «Липкая» женщина, пятно цвета на свистящем чайнике… В итоге сюжет слипается в одно неясное, размытое, разноцветное пятно. Читатель «не видит» героинь, которые сливаются друг с другом, а автор сливается с ними обеими.
Роман интересен как попытка поиграть со словом и формой, но, к сожалению, создать еще один уникальный и запоминающийся образ психически больного героя у Ахмедовой не получилось. И если вначале дерганый, нарочито неровный язык формирует нужный эффект, то постепенно этот эффект сходит на нет, а полотно романа становится все условней. Нарочитая невнятность и недоговоренность перестают выполнять свою функцию — и роман распадается. Героиня, в силу психического заболевания, воспринимает мир обрывками и отрывками, даже люди у нее не имеют полных имен, она маркирует их для себя по начальным именным буквам: «пришел К.», «А. очень красива» и так далее, но читатель, который уже в первых главах осознал ненормальность героини, все-таки не может упиваться этим состоянием на протяжении всей книги, исключительно ради визуального эффекта. А путеводной нити в виде сюжета автор ему не дает, бросая на произвол судьбы в лабиринте самокопания героини.
Видимо, Ахмедова сама почувствовала, что роман не совсем получился, потому что уже следующая книга, тоже роман, под названием «Крокодил» (2014), — это опять возвращение к профессии, к жесткой сюжетной линии, к картинкам социального ада.
Главные героини — две наркоманки, Светка и Яга. В это предложение, собственно, и укладывается весь сюжет «Крокодила». Потому что дальше идет сплошной поток добросовестно воссозданной автором нецензурной речи и многократно описанных до Ахмедовой будней опустившихся людей. В сущности, это все в свое время мы читали у той же С. Купряшиной («Счастье», 2002, или «Видоискательница», 2012), которая, кстати сказать, создавала из нецензурной лексики истинные шедевры.
Дело в том, что мат вообще плохо «играет» в печатном тексте, и элементарное вкладывание в уста героев скудного, повторяющегося по кругу набора всем известных словообразований не передает всей импульсивности этого лексического пласта. Купряшина как знаток среды умеет чутко уловить все нюансы, у нее мат — способ речи, со всеми оттенками, переливами и изобретательностью. «Мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем», — чтобы понять суть и смысл этого расхожего анекдота, достаточно прочитать рассказы Купряшиной. А герои Ахмедовой матом именно что ругаются, искусственно и уныло. Писательница на слух пытается воссоздать речь своих героев, но поскольку в душе ей все это не близко, не может передать сочности эпитетов и эмоциональных оттенков нецензурной речи.
В итоге получился еще один «чернушный» текст, который, вполне возможно, производит яркое впечатление на неподготовленных читательниц, пробегающих глазами строчки за чашечкой латте в модной кофейне, но чем-то уникальным для российской современной литературы не является.
«Шедевр» был интереснее «Крокодила» как раз-таки тем, что Ахмедова попыталась вплести свой очерковый опыт в художественный сюжет, поставить литературу над журналистикой, создав на основе полноценное литературное произведение. И именно появление в ахмедовской библиографии романа «Шедевр» убеждает, что автор — не только профессиональный репортер, но и писатель, действительно обладающий собственным голосом, хотя все еще и находящийся в поисках собственной темы.