Всюду с собою Кюхля таскал толстую тетрадь: это был его знаменитый словарь. От А до Я. Кюхля терпеливо переписывал все мысли, казавшиеся ему замечательными.
Ю. Тынянов. Пушкин
У так называемого лицейского «Словаря» Кюхельбекера (далее — просто «Словарь») сложная судьба. Кюхельбекер заполнял его в последние три года обучения в Лицее — 1815–1816-е. После его кончины «Словарь», вместе с другими рукописями, хранился в семье поэта. В начале 1920-х эти рукописи попали к коллекционеру Александру Евгеньевичу Бурцеву; в 1928–1929 годах у него их частями приобретал Ю. Тынянов.
В 1934 году в известной статье «Пушкин и Кюхельбекер» Тынянов дал первое описание «Словаря»:
«Словарь» представляет собою объемистую тетрадь плотной синей бумаги в ¼ листа <…> заполнено всего 245 страниц <…> Доведенный до буквы Щ, он на странице 201 (текста) начинается снова (с буквы Б доведен до буквы С) [Тынянов 1934: 332].
В этой статье Тынянов опубликовал 23 выписки из «Словаря», а также указал на его возможное влияние на Пушкина [Тынянов 1934: 332–364]; в частности, на то, что именно этот «Словарь» был упомянут в черновом варианте стихотворения «19 октября» (1825)1:
Златые дни, уроки и забавы,
И черный стол, и бунты вечеров,
И наш словарь, и плески мирной славы,
И критики лицейских мудрецов.
Еще две выписки из «Словаря» Тынянов опубликовал в заметке «»К другу стихотворцу»» [Тынянов 1936: 201] и еще пять включил в роман «Пушкин». Тынянов, по всей видимости, планировал публикацию всего «Словаря», о чем свидетельствует
его машинописная копия, хранящаяся ныне в фонде Тынянова в РГАЛИ [Словарь…]2.
Вместе с другими документами из тыняновского архива «Словарь» пережил ленинградскую блокаду, затем находился в архиве В. Каверина. Оттуда поступил в Отдел рукописей Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (ныне — Российская государственная библиотека), где хранится по сегодняшний день.
В 1958 году М. Алексеев выразил сожаление, что «Словарь» «остается неопубликованным» [Алексеев 1972: 192]. В 1975-м Б. Мейлах сообщил, что им «готовится полное издание» этого манускрипта [Мейлах 1975а: 196]; однако по неизвестным причинам дело ограничилось двумя статьями, в которых он опубликовал еще шестьдесят выписок (см.: [Мейлах 1975а; Мейлах 1975b]). Отдельные выписки из «Словаря» публиковались позже Е. Тоддесом [Тоддес 1987], Д. Хитровой [Краснобородько, Хитрова 2008], Н. Мазур [Мазур 2009]. Однако в целом на сегодня опубликовано менее четверти из 416 выписок, содержащихся в «Словаре».
Позволю себе небольшое отступление pro domo mea: публикация «Словаря» первоначально не входила и в мои планы. Заполняя пять лет назад в НИОР РГБ бланк требования, я собирался ознакомиться с этой рукописью ровно настолько, насколько это было необходимо для исследования по теме «Пушкин и философия его времени», которой занимаюсь с начала 2000-х. Круг доступных философских источников, которые могли повлиять на Пушкина-лицеиста, ограничен; обойти «Словарь» было невозможно.
Однако в процессе знакомства с рукописью поиск «философских» выписок отошел на второй план; на первый план вышло желание осуществить наконец ее полное издание. Хотя она и находилась в поле зрения исследователей, но не всегда учитывалась либо, как будет показано ниже, подвергалась неточной и тенденциозной интерпретации. Полное издание должно содержать указание источников выписок и краткое их описание (что отсутствовало и у Тынянова, и у Мейлаха). Это позволило бы реконструировать круг чтения Кюхельбекера и отчасти его лицейских товарищей в период обучения на старших курсах Лицея, а шире — круг чтения молодого человека 1810-х годов, решившего посвятить себя литературе.
Лицеисты и «Словарь» Кюхельбекера
Круг чтения воспитанников Царскосельского лицея 1-го выпуска был довольно широким. Он охватывал новинки современной российской словесности, а также русскую и зарубежную (в основном французскую) классику предшествующего, XVIII, столетия. Алексей Илличевский писал своему другу Павлу Фуссу 10 декабря 1814 года:
Достигают ли до нашего уединения выходящие книги? спрашиваешь ты меня. Можешь ли в этом сомневаться? <…> Чтение питает душу, образует разум, развивает способности <…> Так, мой друг! и мы тоже хотим наслаждаться светлым днем нашей литературы, удивляться цветущим гениям Жуковского, Батюшкова, Крылова, Гнедича. Но не худо иногда подымать завесу протекших времен, заглядывать в книги отцов отечественной поэзии — Ломоносова, Хераскова, Державина, Дмитриева; там лежат сокровища, из коих каждому почерпать должно. Не худо иногда вопрошать певцов иноземных (у них учились предки наши), беседовать с умами Расина, Вол<ь>тера, Делиля и, заимствуя от них красоты неподражаемые, переносить их в свои стихотворения [Грот 1911: 44].
Однако определить, какие именно сочинения читались лицеистами, не так просто.
Состав библиотеки самого Лицея в первые годы его существования был небогатым. В 1812 году в ней было всего 800 томов, включая журналы. Для сравнения: библиотека Московского университета насчитывала в начале того же года 20 465 томов (см.: [История…]). Лицейская библиотека состояла в основном из сочинений лицейских же преподавателей, учебников, а также, как уже было сказано, периодических изданий. Средства, которые Министерство народного просвещения отпускало на приобретение книг, были незначительны. Лишь в 1817 году — когда лицеисты первого набора уже оканчивали Лицей — библиотека была значительно пополнена из дворцовой библиотеки, в ней появились штатные библиотекари; в бытность Пушкина в Лицее книги выдавали дежурные гувернеры (см.: [Бокариус, Некрасов]). Записи о том, кто из лицеистов «пушкинского призыва» брал какую книгу или журнал, если и велись, то не сохранились.
Кроме книг и журналов из лицейской библиотеки лицеисты могли читать книги, которые они получали из дома, а также сами подписываться (по существовавшей тогда книгоиздательской практике) на некоторые интересовавшие их книги. Так, в 1816 году Пушкин подписался на 2-ю часть «Стихотворений Жуковского».
Не слишком богатый материал для восстановления круга чтения лицеистов дают и их сочинения: учебные сочинения, дневники, литературные опыты. Учебные сочинения за редким исключением до нас не дошли. К числу исключений относится сочинение А. Илличевского «Строгое исполнение должностей доставляет чистейшее удовольствие», которое содержит цитаты из Вольтера, Расина, а также двух других французских литераторов XVIII века — драматурга Ш.-Э. Песселье и автора книг для детского и семейного чтения А. Беркена (см.: [Грот 1911: 135]). В дневниковой записи от 10 декабря 1815 года Пушкин упоминает чтение «Жизни Вольтера» Кондорсе [Пушкин 1949b: 298], а в дневнике Малиновского, начатом летом 1816 года, содержится конспективная цитата из «Эмиля» Руссо (см.: [Петрунина 1988: 96]).
Что касается упоминаний тех или иных литераторов в стихах самих лицеистов — прежде всего у Пушкина, — чаще оно было данью поэтическому канону, нежели означало непосредственное знакомство с их произведениями.
Некоторый — но тоже ограниченный материал — содержат воспоминания. Так, по воспоминаниям Пушкина о Дельвиге известно, что последний читал в Лицее «Собрание русских стихотворений», изданное Жуковским, произведения Державина, а также — вместе с Кюхельбекером — произведения Клопштока, Шиллера и Гельти [Пушкин 1949а: 273].
Некоторый дополнительный материал дает переписка лицеистов, в которой могли упоминаться читаемые книги, а также содержаться просьбы о присылке тех или иных сочинений. Это, прежде всего, письма Илличевского к Фуссу и переписка Кюхельбекера с родней (о которой будет сказано ниже). В письмах Илличевского кроме процитированного выше отрывка содержится упоминание еще о двух прочитанных им книгах. Это сатирическая поэма Ж.-Ф. Мишо «Весна изгнанника» (см.: [Грот 1911: 63, 64]) и «Плутарх для юношества» Бланшарда в переводе Григория Дубецкого (см.: [Плутарх… 1808–1810]). На последнем сочинении и его возможном влиянии на «Словарь» мы еще остановимся.
В целом даже по этой мозаичной картине можно судить о круге «внеклассного» чтения лицеистов. В нем преобладали сочинения французских авторов — как имевших уже репутацию классиков (Расин, Вольтер, Руссо), так и современных.
Влияние французской литературы — прежде всего классицистов и предромантиков — в 1810-е годы было еще значительным. На этих образцах строилось и преподавание словесности в Лицее. Даже лекции по эстетике несколько критично настроенного в отношении «французского вкуса» П. Георгиевского пестрели именами и отсылками к сочинениям французских авторов XVII–XVIII веков (Расина, Корнеля, Монтескье, Мольера, Руссо, Шолье, Прадона).
Эту картину существенно дополняет и корректирует «Словарь» Кюхельбекера.
Кюхельбекер, вероятно, был самым читающим среди лицеистов «первого призыва». «Читал все на свете книги, — писал о нем второй директор Лицея Энгельгардт, — обо всех на свете вещах» (цит. по: [Мейлах 1975а: 200]). «Живым лексиконом и вдохновенным комментарием» назвал Кюхельбекера-лицеиста в своих воспоминаниях о Дельвиге Пушкин [Пушкин 1949а: 273].
Кюхельбекер свободно читал не только на русском и французском, как большинство лицеистов, но и на немецком (на котором говорили в семье Кюхельбекеров). Кроме того, в Лицее он недурно выучил английский и начал учить древнегреческий.
Впервые о круге чтения Кюхельбекера-лицеиста написал опять же Тынянов:
Мать, сестра Юстина Карловна, их друзья Брейткопфы, Григорий Андреевич Глинка, а позже и Федор Николаевич <Глинка> снабжали Кюхельбекера книгами в лицее <…> В 1815 г. выписывается для него журнал «Амфион», посылаются в лицей два тома Грессе (1814–1815 гг.) <…> Вальтер Скотт и «английские книги» — Ричардсон, Стерн <…> Уже в 1812 г. отмечена посылка книг от Григория Андреевича Глинки: он шлет Кюхельбекеру сочинения Дмитриева. В 1815 г. Ф. Н. Глинка посылает ему свои «Письма русского офицера». В 1815 же году Г. А. Глинка шлет в лицей Кюхельбекеру книги Вейса3, о чем его извещает в письме мать, и по-видимому тогда же посылаются сочинения Руссо [Тынянов 1934: 331–332].
Действительно, значительную часть прочитанной Кюхельбекером в последние лицейские годы литературы (что нашло отражение в «Словаре») составляли книги, присланные и рекомендованные его родней — прежде всего, Григорием и Федором Глинками. Григорий Глинка был женат на сестре Кюхельбекера Юстине; в 1803–1810 годах Г. Глинка преподает русскую словесность в Дерпте, а с 1811 года — великим князьям Николаю и Михаилу Павловичам. Двоюродный брат Григория, Федор Глинка, был автором упомянутых Тыняновым «Писем русского офицера» (выписки из которых делает в свой «Словарь» Кюхельбекер); с 1816 года он вице-председатель «Вольного общества любителей российской словесности», в которое после окончания Лицея вступит и Кюхельбекер.
Как и когда возник замысел «Словаря»? Тынянов полагал, что Кюхельбекер начал его под влиянием книги Вейсса [Тынянов 1934: 332, 333], Мейлах — что «замысел «Словаря» возник в связи с теми приемами, которые внедрял в сознание лицеистов Малиновский, и теми методами чтения, которые он рекомендовал» [Мейлах 1975а: 199]. Мейлах приводит следующую запись Малиновского: «Выбрать детям лучшие места для упражнений в переводах, отделить по предметам: например, к неустрашимости в бедах и твердости духа» [Мейлах 1975а: 199].
Не отрицая ни влияния педагогических идей первого директора лицея, ни книги Вейсса, укажу еще на один вероятный импульс, заставивший Кюхельбекера заняться систематическими выписками из прочитанного.
Выше уже упоминался «Плутарх для юношества» Бланшарда («Le Plutarque de la jeunesse…») в переводе Григория Дубецкого, прочитанный где-то в первой половине 1815 года Алексеем Илличевским4. Кроме Илличевского с этим сочинением был знаком Пушкин: в «Послании Лиде» (1816) он воспроизводит характеристики Сократа, Диогена и Зенона, которые содержались в «Плутархе…»5.
В письме 2 сентября 1815 года Илличевский делился с П. Фуссом своим замыслом:
Знаешь ли что я затеял? Есть книга: Плутарх для юношества, сочинение Бланшарда <…> Она переведена на русский и дополнена многими великими мужами России. Но и сочинитель, и переводчик много еще пропустили. Мне пришло на мысль издать — (рано или поздно, разумеется) — Новый Плутарх для юношества, служащий дополнением к Плутарху Бланшардову. Без великого труда набрал я 60 великих мужей, ими пропущенных. — Покамест собираю о них разные известия, а издам по выходе из Лицея (цит. по: [Грот 1911: 50–51]).
Таким образом, в 1815 году Илличевский начал вести «читательский дневник», делая в нем выписки из «разных известий» о «великих мужах».
Кто начал вести свои записи раньше — Кюхельбекер или Илличевский, которого Кюхельбекер имел основания считать своим главным литературным соперником и недоброжелателем (Илличевскому принадлежало большинство лицейских эпиграмм и карикатур на Кюхлю)?
Выписки Илличевского до нас не дошли; сложно и точно датировать, к какому конкретно времени относятся первые записи кюхельбекеровского «Словаря». Однако косвенные данные свидетельствуют в пользу того, что первым начал делать выписки — или, по крайней мере, заявил о своем желании их делать — Илличевский. Об этом говорит то, что начальные выписки «Словаря» касаются именно известных личностей древности и современности. Так, на А идут подряд выписки об Александре Первом, Августе Октавиане, Александре Ферском, Антоне Месмере, герцоге Альбе… Далее частотность биографических выписок значительно снижается — хотя они продолжают встречаться: о Катоне Старшем, Катоне Младшем, Карле Пятом, Мазарини и др. Выписки из самого «Плутарха для юношества…» при этом в «Словаре» отсутствуют.
Все это позволяет предположить, что «Словарь» первоначально велся с целью, аналогичной цели Илличевского: составить жизнеописание известных исторических личностей, а возможно, и был ради этого начат. Лицейский дух литературного соперничества проявился, по-видимому, и здесь.
Идея такого жизнеописания витала в те годы в воздухе, причем поблизости от Кюхельбекера. В 1816–1819 годы Федор Глинка перелагает на русский другое сочинение Бланшарда, «Плутарх для молодых девиц» (жизнеописания выдающихся женщин). А в марте 1817 года он вместе с другом Андреем Никитиным предлагает в Обществе любителей российской словесности обсуждение проекта подготовки «Жизнеописания многих великих людей отечества» [Базанов 1964: 90, 91].
Наконец, среди возможных причин, побудивших Кюхлю взяться за «Словарь», стоит упомянуть и то душевное состояние, в котором он пребывал в начале 1815 года и о котором писал своему шурину Григорию Глинке. Само это письмо не сохранилось; о его содержании мы узнаем из ответного письма Г. Глинки от 5 апреля 1815 года: «Ты жалуешься, что в Лицее не нашел нижé одного воспитанника, достойного дружбы твоей, и что видишь в нем дурные навыки и распутство, коим пособить не можешь» [Г. Глинка 1978: 150].
Глинка советует «любезному братцу Вильгельму Карловичу» то, что современным языком можно было бы назвать сублимацией: «…все внимание и попечение свое <…> обратить к преподаваемым в Лицее учебным предметам» и заниматься «исключительно и единственно науками», готовясь к своему будущему литературному «назначению в обществе» [Г. Глинка 1978: 150].
Начав «Словарь», Кюхельбекер мог считать, что он последовал совету своего шурина и старшего товарища; «Словарь» стал и своеобразной отдушиной для замкнутого и мнительного лицеиста. Однако он же, вероятно, способствовал и постепенному сближению Кюхли с другими лицеистами — прежде всего с Дельвигом и Пушкиным.
Литературные и прочие источники «Словаря»
Рассмотрим кратко основные источники, из которых Кюхельбекер делал свои выписки. Их можно разделить на две группы: книги и периодические издания. Можно было бы добавить третью, небольшую, группу — источники, которые не удалось идентифицировать, — возможно, это какие-то устные высказывания и мысли самого Кюхельбекера.
Что касается книг, то первое место по количеству выписок (144) занимает труд швейцарского политика и мыслителя Ф. Р. Вейсса «Принципы философии, политики и морали» (1780)6.
Франсуа Рудольф Вейсс — ныне почти забытый, а в конце XVIII – первой половине XIX века известный мыслитель-руссоист, популярность которому принесли именно «Принципы…» — собрание эссе, написанных живым, афористичным слогом. Эти не столько философские, сколько литературные достоинства, умеренное свободомыслие, отсутствие схоластического дидактизма и актуальность обсуждавшихся Вейссом проблем обусловили тот интерес, с которым «Принципы…» читались в России. Они неоднократно переводились, были популярны в декабристских кругах и кроме Кюхельбекера и Пушкина привлекали внимание Одоевского, Лермонтова, Гоголя и Толстого7.
Читать Вейсса Кюхельбекер начал по настоятельному совету Григория Глинки; в уже цитированном выше письме от 5 апреля 1815 года Глинка писал шурину: «Первый том обещанной тебе книги при сем препровождаю; пр<очт>и ее со вниманием и больше одного раза и потом про<изн>еси твой суд насчет любимого философа и прямого знатока людей» [Г. Глинка 1978: 150].
Имя Вейсса — возможно, не без участия Кюхельбекера — становится известным в Лицее: в пятом выпуске «Лицейского мудреца» (1815) оно зашифровано в логогрифе (и указано в «подсказке» к нему) (см.: [Грот 1911: 305–307]).
Семнадцать лет спустя Кюхельбекер, прочитав в «Вестнике Европы» (1820, Ч. 110, № 6) перевод одного из отрывков из «Принципов…», мысленно возвращается к своим первым читательским впечатлениям: «Помню, как поразил он (этот отрывок. — Е. А.) меня, когда я в Лицее в первый раз прочел его…» [Кюхельбекер 1979: 207].
Судя по выпискам в «Словаре», это было оригинальное французское издание, а не вышедший к тому времени первый том в переводе А. Струговщикова [Вейсс 1807]. Таким образом, делая выписки из «Принципов…», Кюхельбекер выступал еще и как переводчик (в этом же качестве он выступал и в выписках из Руссо, Шиллера, Пихлер и др.). Кюхельбекер выписывал и моральные сентенции, и политические идеи, и житейские эпизоды, которыми Вейсс богато иллюстрировал свои мысли, и цитаты из других авторов, и крылатые изречения.
На втором месте по числу выписок (60)8 стоит «Эмиль, или О воспитании» Ж.-Ж. Руссо (1762). Это сочинение было известно и лицейским товарищам Кюхли. Вольная цитата из «Эмиля» приводится в дневнике другого лицеиста, И. Малиновского, начатом летом 1816 года (о чем уже было сказано выше). В 1815-м в своем «Городке» Руссо впервые упоминает Пушкин.
Влияние Руссо на Кюхельбекера было глубоким. Достаточно критично оценивая впоследствии в «Европейских письмах» (1820) социальную программу Руссо, он тем не менее во многом разделял его педагогические взгляды. «Меня часто други и недруги сравнивали с Жан-Жаком», — писал он в 1832 году [Кюхельбекер 1979: 158]. Основная масса выписок из «Эмиля» касается вопросов воспитания, религии и брака.
Третье место (35 выписок)9 занимает Ф. Шиллер, его историческое сочинение «История отпадения соединенных Нидерландов от испанского владычества» (1788). Выписки из этого труда отличаются значительной пространностью и занимают порой несколько страниц. Это в основном характеристики исторических деятелей: Филиппа Второго, герцога Альбы, Виглия, Гранвеллы и др. По-видимому, Кюхельбекер начал чтение «Истории…» по рекомендации Ф. Глинки, который высоко отозвался о ней в своих «Письмах русского офицера» [Ф. Глинка 1815–1816: 11–12]. В 1815 году в Петербурге выходит русский перевод «Истории тридцатилетней войны» Ф. Шиллера. Отрывок из «Истории отпадения Нидерландов…» Жуковский предполагал опубликовать в альманахе, который планировал издавать в 1817 году «Арзамас». Альманах так и не был издан (см.: [Майофис 2008: 615]).
По сравнению с «Принципами…» Вейcса, «Эмилем» Руссо и «Историей…» Шиллера остальные источники по количеству выписок и объему менее существенны. Укажем кратко лишь некоторые из них.
Это прежде всего 14 выписок из трактата Лонгина (точнее, псевдо-Лонгина) «О высоком» (Περί ϋψους, название трактата иногда переводят как «О возвышенном»). Этот анонимный трактат I века, приписываемый знаменитому ритору III века Кассию Лонгину, в эпоху классицизма считался, наряду с «Поэтикой» Аристотеля, одним из образцовых античных сочинений по теории поэзии. На важность выписок в «Словаре» из этого трактата обратил внимание уже Тынянов:
Эта книга — канон и источник теории высокой поэзии — легла в основу всех позднейших литературных взглядов Кюхельбекера. Лонгин был переведен и издан Ив. Ив. Мартыновым (директор департ<амента> Министерства народного просвещения при Сперанском), одним из учредителей лицея, с которым Малиновский был непосредственно связан <…> и знакомством с Лонгином Кюхельбекер был, вероятно, обязан ему (возможно, впрочем, предполагать здесь и другое влияние — Будри, который мог познакомить лицеистов с трактатом Лонгина в переводе Буало) [Тынянов 1934: 326–327].
Это мнение Тынянова требует некоторого уточнения. Кюхельбекер цитирует псевдо-Лонгина именно по переводу Ивана Мартынова [Лонгин 1803], а не по Буало10. Кстати, перевод Мартынова, вышедший в 1803 году, стал одним из заметных литературных событий того времени; он был высоко оценен Батюшковым, который сделал из него несколько выписок [Батюшков 1885: 363–366].
Что касается знакомства с этим трактатом Кюхельбекера, то оно могло произойти и без посредства Малиновского (к тому же скончавшегося в апреле 1814 года — где-то за год до того, как Кюхельбекер начал свой «Словарь»). Название этого трактата должно было быть на слуху у лицеистов. На него неоднократно ссылался в лекциях по эстетике 1815–1816 годов П. Георгиевский [Лицейские… 1937: 190, 198, 200]. «Желающим достигнуть высокого выражения, советуем часто и внимательно читать Лонгиново сочинение о высоком», — рекомендовал лектор [Лицейские… 1937: 200]. Внимание к этому сочинению мог привлечь и сам И. Мартынов, который часто, по его словам, в те годы посещал Лицей и занимался с лицеистами «российскою и латинскою словесностью» (цит. по: [Черейский 1989]).
Следующее место занимают английские прозаики, присланные (как на это указывает Тынянов) Кюхельбекеру из дома родней, — Лоуренс Стерн (13 выписок) и Сэмюэл Ричардсон (9 выписок).
Стерн представлен в «Словаре» в основном проповедями, с которыми писатель начал выступать в 1750-е и опубликовал в 1760-м под заглавием «Проповеди господина Йорика». С 1770-х годов Стерн стал известен в России; он оказал влияние на Карамзина и карамзинистов, был популярен и в декабристских кругах. Кюхельбекер выписывал из «Проповедей» изречения религиозного и нравственного характера.
Выписки из романа С. Ричардсона «История сэра Чарльза Грандисона» (1754) касаются в основном характеристик различных пороков. Пик интереса к этому роману в России пришелся на конец XVIII — начало XIX века; уже в 1820-е (когда Пушкин иронически отозвался о нем в «Онегине») Ричардсон утратил популярность и задержался только «в кругу чтения провинциальных дворянских барышень» [Рак 2004: 292].
Достаточно любопытным является присутствие в «Словаре» восьми выписок из «Училища благочестия» (1813–1818) — сборника житий, литературно обработанных прот. Григорием Мансветовым (1777–1832). Кюхельбекер, хотя и был лютеранином, отличался значительной широтой религиозных взглядов. Мансветов, плодовитый духовный писатель, в 1812–1818 годах преподавал в петербургской Армейской семинарии; его «Училище…» выдержало более пятнадцати изданий.
Семь выписок сделано из романа Каролины Пихлер (1769–1843) «Агафокл» (1808). Сентиментальная проза этой австрийской писательницы была популярна и в России в 1810-х — начале 1820-х; один из ее рассказов, «Меланхолию», перевел и опубликовал в «Вестнике Европы» Жуковский (1808, № 19). Роман в письмах «Агафокл», или «Агатоклес», как транскрибирует его в «Словаре» Кюхельбекер, повествовал о гонениях на христиан в Римской империи и о казни новообращенного христианина Агафокла, не пожелавшего отречься от своей веры. В 1814 году появился русский перевод романа [Пихлер 1814], однако Кюхельбекер, судя по выпискам (преимущественно психологическим наблюдениям и сентенциям), пользовался немецким оригиналом.
Кюхельбекер ценил это произведение; находясь после восстания на Сенатской в заключении, он снова его прочел. «Читаю «Агафокла» Каролины Пихлер. Как все забывается: лет 15 тому назад я уже читал этот роман, но теперь он для меня совсем нов. В нем много хорошего» (26 декабря 1831 года) [Кюхельбекер 1979: 71].
В начале 1830-х сентиментальная проза Пихлер, как и Ричардсона и отчасти Стерна, уже считалась старомодной; однако в момент заполнения «Словаря» ситуация была иной — сентиментализм был еще в силе, что и объясняет присутствие этих авторов (вместе с другими яркими представителями этого течения — прежде всего Руссо, а также Бернардена де Сен-Пьера, Вейсса и Коцебу) на страницах «Словаря».
Вообще, выписки из прочитанного — начиная со «Словаря» и до своих тюремных дневников — для Кюхельбекера носили служебный, подсобный характер, поэтому у него не было цели делать их только из сочинений «первого ряда». Как он напишет позднее:
Странно, быть может, очень естественно, что у меня менее выписок из писателей превосходных, нежели из второстепенных <…> У Розенмюллера11 нет ни их глубокого ума, ни блестящих дарований, ни увлекательного красноречия; но и у него много справедливого, а иногда даже и довольно такого, что показывает мыслителя, смотревшего на мир, на человека, на пути Провидения… [Кюхельбекер 1979: 238–239]
Вторая группа источников — периодические издания — не так многочисленна и разнообразна, но заслуживает хотя бы краткого рассмотрения, поскольку журналы (это название тогда относилось и к газетам) также входили в круг активного чтения лицеистов. Как писал А. Илличевский П. Фуссу в цитированном выше письме от 10 декабря 1814 года: «Мы стараемся иметь все журналы — и впрямь получаем: Пантеон, Вестник Европы, Русский Вестник и пр.» [Грот 1911: 44].
В 1811 году в Лицее выписывались 15 журналов — кроме названных Илличевским это были «Le Conservateur Impartial», «Чтение в беседе русской словесности», «Северная почта», «Военный журнал», «Друг юношества» и др. [Реестр…].
В «Словаре» встречаются ссылки на «Сына Отечества», издававшийся Н. Гречем (8 выписок12), «Le Conservateur Impartial» («Беспристрастный консерватор») — франкоязычный журнал, издававшийся Министерством иностранных дел и отличавшийся достаточно высокой степенью либерализма (3 выписки), и «Северную почту», печатавшую в основном только краткие известия (2 выписки). Кюхельбекер делает из них выписки, касающиеся преимущественно политических событий.
Читает Кюхельбекер и «Вестник Европы» (11 выписок), «Северный вестник», издававшийся в 1804–1805 годах уже упомянутым И. Мартыновым (1 выписка), «Российский музеум», издававшийся в 1815 году В. Измайловым (6 выписок), а также издававшийся в том же году журнал «Амфион», который для Кюхельбекера, вероятно, по его просьбе выписали родные [Тынянов 1934: 332]. Из «Музеума», например, в «Словарь» были выписаны три афоризма В. Пушкина, а из «Амфиона» — четыре изречения Плутарха (из «Лицея» Лагарпа) [Веселитский 1815]. В обоих случаях названия журналов указаны не были.
Вообще, выписок из журналов в «Словаре», возможно, больше — далеко не все удается идентифицировать. Кюхельбекер не слишком заботился об указании источников, а также об их точном цитировании — допуская, особенно в переводах, значительные отступления от оригинала. Определенную вольность Кюхельбекер допускал и в заголовках: «Придумывая для заметок заголовки, Кюхельбекер зачастую не считался и с авторским контекстом» [Мейлах 1975a: 197–198]. На этой особенности «Словаря» – а также на его «идеологии» – стоит хотя бы кратко остановиться.
Принципы ведения «Словаря» и его идеология
Дело, разумеется, было не в небрежности Кюхельбекера. Само отношение к авторству и авторскому праву в начале XIX века значительно отличалось от современного. Использование цитат без указания источника — а порой со значительными изменениями и купюрами — не считалось чем-то зазорным. Тем более что в нашем случае речь идет о собрании цитат для личного использования, а не для публикации.
Например, под заголовком «Голос Сенатора» дается следующая выписка: «Тот, кто всегда держится мнения одного и того же из своих товарищей, не подает голоса так, как Сенатор, но поступает, как заговорщик. Сенека» [Словарь… 21].
Источником этого высказывания, как удалось установить, является сочинение Сенеки «О досуге». Сенека заявляет о своем согласии с мнениями стоиков Зенона и Хрисиппа, учению которых он следует: «А тот, кто всегда следует за чем-то одним, является не противником, но сторонником» («…non in curia sed in factione est» — дословно: «тот <с ним> не на судилище, но в одной партии», De Otio III, 1)13.
Лоран Англивьель де Лабомель (Angliviel de La Beaumelle), французский публицист, издавший в 1752 году под заглавием «Мысли Сенеки» его философские трактаты, перевел этот отрывок довольно приблизительно, в публицистическом духе: «Подавать голос не как сенатор, но как член фракции, <значит> неизменно подчиняться диктату одного человека» («Ce n’est point opiner en sénateur, c’est agir en factieux, que de s’attacher invariablement à la dictée d’un seul homme» [Pensées… 1768: 192]).
Это высказывание приводит в своих «Принципах…» Вейсс [Weiss 1838: 406], откуда его, по всей видимости, и заимствует Кюхельбекер, переведя еще более свободно (вместо «члена фракции» возникает «заговорщик»). Стоит ли говорить, насколько такое вольное отношение с первоисточниками затрудняет (даже в век интернет-поисковиков и электронных библиотек) их поиск и идентификацию.
Вообще, переводческая работа Кюхельбекера в выписках из иноязычных источников требует более подробного разговора, выходящего за рамки целей и задач этой статьи (надеюсь подробнее на этом остановиться при публикации всего «Словаря»). А данный разбор завершу краткими замечаниями об идеологических и мировоззренческих взглядах Кюхельбекера, которые нашли отражение в «Словаре».
В советском литературоведении утвердилась крайне тенденциозная интерпретация «Словаря» как некой политической программы, легшей в основу будущих декабристских взглядов Кюхельбекера. Основу этой интерпретации косвенно заложил Тынянов:
Общественно-политическую направленность «Словаря» характеризуют такие статьи его, как «Аристократия», «Естественное состояние», «Естественная религия», «Картина многих семейств большого света», «Знатность происхождения», «Образ правления», «Низшие (справедливость их суждений)», «Обязанности гражданина-писателя», «Проблема», «Рабство», «Хорошее и лучшее», «Петр I»; «Война прекрасная», «Свобода» — Вейса. Из Шиллера <…> характерны цитаты: «Общественное благо»; «Свобода гражданская». Из Руссо обильные цитаты: о «добродетели», о «силе и свободе» и т. д. [Тынянов 1934: 334].
Этот несколько односторонний подбор заголовков порождал и одностороннее, одномерное представление о «Словаре»; выписки, которые опубликовал Тынянов, также освещали только эту, условно говоря, либерально-революционную сторону «Словаря»14. Закономерным был и вывод Тынянова: «Рядом с царским дворцом шестнадцатилетние подростки в 1815–1817 гг. уже занимались вопросами философии и политики, подготовлявшими их отнюдь не к служебной деятельности» [Тынянов 1934: 335].
Б. Мейлах пошел еще дальше:
Главная цель «Словаря» — обличение деспотизма самодержавия, общественной лжи, раболепия, лицемеря и т. п. <…> Приемы, использованные в «Словаре», близки пропагандистским методам преддекабристских и ранних декабристских организаций. Сказалась связь Кюхельбекера с некоторыми деятелями Союза спасения и «Священной артели», в которой он состоял [Мейлах 1975а: 196].
Даже если не обращать внимания на советскую риторику, можно заметить биографическую натяжку. Членом «Священной артели» Кюхельбекер стал не ранее 1816 года (возможно, в 1817-м), «Словарь» же был начат в 1815-м.
Безусловно, какую-то часть словаря можно рассматривать в контексте формирования идеологии декабризма. Однако, во-первых, то, что в советской историографии называлось «преддекабризмом», было, как это показано в исследованиях последнего времени [Майофис 2008; Потапова 2017], достаточно сложным, многообразным и, главное, далеко не всегда оппозиционным самодержавию образованием.
Во-вторых, кроме выписок, которые можно при желании истолковать в антимонархическом и революционном духе, в «Словаре» достаточно таких, которые такой интерпретации противоречат.
Так, «Словарь» начинается с двух апологетических выписок, посвященных Александру Первому: «Александр Благословенный. Пример его смирения» и «Александр Благ<ословенный>». Объяснить это «конспиративными» целями невозможно: сохранились и другие высказывания Кюхельбекера, в которых он высоко отзывался об этом монархе. Свой «Символ политической веры русского», написанный в 1812 году, Кюхельбекер начинает с прославления «кроткого и человеколюбивого царя Земли русской и всея северные страны» (цит. по: [Назарьян 1993: 98]).
Кюхельбекер хранил благоговение перед Александром Первым всю последующую жизнь; в дневнике 1832 года он называет царя своим «воспитателем и благодетелем» [Кюхельбекер 1979: 178]. Восхищением отмечено и упоминание о сестре Александра Первого, великой герцогине Саксен-Веймар-Эйзенахской Марии Павловне (выписка «Вареники»).
А ряд выписок, касающихся свержения монархии во Франции (например, «Действие красноречия», «Казот», «Монпа, граф Фиень»), может свидетельствовать скорее о монархических и антиреволюционных взглядах Кюхельбекера.
Еще менее соответствуют образу Кюхельбекера-революционера и многочисленные выписки о Боге, религии, о несостоятельности атеизма, а также из жизни святых (из «Училища благочестия» прот. Григория Мансветова). Ни одна из этих выписок не была опубликована — ни Тыняновым, ни тем более Мейлахом.
Разумеется, не стоит впадать и в другую крайность: видеть в Кюхельбекере последних лицейских лет монархиста и клерикала. Его монархические симпатии отражали скорее широкий всплеск популярности Александра Первого после победы над Наполеоном, а также слухи о либеральных реформах, которые ожидались от императора; да и выписки религиозного характера в целом не выходили за пределы «пиетического гуманизма», как называл это умонастроение протоиерей Г. Флоровский [Флоровский 2006: 259], и интереса к истории религии.
Наличие той или иной тематической выписки в «Словаре» скорее отражало сферу интересов будущего литератора и далеко не обязательно должно было совпадать с его мировоззренческими и идеологическими предпочтениями. Читательский дневник и ценен этими отражениями, во всей их внутренней сложности и разнообразии. И в этом смысле «Словарь» Кюхельбекера представляет собой один из важнейших документов такого рода, наглядно показывающий степень интеллектуальной зрелости и самого Кюхельбекера, и его ближайшего лицейского окружения.
Ниже публикуется приблизительно шестая часть «Словаря»: выписки на буквы А — Г (листы 1–21). Каждая выписка снабжена кратким комментарием, данным в сноске: в нем указывается источник цитаты, а также, если необходимо, краткая информация об источнике и его авторе (за исключением тех, о которых было сказано в этой вводной статье) или упомянутом в выписке историческом лице. В случаях, когда Кюхельбекер далеко отходит от текста оригинала, приводится также сам этот текст. Большинство выписок публикуется впервые; если выписка уже публиковалась, указываются данные первой публикации.
В круглых скобках указывается номер листа, в угловых — восстановленные с учетом оригинала сокращения, в квадратных — восстановленные по смыслу слова. Орфография приближена к современной. Для удобства чтения заглавия выписок даны полужирным шрифтом, указанные источники — курсивом.
- Тынянов пишет, что на эту строфу его внимание обратил М. Цявловский [Тынянов 1934: 335].[↩]
- Эта копия содержит целый ряд неточностей, порой искажающих смысл оригинала (что обусловило, в свою очередь, неточности при публикации). Кроме того, в ней опущены выписки на иностранных языках, а также отсутствует одна страница.[↩]
- В современном написании фамилия этого автора (Weiss) передается как Вейсс – чем и объясняется дальнейшее разночтение в рамках этой статьи.[↩]
- Хотя это издание иногда фигурирует как свидетельство знакомства лицеистов, и прежде всего Пушкина, с Плутарховыми «Сравнительными жизнеописаниями» (см.: [Якубович 1941: 106; Михайлова 1986: 151]), «Плутарх для юношества…» не имел с ними почти ничего общего. Античности были посвящены лишь первые три тома этого многотомного издания; сам текст Бланшарда был компиляцией из разных источников. В начале XIX века «понятие «плутарх» понималось более широко: под этим подразумевался особый тип книги – собрание биографий великих людей разных эпох и разных народов» [Архипова 1972: 60].[↩]
- Ср., например: «Сократ, при всей своей строгой морали, любил удовольствия, когда только они не были противны ни разуму, ни честности; он был очень весел, любезен и часто наслаждался приятностями жизни» [Плутарх… 1808: 192] и «Люблю я доброго Сократа! / Он в мире жил, он был умен; / С своею важностью притворной / Любил пиры, театры, жен…» («Послание Лиде»).[↩]
- Тынянов насчитал всего 115 выписок из этой книги [Тынянов 1934: 333], однако он учитывал лишь те, после которых Кюхельбекер обозначил фамилию Вейсса. Кюхельбекер же зачастую оставлял выписки из Вейсса без идентификации источника (например, выписывая понравившуюся ему поговорку или крылатую фразу, которые любил использовать Вейсс) либо ставил имя автора, чью сентенцию он из «Принципов…» заимствовал (Платона, Сенеки, де Сент-Обена и др.).[↩]
- О труде Вейсса и его рецепции в русской литературе (прежде всего Пушкиным) см.: [Данилевский 2004: 74–75].[↩]
- Тынянов насчитал 46 выписок [Тынянов 1934: 333].[↩]
- По Тынянову – 26 [Тынянов 1934: 333].[↩]
- Позже мнение, что Кюхельбекер знакомился с трактатом Лонгина по Буало, нашло отражение в романе Тынянова «Пушкин»: «Они (Пушкин и Кюхельбекер. – Е. А.) поделили между собой, например, Буало: Александр взял у Чирикова из библиотеки первый том, Кюхле тогда же достался второй <…> Во втором – трактат «О высоком» Лонгина. Кюхля стал учеником Лонгина: были переписаны главы о восторге…»[↩]
- Иоганн Георг Розенмюллер (1736–1815) — протестантский богослов и проповедник.[↩]
- Из них шесть выписок из статьи К. Батюшкова «Нечто о морали, основанной на философии и религии» («Сын отечества», 1816, вып. 28, № 7), которая была опубликована также в «Российском музеуме» (1815, ч. 4, № 12). Вопрос, из какого из этих двух журналов были сделаны выписки, остается открытым.[↩]
- Здесь и далее все переводы, за исключением тех, чье авторство указано, сделаны автором статьи.[↩]
- В этом же духе писал о «Словаре» в 1937 году молодой Юрий Домбровский: «Еще в лицейские годы он (Кюхельбекер. – Е. А.) взялся за составление словаря, как бы предназначенного для молодого революционера. Кюхельбекер строил этот словарь на выписках из высказываний революционно настроенных умов Европы» [Домбровский 1992: 259].[↩]