Над чем вы в последнее время работаете (книги, статьи, курсы, проекты, конференции и т. д.)?
Среди книг, перечитанных мною за этот год, был многотомный курс общей физики, сохранившийся у меня со студенческих времен. Несмотря на многочисленные открытые вопросы, физика как наука предлагает сравнительно цельную и внутренне последовательную, хотя и не исчерпывающую картину своего объекта – еще в школе мы говорили о «физической картине мира». Но такой картины нашего объекта, «литературоведческой картины мира», хотя бы относительно общего понимания «пространства литературы», у нас нет. И в этом нет ничего страшного. Физика – одна из старейших наук, современное литературоведение – одна из сравнительно молодых. Но сам факт этого отсутствия необходимо проговорить и о нем помнить. За время своего развития литературоведение прошло времена почти беспрецедентных надежд, когда казалось, что оно прояснит значительную часть человеческой души и человеческого существования в культуре и обществе. К сожалению, этого не произошло. В оксфордской «Литературной теории» Джонатана Каллера, изданной еще в 1997 году, автор с грустью констатировал, что «теория» не стала тем, чего от нее ждали, а именно «систематическим осмыслением природы литературы» и обсуждением методов ее исследования. На практике «теория» оказалась «неограниченной группой сочинений приблизительно обо всем под солнцем». В литературную теорию, неожиданно показавшуюся пустырем, на который не только можно, но и следует сваливать все, что попадается под руку, приносили как разной степени общности наблюдения над литературными текстами, так и в разной степени эмпирически фундированные теории из психологии и психоанализа, социологии и антропологии, религиоведения, киноведения, гендерных теорий и многого другого. В результате начало XXI века оказалось временем разочарования в «литературной теории». Однако и в этом нет ничего разочаровывающего. Если пользоваться терминологией Куна, таким хаосом часто сопровождается «допарадигматический» период развития любой науки. За этим приходит понимание необходимости попытаться преодолеть хаос и создать на его месте хотя бы относительный научный порядок, в который могли бы непротиворечивым образом встроиться по крайней мере основные эмпирические наблюдения. Разумеется, это не работа для одного человека. Но мне бы хотелось попытаться продумать и обозначить контуры более систематического и более абстрактного порядка областей знания, исследования, идей и вопросов, в рамках которого наша наука стала бы в меньшей степени набором разрозненных сведений и наблюдений, а в большей – относительно единой и внутренне непротиворечивой, хотя и многоплановой областью знания и понимания.
Какие работы или выступления коллег привлекли ваше внимание в последний год?
На протяжении десятилетий журнал «Новая литературная история» являлся для англоязычного мира своего рода гамбургским счетом в литературоведении и теории литературы. Вероятно, едва ли не половина теоретических журналов мира изначально создавалась как его клоны. Главный редактор Ральф Коэн прожил исключительно долгую жизнь и казался бессменным. Но и он ушел на пенсию, а после этого вскоре умер. Он был великим ученым, хотя и написал сравнительно немного. Его влияние на литературоведение было прежде всего влиянием редактора. Но после его ухода с поста главного редактора «Новая литературная история» стала сравнительно обычным журналом. В книге «Теория сегодня» Эдвард Томаркен попытался реконструировать идеи Коэна, его жанровую теорию и его метод на основе в первую очередь редакторской практики Коэна. Где-то в самом начале пандемии профессор Томаркен написал мне, что хочет прислать книгу. Она, судя по конверту, обогнув земной шаг, добралась до меня через полгода. В этой очень значимой книге самым важным для меня оказалось то, что неизменным убеждением Коэна на протяжении всей его научной карьеры от 1960-х до 2000-х была убежденность в том, что наука о литературе является такой же наукой, как и любая другая. Коэн был прекрасно знаком с постструктуралистскими и пост-пост-постструктуралистскими теориями, не только пользовался ими, но и пропагандировал их, при этом не видя в них достаточных оснований для отказа от такой точки зрения. Как мне кажется, их там и нет. А о точке зрения Коэна стоит вспомнить – и вспомнить о ней всерьез.
Еще несколькими книгами, которые я прочитал за время пандемии, были популярные книги Стивена Хокинга. Я не узнал из них ничего принципиально нового, но и не это меня интересовало. Интересовала меня возможность говорить о сложном доступно, не теряя при этом сложности. Человек устроен сложно, а литература является одним из самых сложных созданий человеческого духа. В этом смысле нет никаких причин писать просто или не пользоваться специальной терминологией. Научные тексты в любой области редко понятны широкому читателю. Но с этим читателем надо говорить, как пытаются делать это ученые во многих других областях, – объяснять и цели, и значимость нашей работы, и те прозрения, к которым она приводит или может привести. Как кажется, этим должны заниматься именно ученые, фактически вовлеченные в разрешение тех или иных литературоведческих проблем. Возможно, иногда это придется делать за счет времени, которое можно было бы потратить на науку, и уж тем более за счет «наукометрии». Литературная критика передает ощущения от текстов и впечатления критиков, но она так же отличается от науки о литературе, как взгляд влюбленного в природу фотографа от взгляда микробиолога. Когда же от разговора о литературе, понятного интеллигентному думающему читателю, отказываются литературоведы, а литературные критики отказываются от доказательности, их место занимают передачи «о литературе» на телевидении и крикливые «литературные» ролики на YouTube. Как мне кажется, и наши читатели, и наша наука достойны лучшего.