Над чем вы в последнее время работаете (книги, статьи, курсы, проекты, конференции и т. д.)?
Над чем бы ни работал филолог, он, по завету С. Аверинцева, несет свою «службу» при тексте. Вот и стараюсь не забывать об этом, хотя участь университетского человека такова, что невольно приходится жить на две «семьи»: наука и преподавание. Говорить о «законной жене» и «любовнице», следуя примеру классика (медика и писателя в одном лице), не решусь. У меня обе «семьи» официальные, каждая — со своими радостями. Но и обязанностей в два раза больше, чем у сотрудников научных институтов, не обремененных педагогической нагрузкой (хотя подозреваю, что таких «однолюбов» в последние годы все меньше). В памяти — реакция замечательного А.П. Скафтымова на вопросы коллег, отчего он ограничивается статьями, а не выпускает каждый год по монографии: «Что вы! Где тут книги писать? Ведь у меня лекции, семинары. А на люди без подготовки разве можно выйти?»
Предлагаемые обстоятельства таковы, что выходить «на люди» с одним и тем же учебным предметом нужно по нескольким фронтам (Россия, Европа, Ближний Восток, Азия), а значит, всякий раз оцениваешь его глазами не-чужого Другого. Необходимость осваивать при этом дистанционные технологии (в нынешнем году она вызвана пресловутым коронавирусом) подбрасывает очередной педагогический challenge, зато отводит риск «профессионального выгорания» и вынуждает смотреть на собственные учебные материалы «глазами тупицы». (Таким «методом» редактирования литературы для школьников академик Д. Лихачев поделился однажды с Е. Майминым: «Дело в том, что, когда человек готовится к экзамену или готовит урок, — он отупевает <…> Хочется достигнуть абсолютно прозрачного текста».) Разумеется, я говорю здесь не о своих студентах (в большинстве своем — эрудированных, талантливых и осознанно идущих в филологию), а о борьбе с живущим в преподавателе-исследователе страхе упрощения, из-за которого процветает наукообразие, имитирующее новое знание и соблазняющее не меньше, чем безудержная тяга к аморфной междисциплинарности в ущерб строгому спецификаторству.
Да и в свободное от преподавания время раздваиваешься. С одной стороны, сохраняются темы давние, работа над которыми не прекращается годами (для меня — история нашей не всеми признанной и уж точно недооцененной обществом науки; словарь русских литературоведов ХХ века — эпохи, представления о которой, увы, мифологизируются как безусловными «консерваторами», так и условными «либералами»; наконец, творческое наследие Д. Мережковского, теперь — в связи с подготовкой нового собрания его сочинений). Эти темы — как дети: растут на глазах, порой отдаляются, но никогда не становятся чужими. С другой стороны, рождаются новые увлечения. В моем случае — теоретическое наследие С. Эйзенштейна, человека не только кино, но и книги. Его вклад в искусствоведение и семиотику более-менее изучен. Литературоведы пока что проходят мимо открытий «тройника» Эйзенштейна (по самохарактеристике режиссера, «это тихий кабинетный ученый с микроскопом, вонзенным в тайны творческих процессов и явлений, туго поддающихся анализу»), совершенных (порой походя, как это бывает только у гениев) в отношении художественной словесности.
Какие работы или выступления коллег привлекли ваше внимание в последний год?
Признаться, и сам в последнее время проходишь мимо достойных работ коллег. Не успеваешь всего отследить. Почти шестьдесят лет назад Дерек Джон де Солла Прайс в нашумевшей книге «Малая наука, большая наука» (1963) статистически подтвердил, что современный ученый даже на уровне аннотаций не в состоянии ознакомиться со всеми публикациями в его области знания. Другой вопрос — все ли из них заслуживают внимания?! Мы уже столкнулись с обратной стороной наукометрии и абсолютизацией количественных показателей веса научных работ. Из этой алчной гонки за индексами цитирования выбывают фундаментальные текстологические труды, выход которых не только производит впечатление, но служит едва ли не главным оправданием литературоведения перед истиной.
Среди новинок назову одно такое издание — «Венеция в русской поэзии: Опыт антологии. 1888–1972» (2019), подготовленное А. Соболевым и Р. Тименчиком (знак качества — в каждом имени). Не меньше радуюсь появлению справочников, словарей и всевозможных указателей. Новогодним подарком (полагаю, для всех) стал выход шестого тома многострадальных «Русских писателей. 1800–1917» (2019). Между тем сложнейший жанр словарной статьи наряду с формами текстологической подготовки и комментариями теперь обесценен «мерильщиками» науки.
По моим представлениям, наиболее надежным фильтром публикаций остаются литературоведческие журналы, история которых ведется с до-Хиршианских времен. Авторитет таких изданий (скажем, «Вопросов литературы») никогда не был в прямой зависимости от вхождения в те или иные перечни. Возникнув не для заработка на диссертантах, они остаются тесной, как боксерский ринг, площадкой экспертизы «по гамбургскому счету», который — вспомним В. Шкловского — необходим, «чтобы не исхалтуриться». Из новых журналов без большой истории впечатляет «Литературный факт», занявший особую нишу и публикующий труднодоступные архивные материалы. Словом, есть где вдохновиться на работу и поучиться у коллег.