Диван Гандлевского страшнее страшного дивана Набокова.
И это нелишний раз показывает, почему Сергей Маркович Гандлевский считается сегодня одним из лучших поэтов.
Но обо всем по порядку.
В 30-е годы прошлого столетия блестящий стилист Владимир Набоков написал роман «Дар», который ценители дара писателя почитают одним из лучших его произведений.
На одной из страниц романа описано, как Чернышевский время от времени полеживает на диване, предаваясь воодушевляющим чувствам. Вот это место:
«Бывали томные, смутные вечера, когда он лежал навзничь на своем страшном, кожаном диване — в кочках, в дырьях, с неистощимым (только тащи) запасом конского волоса — и «сердце как-то чудно билось от первой страницы Мишле, от взглядов Гизо, от теории и языка социалистов, от мысли о Надежде Егоровне, и все это вместе», и вот он начинал петь, завывающим фальшивым голосом, — пел «песню Маргариты», при этом думал об отношениях Лободовских между собой, — и «слезы катились из глаз понемногу»».
В 1990 году московское издательство «Правда» выпустило знаменитый черный четырехтомник Набокова с послесловием и примечаниями Олега Дарка.
В третьем томе этого издания опубликован и роман «Дар».
В следующем, 1991, году Сергей Гандлевский пишет стихотворение:
* * * Вот когда человек средних лет, багровея, шнурки Наконец-то завяжет и с корточек встанет, помедля, И пойдет по делам, по каким — позабыл от тоски Вообще и конкретной тоски, это — зрелище не для Слабонервных. А я эту муку люблю, однолюб. Во дворах воробьев хороня, мы ее предвкушали, И — пожалуйста. "Стар я, — бормочет, — несчастлив и глуп. Вы читали меня в периодике?" Нет, не читали И читать не намерены. Каждый и сам умудрен Километрами шизофрении на страшном диване.
Километрами. Шизофрении. На страшном. Диване.
Как герой русской сказки Емеля путешествовал по русским просторам на печи, так герой Гандлевского преодолел на диване километры, но не русских полей, а шизофрении.
Прав ли я, когда утверждаю, что Сергей Маркович угнал свой диван у Владимира Владимировича? Да.
Вы читали меня в периодике?" Нет, не читали И читать не намерены. Каждый и сам умудрен Километрами шизофрении на страшном диване. Кто избавился, баловень, от роковых шестерен? (Поступь рока слышна у Набокова в каждом романе.)
Это снова стихи Сергея Гандлевского. И если у Набокова диван страшный равно старый, некрасивый («в кочках, в дырьях, с неистощимым (только тащи) запасом конского волоса»), то у Гандлевского он страшен иначе.
Диван Гандлевского — это не диван, на котором льешь слезы умиления от чего бы то ни было. Это диван, на котором ты бесконечно честен с самим собой, до отчаяния, до слепоты, но после всего приходишь к принятию будущего и себя.
Диван Гандлевского — это зеркало Ходасевича.
Так тоже можно. Классический пример — словосочетание «гений чистой красоты», которое, как известно, Пушкин подсмотрел у Жуковского. «Дело в том, кто дерет, а не у кого». Бродский сказал. Знал нобелевский лауреат, как дела делаются.
Не в том ведь суть, что словосочетание может быть красивым и необычным. А в том, что оно может быть многообещающим и нести в себе потенциал, не использованный поначалу. А потом другой автор, читая, ощущает эманацию, исходящую от нескольких слов в середине абзаца, и пытается читать дальше, но не может, и возвращается, и переписывает на клочок бумаги, чтобы не забыть. А потом клочок теряет. Но не важно, потому что слова эти и без того неотступно следуют за ним, волнуют, заставляют беззвучно шевелить губами, подбирать слова под стать.
А кому-то бы только спать.