Первая ассоциация: кабинет психоаналитика. Пациентка — Ульяна. Рассказывает о своих кошмарах, переживаниях. Стараешься проникнуть в ее закрома, обнаружить узловую точку страха — пункт, где сходятся фобии, тревоги, мешающие больному ухватиться за нить и выбраться из лабиринта.
В угодья Минотавра Ульяну завела травма — исчез сын: «Он пропал четыре года назад. Просто однажды не вернулся домой из школы. И никто его больше никогда не видел».
Психотерапевт, таблетки, размеренная, спокойная жизнь в уютной квартире, кот. Травма затягивалась туманом, ритуал создавал пограничное состояние, но не лечил: «Ульяна сидела напротив и ждала, пока муж поест. Потом провожала его до порога, закрывала дверь и шла досыпать. Обычно — два-три часа. Годами ничего не менялось». Муж Аркадий был «тихим омутом»: «Он не пил и не курил… Не смотрел в интернете порно. И не кадрил виртуальных баб».
Фрейд понимал травматическую память как инородное тело в психике, ждущее своего часа явиться на сцену жизни.
Как правило, достаточно незначительного триггера — и охранительная сила ритуала рассыпается, как карточный домик. «Аркадия всё не было. Обычно он приезжал с работы около восьми вечера». Пытаясь обмануть страх, Ульяна принимает транквилизатор: «Ей хотелось уснуть, а проснувшись, увидеть, что Аркадий уже дома».
И она засыпает.
Засыпает наяву. Автоответчик на телефоне ее мужа заговорил со «злорадными нотками», фантазии рисовали картины: «Он лежит где-нибудь в кустах, и помочь некому».
Возвращение мужа не пробудило Ульяну: «Когда щёлкнул замок на входной двери, кот и ухом не повёл, а Ульяну парализовало. Она вжалась в диван и не могла шелохнуться. Подумала, что у нее начались галлюцинации». В психологии известен феномен сонного паралича — человек просыпается, но мышцы его парализованы. Состояние это сопровождается сложными галлюцинациями и сильным страхом.
Чудовище являет себя посредством запаха. «Почувствовала запах протухшей квашеной капусты и уксуса». И затем уже появляется во плоти: «…невысокий, квадратный мужичок непонятного возраста, с клочковатой, грязной бородой и бегающими карими глазами. Одет он был в чёрную шинель до пола и древнюю шапочку «петушок»». «Тихий омут» мужа привел в дом бомжа.
В психоаналитической теории Жака Лакана «объект а» — сущность, не обладающая субстанциональностью. Но если смотреть на нее через призму желаний и страхов, то сущность, модулируясь фобиями, приобретает форму.
Лакановская идея «объекта а» воплотилась в фильме Тарковского «Солярис», где материализовались травматические воспоминания и страхи. Но Рябов идет еще дальше. Текст приобретает элементы неоготического романа ужасов: чудовище занимает место пропавшего ребенка. «Увидел меня, засмеялся, как ребенок». Аркадия «оно» называет «батя», Ульяну — «мать», говорит отдельными, малопонятными, но наводящими на Ульяну ужас фразами: «Знавал я фраера с двумя дырками в жопе». Поселяется в спальне Виталика.
Ульяна противостоит чудовищу. Выгоняет Ефима. Тщательно все моет. Но дезинфекция не дает желаемого результата. В храме чистоты — ванной комнате, на потолке, появляется черное пятно: «…попыталась истребить пятно чёрной плесени на потолке в ванной. Но хозяйственное мыло, сода и средство для чистки раковин с этим не справились». Страх пустил свои метастазы.
Клубок начинает разматываться динамично, ритм текста, ладно скроенные диалоги создают кинематографическое пространство.
Муж возвращает чудовище. Ульяна бежит. Оказывается в первой попавшейся гостинице. Но побег не имеет смысла. Страх структурировал внешнюю реальность лабиринтами: «Это была бывшая коммуналка, с длинным коридором и множеством комнат». Вскоре появляется и Минотавр — в гостиницу вламываются полицейские и увозят пациентку в участок.
Калейдоскоп кадров. Все, к кому Ульяна обращается за помощью, — на стороне чудовища. Ужас и абсурд интенсифицируются. Аркадий обвиняет жену в смерти своей матери, изгоняет ее из квартиры. Ульяна меняется «статусом» с Ефимом — становится бомжом.
Пока травма чужеродна, неосознанна — она воспроизводится. Чтобы восстановить себя, необходим предел, желание смерти. «Между четвертым и третьим этажом она повалилась на грязный пол рядом с мусоропроводом и попросила Бога послать ей мгновенную смерть».
Смерть явилась Ульяне символическая — в образе «другого», «смерти-избавительницы» — плохо говорящего по-русски финна Коко. Укрывшись в его пещере — «однокомнатная, с маленькой прихожей и коридорчиком в три шага длиной», — Ульяна как бы умерла, исчезла из лабиринтов ужаса.
Внимание Коко, просыпающееся либидо снимают морок паралича. Осознание себя, воспоминания задействуют силу катарсиса. Новости в расследовании пропавшего сына усиливают хлынувшие эмоции: «Некоторое время она, как курица с отрубленной головой, носилась по квартире».
Выполнив свою миссию, Коко исчезает. В лабиринты Ульяна возвращается уже другой. Вступает с чудовищем в бой: «Ульяна вложила в удар всю силу и ненависть». И раскрывает мужу страшную правду — пропавший сын был не от него.
И все исчезает: муж, чудовище, химический сон. «Феназепам закончился». Не с кем бороться. Но победила ли Ульяна свой страх, пройдя через кошмар, пережив катарсис, выйдя из кабинета психоаналитика?
Приближаясь к финалу, понимаешь, что чудовище многолико. Психоанализ оказывается симулякром.
Текст Рябова не о лечении, не о выходе из лабиринтов ужаса. Вспомнился шекспировский монолог Жака из комедии «Как вам это понравится». Только вот театр у Рябова — сон, кино. Потухнет луч прожектора — все исчезнет. Останется только экзистенциальное одиночество: «Словно сто добровольных лет Одиночества» (Е. Летов).