O rus! О Русь!
О, мой кот! Oh my God!
То, что создано в одном Питере как упражнение в абсурде, может быть прочитано в другом Питере как реальная быличка. У жителя Камчатки рассказ «Лихо» вызовет разрыв шаблона. Почему арестовали кота, если человека загрыз медведь?
На Камчатке каждое лето от медведей гибнет порядка десяти человек. Наши люди с медведем не воюют. Медведи – это люди верхнего мира. Но напавшего медведя полагается застрелить. Потому что он уже попробовал человека. По справедливости медведь признается равным. А следовательно – субъектом права.
Про средневековые процессы против животных все, кто интересовались, знают. Этими процессами грызуны признаются не только объектом, но и субъектом права. Процесс против жучка-древоточца, изъевшего Ноев ковчег, изложен в «Истории мира в 10,5 главах» Барнса.
Суть дискуссии о правах животных вполне по-марксистски, а также в высшей степени неолиберально сводится к вопросу о собственности. Если ты «проприетер», если у тебя есть собственность, ты – человек, даже если ты нечеловек. Если питомец наследует фонд, то у него есть деньги, адвокаты и соотвественно – права. Но если есть собственность, маячит и смутная опасность экспроприации. Реализуя метафору «кота в мешке», Рябов пробуждает метафору «экспроприаторов в погонах».
Коты реально могут давать и дают смысл нашей жизни. Коты – наши хозяева и боги. Мы – их слуги и поклонники. «Мы в ответе за тех, кого приручили», – как любит говорить один питерский товарищ.
Обратите внимание на контрапункт первого и второго рассказов. В первом рассказе («Лихо») кот занимает место человека. Во втором («Живодерня») человек – это парадоксальное животное, которое должно сочинять с той же интенсивностью, с которой корова дает молоко.
Этим Рябов показывает отчуждение человека от самого себя. Отчуждение человека – это когда человек сам себя продает и покупает на рынке. Не только почки и рабсилу, но и свою личную нейросеть на корню, – самого себя. Отчуждение сущности человека в виде кота, на которого можно переписать активы, – дано для наглядности, как в Древнем Египте. Древний человек обожествлял природу просто потому, что она постоянно была у него перед глазами. Корень русского логоцентризма в том, что снежное поле напоминает лист бумаги, а лес – слова.
Манипулируя отчужденным человеком можно пересобрать нового дурака. Пересобрать чувства человека в соответствии с правилами неолиберализма. Чтоб эскимосы покупали эскимо, чукчи – холодильники, а новый дурак – новую дурь. Смартфоны – «новые бусы» для «новых городских туземцев». «Новая искренность», «новая чувственность», «новая этика», постмодерн был создан под нового дурака. Вполне в духе Адама Смита. Рябов рисует человека в период пересборки.
Кот знает одну большую вещь, котовладелец – много маленьких, но больше знает владелец их обоих.
Характерно, что герой – учитель рисования, визуал. Еще он слушает музыку. Но читает – только сообщения. Человеческий мозг не создан для чтения. Научить мозг читать – увязать слуховые, зрительные и моторные доли мозга. Если человек не умеет читать, он порабощается визуальным как животное. Манипулируя визуальным, можно перенастроить его мозг в нужном ключе.
Постмодернизм растворял все в культуре, не видя берегов. Метамодернизм уперся в невозобновимость ресурсов и неизбежность природы. Я бы вырезал у Рябова именно эту струну.
Реванш природных сил на фоне архитектуры – старая питерская тема. Сперва хаос проникал в Петра творенье в образе наводнения. «Добро, строитель чудотворный! <…> Ужо тебе!..», – натравливает на Медного Всадника Мирового Ужа Евгений. Потом в нашествии пролетариата у Зощенко. Потом блокада. Петербургскую обшарпанность смаковал Виктор Леонидович Топоров. Рябов рисует управляемый хаос репрессивной толерантности, человеком воспринимаемый как абсурд.
Наш британский товарищ Терри Иглтон пишет по данному вопросу следующее: «Маркс считал историю человеческого общества частью естественной истории. Если природа в некотором смысле представляет собой общественную категорию, то общество, со своей стороны, есть в чем-то природное образование. Постмодернисты находят возможным настаивать на первом, но замалчивают второе. Для Маркса отношения между природой и человечеством не являются симметричными. В конечном счете, как указывает он в «Немецкой идеологии», природа берет верх. Для индивида это выглядит как смерть».
Метамодернизм похож на магический реализм или неомифологию, и причины тому вполне марксистские – перепроизводство смыслов маскирует истощение ресурсов. Там, где потеряли края постмодернисты, метамодернисты видят берега. Природа остановила беспредельщиков, и теперь уже не получится выдавать сырое за вареное. Цифровой утопии не будет. Смерти языка не будет.
Сказано мудрыми: мы не можем ждать милости от природы после того, что мы с ней сделали. Человеку придется вновь самоопределяться перед лицом природы и перед самим собой как частью природы в квазиприродной среде. Человеческий мозг не создан для чтения. Поэтому мы должны вернуться именно к нему. Открытая архитектура мозга – залог способности человека менять себя, – попросту учиться читать.