Тексты пишут руками. Мужские ли, женские — кто тут сможет определить?
Между женской прозой и прозой женщин долгое время разница возводилась как между пидором и гомосексуалом: второе не значило первое, и первое указывало на место в ценностной иерархии, маркируясь чаще при этом как часть языка вражды (кроме разве что тех случаев, когда представители уязвимых групп присваивали бывшие оскорбления — вспомним мерч Саши Казанцевой с гордым «пидорка» на футболке).
Абсурдность гендерных установок именно в литературе показали девяностые — когда скакнули тиражи масслита и выяснилось, что любовные романы должны писаться от женских имен, а бодрые боевики — от мужских. Литературно-трансгендерный переход тогда совершили многие: жанр — это гендер, а ты — это то, что ты пишешь. Сейчас женской прозой, конечно, считалась бы проза Александра Полярного: в центре сюжета — любовь, и все простенько, миленько, прямо до слезок, разбирай для цитат в инстаграм.
Но стало иначе. Было же два пути, возможных для женщин с их прозой: отрицать ведьмовство, в идеал возвести кристаллическую мысль, все духовное, исключительно головное — или же расквитаться за годы и годы в тени, в тесной клетке вторичности; вместо извечного позади встать прямо рядом с мужчиной — или забить на мужчин и стоять где решила стоять.
Новый пласт, от Наталии Мещаниновой до Аллы Горбуновой, не был похож на представления о женской литературе — и в то же время в текстах внутри «нового женского» можно при желании отыскать родственные черты. Самая яркая — акцент на телесности, подаваемой прежде культурой в угодном Другому изводе: приемлемая телесность и сексуальность столь же отличается от истинной, как голубая жидкость в рекламе прокладок — от менструальной крови. Кровь вновь становится кровью. Литература — литературой. Акцент на телесности здесь — расплата за навязываемые культурой пластиковые образы, за вечно юные безволосые тела, стремление отвоевать право стареть, болеть, жить. Отринуть навязанные образы, равняющие с ребенком, животным, функцией, проклятым греховным ребром. Делать все, за что осуждали: быть громкой не значит быть истеричкой, в смелости нет агрессии, в проявлении эмоций нет инфантильности.
Маркеры мужского до сих пор часто считываются как маркеры всеобщего, человеческого (вспомним дискуссии о феминитивах), в женском же, в том числе в прозе, зачем-то нужно выискивать критерии женственности, доказывать право на то, чтобы так зваться. На деле же тексты относятся к женской прозе, если мыслят себя таковыми. Как неотъемлемую часть женской литературы осознает свое творчество, например, Оксана Васякина — в «Ране» это подчеркивается неоднократно. Как часть литературы мужской, «настоящей», — скажем, тот легион писательниц и поэтесс, требующих именовать себя непременно писателями и поэтами на страничках своей Прозы.ру. Как часть литературы все равно какой — ну хотя бы и тексты Линор Горалик.
Частотная формулировка «личное значит политическое» работает не всегда, и мне кажется важным разграничить то, чем может быть желание принадлежать группе: потребностью выразить идентичность или же стремлением к геттоизации, которое может повлечь обвинения в несоответствии (ты недостаточно женщина, недостаточно лесбиянка, недостаточно феминистка — это все отдает пробным маленьким недофашизмом). Во втором случае и возникают конфликты: может ли перевести квиртекст гетеросексуальный человек, может ли мужчина описывать женский опыт, может ли человек с одним цветом кожи понять человека с другим — и достаточно ли родства идентичностей, чтобы хоть как-то приблизиться к пониманию? Или же дело в ином?
Я полагаю — в ином. «Женская литература» как термин не хорош и не плох. Скорее хорош, если он помогает тем, кто его использует, отдать дань литературному наследию писательниц и сформировать новый канон, — нормально счесть важной собственную идентичность. Скорее плох, если противопоставлен мужскому, — хватит миру вертеться вокруг битвы гендеров или полов.
И пока общество явно не готово к литературе всечеловеческой, литературе вообще без оглядки на гендер писавшего, — пусть лучше термин «женская проза» будет как символ времени, когда стало не боязно и не стыдно зваться писательницей и авторкой. А вообще, тексты пишут руками — и пишут, как правило, люди.