Если задуматься о том, какого популярного жанра не хватает в современной поэтической критике, то рано или поздно упрешься в ту форму, которая – с легкой руки сперва М. Гаспарова, потом И. Бродского, а в последнее время и вовсе составителей олимпиадных заданий по литературе – сделалась фактом не столько критики, сколько литературоведения.
В форму пристального прочтения.
В самом деле: рецензии – есть. «Портретные статьи», посвященные ключевым фигурам современной поэзии, – есть. Проблемные эссе, комментарии, предисловия (в качестве образцового примера последних лет укажем на предисловие А. Скворцова и А. Саломатина к книге стихов И. Ермаковой «Медное зеркало», 2023) – есть, но как не хватает порой разговора о тексте… О Конкретном тексте – возможно, принадлежащем не самому известному / именитому автору, но точно совпадающем с настоящим моментом, его ожиданиями и тревогами.
Попробуем предложить читателю такой разговор – пристальное прочтение стихотворения Д. Верясовой «Чтоб я не вспоминала о тебе…», опубликованного «Дружбой народов» в 2016 году:
Чтоб я не вспоминала о тебе,
скользит река в прохладе и тепле,
возносятся грачи над колокольней.
В глуши весна приходит не теперь,
не напрямки, а позже и окольней.
Узревшие добро в ее красе:
как воздух сер, как в поле снег просел, –
живут насквозь, не засекая вёсенвесен.
Чтоб о тебе не вспоминать совсем,
я ничего не вспоминаю вовсе.
Но верю в дом, растущий на золе,
и в хлеб, который заключен в зерне,
и в рыбу, прорывающую сети, –
как всякий умиравший на земле,
что до конца не замечает смерти.
Она возьмет свое от сонных тел,
пока над куполами в темноте
ползет луна нештопаной прорехой,
и навсегда благословенны те,
кто нас забыл, кто мимо нас проехал.
Это стихотворение кажется мучительно-знакомым, как будто ты уже читал его ранее. Но когда начинаешь вспоминать, перебирать все возможные варианты, то понимаешь – нет, не читал. Ни его, ни похожего. Хотя, конечно, тут еще вопрос – что считать похожим.
Для того, чтобы разгадать загадку этого странного эффекта, рассмотрим стихотворение поближе. Начнем с метра, который, как известно, обладает собственной памятью. Может быть, именно в «ореоле метра» мы и найдем ответ на наш вопрос.
Стихотворение написано пятистопным ямбом. С цезурой после второй стопы. Первая, вторая и четвертая строки – с мужской рифмой, третья и пятая – с женской.
Пятистопный ямб – своеобразный размер. Это размер, крайне популярный в английской поэзии, размер, которым писал Шекспир. В русской же поэзии по популярности он уступает шестистопному и особенно – четырехстопному ямбам, и стихотворения, написанные на немим, – немного напоминают эксперименты, попытки войти в чужую традицию. Пятистопным ямбом – видимо, в память о том же Шекспире – написан созданный по шекспировскому «канону» пушкинский «Борис Годунов». Что же касается лирики, то немногочисленные, но яркие опыты пятистопного ямба в основном имеют четкую тематическую привязку: в основном это стихи о прошлом и настоящем, смерти и возрождении.
Тут можно вспомнить «19 октября 1825 года» («Роняет лес багряный свой убор…») и «19 октября 1836 года» («Была пора: наш праздник молодой…») Пушкина. Сюда же отнесем и стихотворение Н. Гумилева, которое так и называется – «Пятистопные ямбы». Были опыты в пятистопном ямбе и у А. Ахматовой.
Перед весной бывают дни такие:
Под плотным снегом отдыхает луг,
Шумят деревья весело-сухие,
И теплый ветер нежен и упруг.
И легкости своей дивиться тело,
И дома своего не узнаешь,
И песню ту, что прежде надоела,
Как новую, с волнением поешь.
Это ахматовское стихотворение уже можно отнести к своего рода предшественникам стихотворения текста Верясовой. Помимо метра, здесь те же мотивы: весна, обновление – телесное, бытийное, духовное.
«Память метра» – странная вещь, иногда даже кажется, что немного мистическая. Это соответствие темы и метра может встречаться совершенно неожиданно. Как в поэме «Лодейников» Н. Заболоцкого, где тоже много говорится о смерти и возрождении:
И в голоса нестройные природы
Уже вплетался первый стройный звук,
Как будто вдруг почувствовали воды,
Что не смертелен тяжкий их недуг.
Как будто вдруг почувствовали травы,
Что есть на свете солнце вечных дней,
Что не они во всей вселенной правы,
Но только он – великий чародей…
Если же отринуть «память метра», а говорить только о мотивах, то мы сразу найдем параллели с несколькими знаковыми для русской поэзии стихами.
В первую очередь, вспоминается культовое стихотворение В. Ходасевича «Путем зерна», давшее название знаменитому сборнику 1920 года. То, в котором были программные строки: «Так и душа моя идет путем зерна: / Сойдя во мрак, умрет – и оживет она…» Эта связка смерти и возрождения присутствует и в стихотворении Верясовой. Есть у нее и образ зерна – «хлеб, который заключен в зерне».
Но есть и разница. Если возрождение зерна заложено в его природе, это своего рода биологическая программа, то представителям животного мира для этого требуется усилие. Всем – людям, животным, даже рыбам. В связи с этим вспомним другое:
Вот воин, плавая навагой,
наполнен важною отвагой,
с морской волнующейся влагой
вступает в бой неравный.
Вот конь в могучие ладони
кладет огонь лихой погони,
и пляшут сумрачные кони
в руке травы державной…
Это А. Введенский, его великая «Элегия». В стихотворении Верясовой он тоже аукается – там, где про «рыбу, прорывающую сети». То есть рыба рвет сеть, рыба – навага – вступает в неравный бой с бурным морем. И у Введенского, и у Верясовой она появилась не случайно. Рыба – древний символ христианства. И усилие к преодолению смерти, к собственному спасению – это то, чего христианство ждет от своих последователей.
Касается это не только высоких материй. Касается и обыденного. Например, расставания с возлюбленным, то есть того, с чего начинается стихотворение. Любое расставание – это небольшая смерть: какого-то возможного варианта будущего, какой-то части твоей личности… Да и в целом – малоприятное событие. Чтобы разглядеть в этой депрессивной ситуации потенциальную весну, надо обладать совершенно особым зрением. И да – приложить некоторое усилие.
Тогда ты поймёшь, что весна в серых красках – тоже весна. Что жить, «не засекая весен», можно – только если постоянно живешь в состоянии весны, и тебе недосуг отслеживать, что одна из них сменила другую. Потому что на всякий отметенный в сторону вариант будущего приходится как минимум один новый вариант: «Но верю в дом, растущий на золе».
Читая стихотворение Верясовой, я вновь вспоминаю Ходасевича; , ведь о зерне он говорил не только применительно к себе: «И ты, моя страна, и ты, ее народ, / Умрешь и оживешь, пройдя сквозь этот год…» Но что, если народ – это не зерно? А, например, рыба? И для того, чтобы воскреснуть, – ему тоже требуется и особое зрение, и особое усилие?
Воскресение зерна, к слову, в стихотворении Верясовой показано нам не как его прорастание, а как выпечка хлеба. Того, «который заключен в зерне». Что, опять же, требует усилия. Человеческого усилия.
Остается один вопрос: почему же это высказывание поэта современно?
Для этого нам надо ответить на вопрос, что такое современность?. Современность не равна модернизму или авангарду. Современность – это, в том числе, и консерватизм, и наследование традиции. Но для того, чтобы традицию унаследовать, ее надо понять. Верясова наследует сразу двум традициям – поэтической и религиозной. Но традиция для нее – не музейный экспонат, а живой диалог с предшественниками, сохранение сути, а не формы. Именно поэтому стихотворение Верясовой – крайне современно.
Точнее, это стихотворение из разряда тех, которые не имеют времени. Оно моглоа быть написано и сто, и пятьдесят лет назад. И в 2016 году. Как ни парадоксально, тот факт, что наша поэзия способна на такие тексты, свидетельствует о ее силе.