Жестокая старость и проклятая юность в мономифе Уильяма Блейка

Понятие «мономиф» появилось значительно позднее, чем были предприняты попытки обнаружить исходный сюжет всей мифологии и вслед за ней – мировой литературы. Оно широко используется представителями «мифообъясняющих школ XIX – XX вв.» ¹. Универсальной мифологемой различные авторы называли солярный миф (М. Мюллер); миф о сотворении мира (Е. Мелетинский), сюжет становления личности (Д. Кемпбелл), миф об умирающем и возрождающемся боге (Дж. Фрезер, К. Стилл, У. Трой); миф о «золотом веке» (Н. Фрай). Предлагаемые модели в принципе сводимы к наиболее общему сюжету, в котором заключена парадигма космогенеза и антропогенеза. С нашей точки зрения, эта универсальная модель «перехода» может быть определена через два обязательных компонента; рубеж и обновление.

Сводимость различных сюжетов к первосюжету не обязательно превращается мифологами в методологический принцип. Даже применительно к самому архаическому мифу нахождение «объективного центра мифологического мира» ² никак не может являться самоцелью. Мономифом следует считать некий архетипический сюжет (или даже мотив), который порожден коллективным бессознательным. Если тот или иной писатель на различных уровнях художественного текста реализует идеи, которые можно назвать ключевыми для его творчества, целесообразным оказывается выявление степени сознательности в процессе редуцирования ряда идей до «первоидеи», ряда сюжетов до «первосюжета».

Высокая степень обобщения материала, символический характер образности сделали проблему мономифа актуальной для исследователей творчества Уильяма Блейка. Особенно это касается его пророчеств. Напомним, что практически все свои эпические и лироэпические произведения (первые из них создаются с началом Великой французской революции) Блейк называл видениями или пророческими книгами. Специалисты выделяют ранние пророческие книги («Тириэль», «Книга Тэль», «Видения дщерей Альбиона»); ряд так называемых «малых пророчеств» («Первая книга Уризена», «Книга Лоса», «Книга Ахании»); условно объединяемые в цикл «политические пророчества» («Европа», «Французская революция», «Америка») и три ключевых пророческих книги, созданные в различные периоды творчества У. Блейка, – «Бракосочетание Рая и Ада», «Мильтон», «Иерусалим», в которых в наибольшей степени нашла отражение мировоззренческая концепция поэта.

В качестве блейковского мономифа исследователи называют традиционный библейский миф о грехопадении (Н. Фрай, а также Т. Алтизер³ и Л. Дармрош⁴ и др.). И все-таки первосюжет творчества Блейка более целесообразно соотносить не с библейским мифом о грехопадении, но с универсальным инициационным сюжетом, связанным с преодолением рубежа.

Не только грехопадение, но всякое преображение, связанное со страданием и обновлением, – «первосюжет» блейковского творчества. Общий принцип соотнесения этапов жизни человека с рождением, ростом и дряхлением всякого явления (цивилизации, социально значимой идеи, культурного феномена) реализуется у Блейка не в отдельных тропах, но в сложных символических конструкциях, где философия индивидуального существования неотделима от философии истории. Специфически соединяя в своем мировоззрении языческие и христианские представления, Блейк по-новому осмысляет извечный конфликт «отцов и детей», расширяя его до границ древнейшей антитезы старого и нового, при этом поэт трактует его в духе диалектический философии Нового времени.

Убеждение в том, что «движение возникает из противоположностей» ⁵, Блейк почерпнул, вероятно, из гностицизма, уделявшего особое внимание диалектическим законам развития. Дуалистическая философия гностиков, несмотря на ее эклектизм, сформулировала радикальную антитезу тела и духа, которая станет столь актуальна для христианства. Развитие мира в гностических учениях мыслилось как падение из света во тьму, в материальный мир (этот мир – непосредственный источник блейковского Ульро), преодоление его и новое восхождение к свету. Этот один из фундаментальных принципов гностицизма станет центральным для позднего христианства, послужит благодатной почвой для всей поствизантийской литературы и получит особую активность в литературе романтизма, которую своим творчеством предваряет Блейк.

Идущий вслед за гностиками неоплатонизм (а Блейку особенно близко было учение Плотина об эманациях, которое нашло отражение в поздних пророческих книгах, а также в стихотворении «Спектр и Эманация») завершил приспособление циклической модели истории к этической доктрине христианства. Принцип истечения эманации из Абсолютного Единого, разрыв с ним и возвращение к нему представляют собой уже классическую трехчастную структуру мономифа эпохи зрелого христианства. Цикл, в котором начало было концом, а рубеж знаменовал собой рождение нового (но не качественно иного), в плотиновском варианте выглядел уже как трехактная драма, хотя еще и имеющая «круговую» структуру.

Христианский вариант древней мифологемы получает продолжение в новой инициации – восхождении Христа на Голгофу. Существенным отличием этого сюжета от исходного является акцент на волевом характере поступка человека на пути к инициационному испытанию. Ветхозаветный сюжет делает побудительным мотивом инициации внешнюю силу (Дьявол, искушающий Адама и Еву), а сам сюжет приобретает дидактический характер. Движение от первого этапа (рождение) до второго (смерть-обновление) уже представлено не только как часть природного цикла, ритмичного и предсказуемого в своем движении, но как ситуация нравственного выбора между покоем и движением, между счастьем и страданием. Сама смерть связывается уже не просто с материальной метаморфозой, но с духовным преображением и понимается метафорически как восхождение на более высокий этап духовного развития. Распространение и повсеместное утверждение христианства постепенно сместило основной бытийный конфликт с языческой антитезы «человек и природа» «к антитезе социальной – «человек и человек (общество)». Эта радикальная перемена в сознании далеко не сразу воплотилась в представлениях человечества о ходе истории и ее движущих силах.

Укрепляющееся на своих позициях христианство несет в массы милленаристские идеи. В противоположность циклической модели с ее вечным возвращением, Библия растягивает миллениум (тысячелетие) до бесконечности, ибо все обозначенные в древних эсхатологиях сроки оказываются постепенно недействительными. Выход из критической ситуации предуказан Блаженным Августином. В своей трактовке главного в человеческой жизни преображения Августин следует Евангелию от Луки, в котором сказано: «Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно здесь, или: вот, там. Ибо вот Царствие Божие внутри вас есть» (Лука, 17: 20 – 21). Эсхатологический пафос блейковской последней пророческой книги «Иерусалим» построен на утверждении этого духовного преображения.

Как языческие в своем истоке, так и христианские модели развития мира содержали в себе обязательный инициационный элемент, но существенные расхождения во всех этих теориях наблюдались по двум позициям: вектор движения (вперед или назад) и характер обновления (рождение нового как молодого прежнего или как качественно иного). Эти различия будут художественно осмыслены в программных произведениях У. Блейка – «Песни Невинности и Опыта», «Странствие», «Мильтон», «Иерусалим» и других.

В поэзии Блейка многие религиозно-философские идеи не просто просматриваются на уровне архетипов, но активно участвуют в формировании его динамической модели, определяют композицию произведения, влияют на характер образности, и именно это настойчивое стремление поэта привести сходные явления к единому знаменателю позволяет говорить о едином смысловом стержне его творчества. Укрупнение образов и универсализация сюжетов становятся стратегией блейковской эстетической программы.

Духовная эволюция самого Блейка также знаменует собой три классических этапа, «цепь стандартных метаморфоз, которую претерпевали все мужчины и женщины во всех четырех сторонах света, во всех датированных столетиях и под самыми причудливыми одеяниями цивилизации»⁶, – поэт последовательно осмысляет себя в отношениях с природой, с обществом и с Богом. Соответственно, мифологическими олицетворениями этой внешней по отношению к личности человека силой для Блейка станут Природа (Эрос), общество (Государство) и Бог.

* * *

В числе ранних пророчеств, которые исследователи часто объединяют на основе их общего замысла⁷, выделяется поэма «Тириэль» (1789).

Главный герой произведения Тириэль – «властитель всей западной стороны» – несколько лет назад покинул свой роскошный дворец и своих неблагодарных сыновей и со своей женой Миратаной поселился в «безлюдных скалах». События поэмы начинают разворачиваться в момент возвращения Тириэля домой с умирающей у него на руках Миратаной. Блейк называет Миратану «душой», «огнем», «духом» героя. Плоть Тириэля и его дух нуждаются в обновлении с помощью новой жизненной энергии.

Чтобы не свести сложный конфликт пророческой книги к моральному противостоянию отцов и детей, обратимся прежде всего к сформулированному Н. Фраем принципу «цикла Орка», который, с точки зрения исследователя, объясняет многие алогизмы блейковских сюжетов. Фрай полагает, что такие персонажи, как, например, Орк и Уризен, представляют собой не отдельные мифологические фигуры, но ипостаси одного мифологически представленного явления («состояния» – states по Блейку). Видя в Орке сходство с умирающим и возрождающимся греческим богом Адонисом⁸, он настаивает на отличии традиционного мифологического цикла от цикла Орка. Орка и Уризена «нельзя сохранить как отдельные явления» ⁹, их следует считать этапами существования одного мифического персонажа. «Если Орк, – пишет Фрай, – представляет возрождающую силу нового цикла, будь то восход солнца, весна или исторический подъем, он должен возрасти и умереть в конце этого цикла. Уризен должен одержать окончательную победу над Орком, но таким образом Уризен не может стать никакой иной силой, кроме самого Орка, достигшего старости» ¹⁰. Цикл Орка, по Фраю, может быть сведен к трем этапам. Первый – этап восхождения, реализации творческой энергии, расцвета и максимальной продуктивности. Второй этап знаменует собой впадение в грех рационализма, он связан с постепенным развитием абстракционизма и омертвением живой и истинной веры. Третья фаза характеризуется безоговорочным господством рационалистических идей, смертью души и погружением человека в мир нерасчлененной материи. Эта фаза заканчивается распятием Орка на древе Познания (прямая параллель с распятием Христа), закрепощением воображения и воцарением природного закона, которому должен подчиняться человек.

По Фраю, всякое отжившее явление, переходя в «уризеновскую» стадию, проявляет максимум жестокости по отношению к идущей навстречу ему молодости. Оно эгоистически сопротивляется «желаниям и надеждам человека» ¹¹.

В связи с этим интересно рассмотреть один из ключевых для Блейка мотивов – мотив зрения-слепоты. Его интерпретация не исчерпывается: традиционным противопоставлением физической зрячести, связанной с духовной слепотой, слепоте реальной, но сопряженной с провидческим даром (внешняя кажимость и внутренняя сущность). Мы убеждаемся, что «уризеновская» старость у Блейка всегда слепа. Духовная слепота Тириэля обусловлена не столько его нравственными качествами, сколько фактором времени. Как в реальном мире физическая слепота грозит человеку в старости, так и у Блейка все отжившее «слепнет», то есть перестает адекватно оценивать мир, не хочет подчиняться закону неизбежных перемен. Прозрение означает одновременное превращение – теперь уже Уризена в нового, молодого Орка.

1. Козлов А. Мономиф. // Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины. М.: Интрада; ИНИОН, 1996. С. 249 – 250.[↩]
2. Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М.: Гардарика, 1998. С. 527.[↩]
3. Altizer T.J.J. The new apocalypse: the radical Christian vision of William Blake. Michigan State University Press, 1967.[↩]
4. Darmrosch L.J. Symbol and Truthin Blake’s myth. Princeton. New Jersey, 1980.[↩]
5. У. Блейк. Бракосочетание Рая и Ада. / Перевод А. Сергеева // Блейк У. Избранные стихи. М.: Прогресс, 1982. С. 353.[↩]
6. Кемпбелл Дж. Тысячелетний герой. Киев – М.: Рефл-бук, Аст, 1997. С. 11.[↩]
7. Н. Фрай видит в трех ранних поэмах Блейка – «Таль», «Тириэль» и «Видения дочерей Альбиона» – воплощение триединого замысла Блейка: – «Тириэль» – «трагедия разума» (a tragedy of reason); «Книга Тэль» – «трагедия желания» (a tragedy of will); «Видения дщерей Альбиона» – трагедия чувства (a tragedy of feeling) (Frye N. Fearful Symmetry. Princeton, 1990. P. 242).[↩]
8. Ibid. P. 207.[↩]
9. Frye N. Fearful Symmetry. P. 210.[↩]
10. Ibid.[↩]
11. Ibid. P. 209.[↩]