За каплями Датского короля. Пути исканий Булата Окуджавы

Пути исканий Булата Окуджавы

В раннем детстве верил я,

что от всех болезней

капель Датского короля

не найти полезней.

И с тех пор горит во мне

огонек той веры…

Б. О.

«Жизнь коротка». Булат Окуджава настойчиво повторял эти слова и в ранних, и в поздних песнях. Почему? Стихи помогут найти ответ. «Путешествие в памяти» ¹ поэт совершает в мирных 60-х. Ему видятся «счастливые былые люди» – так названы однополчане, такие, какими знал их на войне. В минуту их гибели —

высокий хор поет с улыбкой,

земля от выстрелов дрожит…

Перед поэтом предстало все одновременно: и ангельский хор, встречающий праведных на пороге, и тело сержанта Петрова на земле, и тот солдат, который спустя двадцать лет «грехи приписывает Богу». Откуда одновременно видны прошлое и сегодняшний день, зримое глазом и заоблачное? И разные земли, будь то Крым и Турция или Япония и Москва.

Вот почему коротка жизнь: из той мысленной точки, в которой находится поэт, жизнь обозрима от начала и до конца. «Ему видней…» Сегодня и нам видно, как она коротка: хотелось вновь и вновь читать – живого и ныне пишущего поэта, но теперь открываем строки ушедшего и увековеченного.

Ему уже воздали хвалы. Кого же провожал Арбат? Певца открытой двери и союза взявшихся за руки. «Дежурного по апрелю» ², автора «Комсомольской богини» ³. На слуху осталось раннее творчество, романтические мотивы⁴ (в передачу «Гнездо глухаря», помнится, все звонили желающие услышать песню «Из окон корочкой несет поджаристой…» – под нее в молодости, бывало…).

Конечно, замечено не только это. Но какие люди – цвет культуры – не упомянули зрелых произведений поэта! Галина Белая, не впервые наблюдая асимметрию между самим певцом и его отражением в глазах публики, говорит: «Рискну предположить, что при жизни Окуджава был прочувствован, но не понят» ⁵. Напрашивается аналогия с Пушкиным, который в глазах многих своих современников так и опочил певцом Людмилы и Руслана, автором южных поэм, романтической лирики.

Сравнение хромает. Поздние стихи Окуджавы, не в пример философской лирике Пушкина, в большинстве своем опубликованы при жизни. Читай, виждь и внемли! Думается, что и тут не все зависит от нашей воли: случилось, что в 90-х в каждом из нас, внутри, как бы умер читатель. В прежние времена, не говоря уже о второй половине 80-х, слышалось со всех сторон: прочли (в журнале, в самтамиздате, в провинциальном издании, совершенно недоступном…), осознали, сопоставили. Сегодня: извини, я с 92-го ничего не читаю. Прочти – и почувствуешь себя очень узким специалистом, «по актуальным проблемам русской литературы». Поэтому никто не провожал автора «Тешекюр эдерим!», автора «Улицы моей судьбы» и «Ворона над Переделкином». Когда-нибудь это покажется странным.

Искания Окуджавы и глубоко целостны, и противоречивы одновременно. Андрей Вознесенский попытался запечатлеть это в стихотворной строке:

Стихами, в бытность атеистом,

Тебе он, Господи, служил.

Действительно, все помнят наизусть: «Пока земля еще вертится…» Есть ли сомнение, что для лирического героя воистину существует Зеленоглазый? Тот, Кто подаст «каждому, чего у него нет»? Однако в своих прозаических высказываниях (например, в «Дружбе народов», 1997, N 4) поэт вполне определенен: «Атеист…» О природе подобных ответов на слишком прямые вопросы разговор особый, современная лингвистика отчасти научилась их объяснять. Нас же интересуют ненавязанные, неангажированные размышления о природе бытия – размышления поэтические.

Удобнее всего начать «мировоззренческий каталог» Окуджавы с очень характерного для него и совершенно определенного: «Я знаю только то, что ничего не знаю». Да, поэт не сомневается в присутствии в мире Высших сил, но именовать их более чем затруднительно:

…куда ты ни взгляни,

кругом пророчества одни,

а кто пророк – не знаю.

Постараемся говорить поточнее: герою стихотворения «В чаду кварталов городских…» известно совсем не мало:

«Какое счастье – смерти нет!

Есть только тьма и только свет…»

Существует посмертие, смерти нет! Существует Тот, Кто выше людей, и здесь он условно назван пророком. Если атеизм, согласно «Словарю иностранных слов», «отвергает всю совокупность религиозных представлений», то мировоззрение героя – не атеистическое. Тем не менее моралью служит первая из приведенных цитат, она подводит итог стихотворению: «не знаю». Немаловажный композиционный ход.

Хотя сама высшая сила и не названа, миссия ее в человеческой жизни известна. Прежде всего – руководство совестью: для Окуджавы это главнейшее в человеке.

Но совесть, совесть, совесть, совесть

в любом отрезке наших суток

должна храниться в чистоте.

(Большее количество раз повторялись в ряд только «труба, трубы…» и «судьба, судьбы…» – тоже главнейшие понятия Окуджавы: Музыка и Судьба.) Над человеческой совестью стоит Высшая сила, чтобы руководить и помогать. Но имя ее неизвестно, адрес не указан:

Хоть бы выпросить прощенье,

знать бы, где его дают.

Откуда происходит такой агностицизм? Как случилось, что человек не знает, как распорядиться, например, своим раскаянием, когда человечество издавна располагает рецептами для врачевания душевных недугов?

Автобиографическая проза Окуджавы помогает понять, как сложились его чувства и мнения. В детстве и ранней юности он разделял граничащую с религиозным сектантством веру своих родителей в коммунистическую доктрину. Например, в лице Ленина герои «Упраздненного театра» потеряли больше чем вождя: «Для Шалико и Ашхен это было бескорыстное, чистое и могущественное божество, наделенное силой и правом все рассчитывать за них так, чтобы им уже не надо было мудрствовать самим, а оставалось лишь действовать сообразно с его волей, в минуты слабости ощущая над собой его укор».

Здесь слагаемые христианства «всего-навсего» помножены на нарушение заповеди «Не сотвори себе кумира». Но кто же не нарушает ту или иную заповедь! Получается, что юный герой романа воспитан верующим в полном смысле этого слова. Даже обряд приобщения выпал на его долю – младенца октябрили : в остановленном для этой цели цеху «Трехгорки» оркестр сыграл «Вихри враждебные…», а представитель парткома сказал речь. Ребенку пофартило : вера его родителей томилась некоторой разубоженностью обрядовой своей стороны.

Только к 50-м годам, пройдя войну, глубоко пережив смерть отца, расстрелянного в 1938 году, и долгую разлуку с незаконно репрессированной матерью, Окуджава постепенно пересматривает свои убеждения. Герой «Нечаянной радости» в 1947 – 1949-м «уже кое-что начал понимать, какой-то робкий анализ событий совершался в… затуманенной голове, и возникали горькие вопросы: «За что?», «Почему?», «Ради чего?»…»

Некоторые исследователи⁶  связывают «первые недоумения» молодого человека с «делом врачей». Однако всякий, кто знаком с творчеством барда, может уточнить: «Сентиментальный марш» опубликован в 1959 году. В глазах многих эта песня – манифест романтической веры в «комиссаров в пыльных шлемах» (хотя и не столько за это любима гениальная молитва к Надежде⁷  ). Очевидно, что пересмотр убеждений был долог и противоречив.

События рассказа «Приключения секретного баптиста» происходят в 1955 году. Герой приглашен, в качестве доброго знакомого недавно реабилитированных, сообщать в известные органы о содержании их разговоров. В финале он говорит благожелательному человеку в штатском: «Вообще не хочу, я для этого не гожусь». Погас в нем «пламень чистой веры». Итак, о дате мировоззренческого перелома нам известно не много, но и не так уж мало: к началу 60-х он, несомненно, состоялся. В поэзию приходит человек, переживший крушение веры.

Утрата одних убеждений еще не означает обретения иных, более предпочтительных. Но ответ мудрецов «Я знаю только то, что ничего не знаю» противоречит главной потребности души, воспитанной в бескорыстной вере: «Мне нужно на кого-нибудь молиться». На кого? Окуджава, несмотря на всю горькую эпопею с коммунистической верой, отнюдь не склонен к ниспроверганию авторитетов, сбрасыванию с корабля современности и т. п. Он скорее готов предоставить полномочия тому, кто всерьез на них претендует, подобно тому, как и на себя готов взять любые обязательства, которые сможет выполнять. Так, когда в жизни наступает «поздний час – прощаться и прощать», поэт становится всемилостивым:

Я чувствую себя последним богом,

единственным умеющим прощать.

Прощая «все, что простить возможно», обещая «и то простить, чего нельзя простить», герой не просто проявляет великодушие, но и получает право отпущения грехов (право, которое священникам дает их сан). Только потому, что во всей полноте переживает чувство прощения.

Право исполнять те полномочия, на которые ты в состоянии претендовать, дано не только самому себе, но и другим, и иногда даже вопреки собственным симпатиям. Вспомним, мы вслед за автором пели: «Дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть». А ведь поэт и сам не из числа властолюбцев, да и отзывается о них малопочтительно: «Кто рвется к власти – всласть ее нажрется…» («Тщеславие нас всех подогревает…»). И тем не менее – «дай… навластвоваться всласть». Раз претендует на полномочия, значит, получит их.

Тем более поэт готов признать состоятельным всякий плод человеческих исканий. Он не отвергает учение, которое так или иначе проявляет свою убедительность. Это звучит в «Парижской фантази» (нам удобнее рассмотреть слова песни, записанные на пластинке; с ней произошло то же, что и со «Старинной студенческой»: «…в течение многих лет Окуджава печатал один вариант слов, а пел другой, не стремясь их примирить» ⁸ ). Вот устный вариант третьей строфы:

Эту землю с отливом зеленым между нами по горстке деля,

как стараются неутомимо Бог, Природа, Судьба, Провиденье,

короли, спаниели, и розы, и питейные все заведенья.

Сколько мудрости в этом законе! Но и грусти порой… Voila!

Вот так список вершителей судьбы! И попробуйте отказать кому-нибудь в их правах! Кто докажет, что короли не влияют на судьбы человечества? Толстой? Но многие с ним не согласны, он спорит со всей исторической наукой. А спаниели? «У парижского спаниеля лик французского короля…», как же ему не участвовать в переделах земли по горстке! А розы? «Красавица в каждом окне», как не властвовать розам! А уж если кто попробует доказать, что питейные заведенья не влияют на людскую жизнь, того освищут всем миром.

Перед этой строкой певец «берет дыхание» – список хозяев жизни на одном дыхании не пропоешь. В исполнительстве тоже есть свои средства иронии. Но шутки в сторону. Предыдущая строка более чем знаменательна. В первую очередь на земле старается Бог, и всем известно, что обратное утверждение логически недоказуемо: сам материализм констатировал, что исходный тезис оппонента так же аксиоматичен, как и его собственный.

Далее старается Природа. Это уже область авторского словоупотребления Окуджавы: со словом «Природа» у него связаны объяснения жизни материалистического толка. Наконец, Судьба и Провиденье: и в общелитературном языке, и конкретно у Окуджавы они синонимичны, так что повтор одного и того же – это первая по порядку открытая усмешка, ворога в третью строку, ироничную насквозь.

Значит, возможно мировоззрение: «по идеализму», «по материализму», «по фатализму». Ни одно из них не отрицается.

Таковы далеко идущие последствия гибели богов и крушения кумиров: все короли бывали коронованы, и каждому доводилось погибнуть на эшафоте («… короля/не погибшего на эшафоте, а достигшего славы и лени…»). И лично тот, кто задается вопросом о мироздании, должен со всей ответственностью решить, кого короновать заново. «Решайте, решайте, решайте за Марью, за Дарью, за всех». Как не иронизировать, не приобщать к списку спаниелей, и розы! От Демокрита до Канта, от Платона до Маркса – не завершился спор, а вот пришел «он сам, тщедушный и сутулый, с уже поредевшим чубчиком, судорожно глотающий слюну и вдруг поверивший, что без его… стишков некому будет осчастливить человечество».

Прочтем же, как «стараются неутомимо» Высшие инстанции бытия.

Лукавый атеистический ответ Окуджавы на мировоззренческие вопросы недаром выслушивался с такой беспечностью. Целые пласты его мировосприятия не враждуют с материализмом. Прежде всего это, условно говоря, пантеистические мотивы: одушевление природы, перетекание человека в природу и природы в человека, многочисленные олицетворения и метафоры, выражающие веру в диалог природы с душой. Ближайшей аналогией является, конечно, Тютчев: великий Пан, дремлющий в пещере нимф, Весна и Зима с большой буквы, беседа с небесными птицами… «В ней есть любовь, в ней есть язык…»

У Окуджавы на полосках бересты читается «исповедальный крик природы»:

Непраздным опытом полна,

она тот крик в листы заносит,

и что-то все твердит она:

предупреждает или просит?

Природа – мыслит: она обладает памятью («заносит в листы» свой опыт и, возможно, оценивает его как непраздный) и, предположительно, способностью предвидеть будущее, предупреждать. Людской разум бессилен перед языком Природы, последний мыслится как реально существующий, но не постигнутый человеком. Это становится ведущим мотивом в стихах о диалоге с Природой:

Малиновка свистнет и тут же замрет,

как будто я должен без слов догадаться,

что значит все это и что меня ждет…

Человек не сомневается, что птица глаголет не столько о своих, сколько о человеческих делах, что она знает о них больше, чем он сам, – то есть имеет свойства инстанции, высшей именно по отношению к людям. Не случайно речь птицы именуется пророчеством, которое, как мы видели в стихотворении «Я умел не обольщаться…», служит эвфемизмом Слова Высшей силы.

В карканье Ворона поэту слышатся «речи его, исполненные предчувствий, отчаяния и желчи» («Подмосковная фантазия»). Прописана не только способность «крылатого существа» к предвидению: «…судя по интонациям, он знает все наперед…», – но и его пристрастное отношение к содержанию пророчеств и к предполагаемому ответу человека: отчаяние и желчь. Человек чувствует так,

как будто оно обвиняет, а мне оправдаться нечем.

Полномочия по отношению к совести – вот чем обладает Природа в лице своего пророка-ворона, и человек их признает. Хотя и не понимает «души его, ниспосланной ему небом».

Вещий Ворон – «как персонаж из песни над головой кружится». Он, конечно, пришел из фольклора, мы узнаем прототипические черты и в песенке «Если ворон в вышине…», и даже в миниатюре «Проснется ворон молодой…» (там этот пророк, по принятой в русской литературе смежности задач, преображается в писателя). Но пророчат и другие существа, наделенные голосом. Окуджава отобрал птиц на роль вестников от имени Природы. Малиновка, ласточка, синица…

На улице моей судьбы не все возвышенно и гладко…

Но теплых стен скупая кладка? А дым колечком из трубы?

А звук неумершей трубы, хоть все так призрачно и шатко?

А та синица, как загадка, на улице моей судьбы?..

«На улице моей беды стоит ненастная погода…» Там устояли немногие жизнеутверждающие символы. Теплые стены и дым из трубы – это знаки ясные, они связаны с «медом огней домашних», незыблемой ценностью в мире Окуджавы. Значение «звука неумершей трубы» известно из множества стихов: музыка символизирует у Окуджавы истину высшего порядка.

1. Стихотворения Окуджавы цитируются по книге: Булат Окуджава, Чаепитие на Арбате. Стихи разных лет, М., 1996.[↩]
2. Г. Бакланов,»…Но с благодарностию – были». – «Булат Окуджава. Специальный выпуск», М., 1997, с. 25.[↩]
3. Д. Лихачев, На редкость красивый человек, В. Аксенов, Каждый пишет, как он дышит… – Там же, с. 2, 8.[↩]
4. »Булат Окуджава – это эпоха нашей юности, нашего посильного сопротивления, надежд, иллюзий, нашей горестной романтики» (Т. Бек, «Московский комсомолец», 19 июня 1997 года, с. 3). [↩]
5. Г. Белая, Он не хотел жить с головой, повернутой назад. – «Булат Окуджава. Специальный выпуск», с. 15.[↩]
6. Г. Белая, Булат Окуджава, время и мы. – Булат Окуджава, Избранные произведения в 2-х томах, т. 1, М., 1989, с. 4.[↩]
7. «Далекий от политики, ненавидевший коммунизм Владимир Набоков поклонялся словесности и был требовательным ценителем высокой поэзии… Стихи заставили Набокова забыть о том, в какой армии сражался герой «на той далекой на гражданской»» (В. Рисин, Надежда, я вернусь тогда… – «Булат Окуджава. Специальный выпуск», с. 16).[↩]
8. Я. Майский, Рецензия на сборники «Зал ожидания» и «Чаепитие на Арбате». – «Мир Высоцкого. Исследования и материалы», М., 1997, с. 429.[↩]