Ю. И. Минералов. История русской литературы. 90-е годы XX века

Чтобы получить удовольствие от учебного пособия для вузов «История русской литературы. 90-е годы XX века» Ю. Минералова, надо воспользоваться советом Ф. Шлегеля: чтение нелепых книг теоретик романтической иронии уподобил увлекательному путешествию в Лапуту. Чем серьезнее тон минераловской «Истории», тем веселее должно быть читателю, научившемуся у Шлегеля рассматривать образцы «вздорной литературы» как «остроумные создания самой природы».

Не стоит верить проникновенно тавтологическим обещаниям Минералова анализировать произведения 90-х годов «органичными для литературоведения филологическими методами» (с. 37): в Лапуте свои представления о литературоведческой филологии, как и обо всем прочем. Над здешним Парнасом, где по-прежнему царят В. Распутин и В. Белов, Ю. Бондарев и П. Проскурин, время не властно. Здесь Л. Леонову, родившемуся в 90-х годах XIX века, отведено больше места, чем всем известным писателям 90-х годов XX века вместе взятым. Здесь последняя новость – это поэма Вен. Ерофеева «Москва – Петушки», написанная в 1969 году, а большинства интеллектуальных бестселлеров последнего десятилетия будто и вовсе не было.

Сначала кажется, что это учебное пособие, как и положено в Лапуте, лишено всякой логики и смысла. Зачем, например, уже сказав, что нынешние времена «иначе как диким историческим зигзагом не назовешь» (с. 45), через пять страниц снова повторять, что «мы сегодня вовлечены в дикий исторический зигзаг» (с. 51)? Зачем развивать эту тему в книге по истории литературы? Русский народ, видите ли, ограблен, с него «в августе 1998 года <…> в придачу к уже снятым ранее (начиная с 1992) семи шкурам нагло содрали и восьмую» (с. 102); 4 октября 1993 года «за несколько часов в центре Москвы было зверски уничтожено множество заведомо невинных людей» (с. 103) – обо всем об этом говорится так, как будто некому больше рубануть правду-матку, как будто нет ни компартии в Думе, ни канала «Московия», ни газеты «Завтра».

Но первое впечатление обманчиво: логика в лапутянской истории литературы все же есть – это логика мифа. То, что Минералов говорит о Распутине, можно отнести и к нему самому: оба «непринужденно мыслят эсхатологическими образами» (с. 49). «Скоро нас начнут уничтожать», – цитирует Минералов любимого им А. Варламова (с. 74); и сам причитает с намеком: «Планомерно осуществляется нечто антикультурное» (с. 15); «кто бы за ними не стоял…» (с. 4); «кто-то ловко управляет…» (с. 11); «кем-то или чем-то дезориентированы» (с. 178). К чему все эти неопределенно-личные местоимения и безличные конструкции? О ком идет речь? Только ли о «врагах за океаном» и «пятой колонне»?

Не случайно так подробно обсуждается страшный персонаж «Пирамиды» Л. Леонова с говорящей фамилией Шатаницкий, а затем загадочный и зловещий Борис Люппо из «Затонувшего ковчега» А. Варламова, «насильник и извращенец, кастрированный в молодости отцом одной из своих жертв» (с. 68). Не случайно описывается, как «из гадостного чрева Бернера», олигарха из «Чеченского блюза» А. Проханова, «однажды во время рвоты выскакивает и убегает, оглядываясь, какая-то отвратительная адская тварь» (с. 112). Автор пособия ясно дает понять: за всеми бедами Родины и родной литературы стоит, по слову странницы Феклуши, «кто-то, лицом черен», «уж сами понимаете кто». А посему – «последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние, по всем приметам последние»…

Но не стоит отчаиваться. Есть-таки непотопляемый ковчег, в котором спасается русская литература. Это Литературный институт им. Горького. В нем завкафедрой – живой классик (В. Гусев), профессора и преподаватели – выдающиеся писатели (А. Проханов, Р. Киреев, В. Орлов), а смена какова – И. Тюленев, Г. Касмынин, Ф. Черепанов. Естественно было бы предположить, что ведущая роль в сей богоспасаемой обители принадлежит ее ректору – С. Есину, тоже живому классику. Однако и он отходит в тень, когда на сцену является сам автор учебного пособия – в своем истинном обличье.

Поначалу намеки на собственное высокое предназначение звучат глухо («самодостаточный поэт» – с. 7). Но чем дальше, тем громче эпитеты: «мой зоркий профессиональный глаз» (с. 159). Ближе к концу книги автор вдруг заводит подробный разговор о поэзии Тютчева и Хлебникова – к чему бы это? Да к тому, чтобы после «Нам не дано предугадать…» и «О, рассмейтесь, смехачи» – с чувством процитировать свои стихи. Записав их в историю русской литературы, Минералов многозначительно заключает: «Впрочем, тут вот что еще неотменимо обязательно: чтобы дар у человека-то был дар Божий. А не чей-либо иной» (с. 195). И вот уже становится не весело, а страшно. Но пугают не сказки об «антихристовых» временах (с. 71). Пугает лапутянский заговор: кто-то ведь это печатает (почтенное издательство «Владос»), кто-то ставит на этом министерский гриф: «Допущено…» Лапута наступает. Лапута уже здесь. Мы уже в Лапуте… или она в нас.

М. СВЕРДЛОВ