«Я служащий театра…»
И. Вишневская, Алексей Арбузов, «Советский писатель», М. 1971, 231 стр.
Вынесенные в заголовок слова принадлежат А. Арбузову, одному из популярных драматургов нашей страны, чьи пьесы вот уже более трех десятилетий не сходят со сцены. Может быть, в этих словах кроется одна из причин неизменной популярности арбузовских драм, неизменной привязанности к ним актеров и зрителей.
А. Арбузов – драматург-профессионал, его не влекут иные жанры и роды литературы, его привязанность к сцене постоянна, и это постоянство наложило отпечаток на весь характер его деятельности. Не случайно одну из своих статей автор «Тани» назвал «Ремесло драматурга». Другой бы побоялся этого словечка «ремесло», предпочел бы нечто более красивое и возвышенное, – А. Арбузов не побоялся. «Одним знанием жизни… нельзя подменить знания ремесла», – считает он. И сам знает театр не снаружи, а изнутри.
Еще Островским была заложена плодотворная традиция нашей драматургии, когда писатель рассматривал себя служащим сцены, полагал обязанным знать все секреты ремесла, когда он чувствовал себя персонально ответственным за репертуар и создавал не просто драмы и комедии, но пьесы, не только прекрасные образы, но и прекрасные роли для своих любимых актеров. Эта традиция продолжается поныне и в деятельности А. Арбузова. Принадлежа сцене, его пьесы вместе с тем стали фактом и литературы, их театральность неразрывно спаяна с литературными достоинствами, поэтому их не только охотно смотрят, но и охотно читают.
Об А. Арбузове писали и пишут часто. Статьи о его драмах, о спектаклях, по ним созданных, публиковали толстые и тонкие журналы, вузовские «ученые записки» и академические литературоведческие сборники. Его творчество было темой диссертаций, ему посвящались подробные библиографические указатели. Однако книга об А. Арбузове выходит впервые. Ее написала И. Вишневская, написала горячо, взволнованно, не только о глубоким пониманием творчества художника, но и с взыскательной, придирчивой любовью к его таланту.
Лиризм арбузовских драм не помешал критику разглядеть их ярко выраженное гражданское начало, публицистический накал, активность позиции художника, его чуткость к движению времени.
«Разные герои в пьесах Арбузова – в одной метростроевцы, в другой строители Иркутской ГЭС, в третьей создатели Комсомольска-на-Амуре. Но герой общий для всех его произведений, самый главный герой – Время… Числа звучат у него пророчески, даты переливаются в драмы, календарь существует не вне человека, но в нем самом, в его душе».
А. Арбузов всегда писал портрет молодого человека своего времени. Так было и в 30-х, и в 40-х, и в 60-х годах. Привязанность к этому герою столь же постоянна, как и привязанность к драматической форме. И. Вишневская увидела и показала, как за обликом арбузовских персонажей открываются черты целого поколения, как меняются, обогащаются, усложняются эти черты во времени.
«Арбузов, – пишет, например, И. Вишневская, – с присущей ему «общественной наблюдательностью» подметил рождение нового типа… Ведерникова нельзя числить просто среди очередных персонажей драматургии 50-х годов. Несомненно, это характер типический, писателю удалось схватить какие-то разрозненные настроения времени, настроения, лишь начинавшие еще звучать и оформляться в понятия, и создать образ не только художественно значимый, но и социально наполненный».
Так было и в «Тане», и в «Городе на заре», и в «Иркутской истории», и в «Бедном Марате». Драматурга всегда интересовал процесс преображения человека, как через ошибки, заблуждения, иллюзии человек «приходит к чему-то большему, чем он сам», как из «скромной модели себя самого» он рождается вторично «более совершенным творением». «Умение писать время, именно писать его, а не высчитывать по нему возраст действующих лиц, позволяет арбузовским пьесам иметь еще одну отличительную особенность – герои этих пьес никогда не бывают статичны, их характеры заданы в развитии, потому что они заданы во времени».
Сам А. Арбузов не раз говорил, что как драматург он начался с «Тани», здесь он обрел своего героя, здесь был первый акт той «драмы странствий» молодого человека, которая во многом определила все дальнейшие поиски художника. Но в книге И. Вишневской очень интересен анализ ранних, почти не известных никому теперь пьес драматурга – «Класс», «Третий Ян» и др. Исследовательница справедливо увидела в них первые, еще не окрепшие завязи многих коллизий, тем, образов, которые пройдут через зрелую драматургию А. Арбузова. Вообще творчество писателя раскрывается И. Вишневской в своей цельности, постоянстве главных пристрастий, основных параметров и вместе с тем – в своей столь же постоянной изменчивости, неустанных пробах новых форм, иных стилевых решений, неиспытанных композиционных конструкций. В этом характерном для А. Арбузова стремлении писать сегодня иначе, чем вчера, критик также справедливо видит влияние театра, знание его секретов. «Именно это знание театра, владение его законами и тайнами позволило Арбузову стать смелым экспериментатором, отважиться на дерзкие поиски самых различных форм, потому что как раз с театром издавна были связаны наиболее подвижные, радикальные искания в области жанров, форм, манеры и стиля искусства».
Ощущение драматургии как живого, вечно обновляющегося потока позволяет критику раскрыть связи А. Арбузова с русской драматической традицией, с опытом Островского и Тургенева, Чехова и Горького. При этом И. Вишневская рассматривает проблему далеко не однозначно. Следование традиции порою может быть внешним, механическим, когда не глубинное содержание классики привлекает автора, а готовые сюжетные звенья, готовые коллизии, передающиеся из века в век. Иной раз так поступал и А. Арбузов. Видимо, знание ремесла, почитание его как прочной, проверенной столетиями технологии творчества также не обходится бея издержек. И на некоторые «издержки» в творчестве драматурга последних лет – излишнюю рассудочность, запрограммированность, «напряженную символику» вместо «ясной эмоциональной образности», недостаточную «прописанность» характеров – критик справедливо указывает.
Фигура А. Арбузова предстает в книге И. Вишневской неразрывно спаянной и с движением советской литературы. Вот почему на ее страницах то и дело возникает разговор о пьесах Н. Погодина и Вс. Вишневского, Л. Леонова и К. Симонова, разговор о коллегах по профессии, яростно споривших порой, но вместе, сообща создававших драматическую летопись нашей эпохи. Это ощущение целого, ощущение движения искусства как производной движения самого времени позволяет критику увидеть, как продолжатся в володинской «Фабричной девчонке» мотивы «Города на заре», как отзовутся через два десятилетия духовные странствия Шурки Ведерникова в героях В. Розова, как незримые, но прочные нити свяжут симоновского «Парня из нашего города» с тем же Ведерниковым или обитателями «Домика на окраине».
И еще об одной привлекательной черте рецензируемой книги хотелось бы сказать. Она написана с чувством глубокого внутреннего уважения к актеру, художнику, самостоятельному истолкователю образов драматурга. Думается, что интересный, сегодняшний взгляд на ставшую уже классической «Таню» во многом подсказан критику ленинградской актрисой А. Фрейндлих, которая с самого начала «показывала в своей героине личность самобытную, одаренную, яркую, личность гораздо более ценную, чем Герман с его утилитаризмом или Шаманова с ее спокойной рассудительностью. Сама пьеса Арбузова давала, оказывается, все основания для такого понимания характера Тани».
В раздумья и выводы автора исследования вошел опыт мастеров советской сцены, вошли наблюдения и открытия Р. Симонова, сыгравшего Шварца в «Потерянном сыне», и Ю. Борисовой – Вальки из «Иркутской истории», и незабываемой Люси Ведерниковой, созданной Е. Фадеевой на сцене Театра имени Ленинского комсомола.
На этом, пожалуй, можно было бы и закончить, если бы… Если бы не одно «но». На последних страницах книги И. Вишневская, отбросив строгие академические каноны, безличные критические обороты, непосредственно, лирически-взволнованно обращается к герою своего повествования: «… Дорогой Алексей Николаевич! Я и мое поколение не мыслим себя без ваших пьес, без ваших спектаклей. Мы ходили на «Шестеро любимых», потом бегали на «Дальнюю дорогу», затем десятки раз смотрели «Таню» с необыкновенной Бабановой. Это были спектакли нашей юности, на них формировались наши идеалы, по ним мы учились жить, любить, строить самих себя. А потом появились «Годы странствий» – и снова очереди за билетами, ночные бдения у касс, и споры, споры, споры, рождающие лучшие, законченные характеры… А потом мы смотрели «Бедного Марата», и снова думали, и снова спорили, и снова с нами был Арбузов…
Мы бы очень хотели, чтобы писатель Арбузов принял решение не уходить от себя, вернуться из сферы высшей математики в сферу высшего искусства…»
Критик страстно призывает драматурга не жертвовать сердцем во славу: холодного аналитического ума, не заставлять зрителя «многое расшифровывать… подобно ребусам» в своих пьесах, не писать «непонятно», одним словом, расстаться с увлекшей его «интеллектуально-шарадной (!) драмой».
Но позвольте, о чем речь? Не без некоторого труда удается установить, что критик имеет в виду пьесы «Ночная исповедь» и «Счастливые дни несчастливого человека». Однако когда начинаешь перечитывать книгу заново, то очень скоро в основном ее тексте, в отличие от лирического эпилога, находишь такие утверждения: «Ночная исповедь» написана в строгой классической манере, в ней нет ни хора, ни условного плана, ни символических обобщений»; «Исповедь – вот, собственно, истинный жанр этой пьесы», которая «стала одной из наиболее откровенных драм Арбузова по накалу лирического чувства, по самоприсутствию».
Как это согласовать с культом аналитического ума, зашифрованностью интеллектуальной шарады?
«Счастливые дни несчастливого человека» – пьеса в каком-то смысле итоговая, она – вопросы и ответы, она проверка и самокритика, она – поиск и разочарования», здесь «Арбузов как бы повторяет целый ряд мотивов, занимавших его на творческом пути». «Пьеса названа «притчей». И вот тут мы бы хотели… поспорить с драматургом… Притча – это форма неопределенная, имеющая самые равные толкования, смысл ее может быть по» вернут в разные стороны… Иное дело – пьеса «Счастливые дни несчастливого человека». Здесь нет и не может быть никаких разночтений… Тут не может быть… противоречивых толкований…»
Тоже, как видим, не очень похоже на ребусную драматургию.
И невольно, по примеру нашего автора, нарушая критические каноны, хочется воскликнуть:
Дорогая Инна Люциановна! Мы не мыслим себе нашей критики без Ваших умных и тонких статей, точных в оценках театральных рецензий, без Ваших содержательных книг о Б. Лавреневе, К. Симонове, А. Арбузове. Но мы очень бы хотели, чтобы все Ваши выводы основывались на строгом и конкретном анализе, чтобы заключения и наблюдения не спорили порой между собой, чтобы ничто в Ваших трудах не противоречило самому существу Вашей работы…
г. Харьков