«…Взять любой случай…» (Литературная техника В. И. Даля)

Определение черт литературной техники Даля позволит и выяснить его место в развитии нашей словесности, и получить свидетельства закономерности самого этого развития – такова цель литературоведения как истории и критики литературы.

Я исхожу из мысли: словесность развивается взаимодействием двух типов художественной речи – стихового и прозаического. В одни эпохи преобладает эстетика стиха, в другие – прозы. Подобная схема, вероятно, присуща любой национальной литературе. В русской ее несомненное действие наблюдаемо примерно со второй половины XVIII столетия и длится до начала 30-х годов XIX. Это была первая стиховая эпоха. Вторая пришлась на конец XIX века (начало 90-х годов) и завершилась 20-ми годами XX века ¹. После этого, хотя схема сохранилась (эстетические законы неотменяемы), ее действие было искажено, и это, кстати, тоже предмет для анализа: искажение эстетических закономерностей.

В эпоху стиха писатель – прежде всего стихотворец. Проза – технический язык, вспомогательное средство. В записной книжке Батюшкова есть наблюдение: «Чтобы писать хорошо в стихах… надобно писать прозою, но не для публики, а записывать просто для себя» ².

Проза для публики – еще не занятие серьезного автора, о романах он и не заикается, это не литература, как и проза пока не считается искусством. Один из виднейших тогдашних теоретиков писал: «Проза – есть обыкновенный язык, которым говорят люди» ³.

Родившиеся в последней четверти XVIII века и в первое десятилетие XIX чаще становились стихотворцами; прозаики на втором плане. Зато родившиеся в конце первого десятилетия и во втором – явные прозаики, хотя по эстетической инерции свой литературный путь начинают стихами (Гоголь, Тургенев).

Эти закономерности видны в творчестве Пушкина. До работы над «Онегиным» он – чистый поэт, и «Онегин» задуман как поэма. Однако автор быстро переназывает жанр: не поэма, а роман, правда в стихах. К прозе Пушкин шел, согласно глубокому наблюдению Б. М. Эйхенбаума (статья «Путь Пушкина к прозе», 1923), от стиха, и в «Онегине» не однажды звучат признания в интересе к прозе. Кроме того, именно Даль сообщает о намерениях Пушкина:

«…Он… усердно убеждал меня написать роман и повторял: «Я на вашем месте сейчас бы написал роман, сейчас; вы не поверите, как мне хочется написать роман. Но нет, не могу: у меня их начато три, – начну прекрасно, а там недостает терпения, не слажу«»⁴.

В таком эстетическом контексте следует рассматривать литературную технику самого Даля. Подобно большинству литераторов поколения 1799-1809 годов, и он начинал стихами. Его первая крупная проза, «Цыганка» (1830), открывается – по упомянутой эстетической инерции – стихотворным посвящением «Тебе», типичным приемом стиховой эпохи 10-20-х годов, сохраняющимся и в 30-е. Так Пушкин начинает «Руслана и Людмилу» и «Онегина». В 1835 году Н. Ф. Павлов, известный прозаик 30-40-х годов, тоже начинавший стихами (и продолжавший, в отличие от Даля, писать их в 40-50-е годы, но снискавший известность именно прозой), пишет три повести и одну из них, «Именины», открывает стихотворным посвящением; Н. А. Полевой предпосылает «Живописцу», повести 1833 года, двойной стихотворный эпиграф.

У Даля следы эстетики стиха остались в структуре «Цыганки»: из ее 13 глав к 9 даны стихотворные эпиграфы, к 2 – пословицы и поговорки и только к оставшимся 2 эпиграфы – чистая проза.

Эстетическая зависимость от стиха проявляется у Даля еще в одном признаке – в названии прозаической вещи. Мне известно несколько примеров (полагаю, их должно быть больше), когда в прозе используется заголовок (тема) стиха. «Цыганка» Даля повторяет название поэмы Баратынского 1830 года; «Мазепа», исторический роман Ф. Булгарина (1834), есть отзвук «Полтавы» Пушкина (1829); рассказ В. Одоевского «Бал» (1833) – своеобразная реплика одноименного стихотворения А. Одоевского (1830).

Даль проделывает путь от стиха к прозе, типичный для многих прозаиков его поколения. Об этом и пойдет речь.

Первая и, вероятно, самая важная черта: Даль не создал большой формы, романа, остался в границах небольшого произведения – повести, рассказа, очерка. У него нет даже попытки разработать сложную словесную конструкцию: с множеством героев, несколькими повествовательными линиями, как будет свойственно в начале второй половины XIX века новому русскому роману. Повествовательная структура Даля проста: один центр (главный герой) и все действие из этого или около этого центра. Лермонтов в «Герое нашего времени» разрушал именно такую схему, вводя нескольких рассказчиков (проезжего офицера Максима Максимыча, самого Печорина), хотя подлинным предметом изображения был все же один герой. И у Даля есть попытки отойти от первоначальной (и устаревшей) схемы в повести «Павел Алексеевич Игривый» (1847), где появляется еще один центр в лице героини.

Вторая черта – использование традиционных повествовательных схем, которые были б мало или совсем незаметны в романе с несколькими линиями (центрами) действия (у Достоевского или Толстого). Писателям переходной эпохи, идущим к прозе от стиха, большая форма не дается вследствие «стиховой выучки», развивающей навык языка, а не композиции. Поэтому пользуются традиционными схемами, среди них анекдот (происшествие); пословица (нехитрая житейская история с басенной моралью), развернутая в рассказ; экзотическое описание (очерк). Иногда Даль попросту нанизывает несколько однотипных историй («анекдотов», «пословиц») одна на другую – таковы рассказы 40-50-х годов, когда, замечу, заявило о себе новое поколение прозаиков-романистов. На их фоне видна архаическая литературная техника Даля, которая, однако, была новаторской на фоне его современников- ровесников.

Его рассказам свойственно использование анекдота – короткой истории с неожиданным финалом («Поверка», «Смотрины и рукобитье», 1848); отсутствие психологии, но чистая занимательность, как и подобает анекдоту; дополнительный интерес нередко вызван языком – явным наследием стиховой школы, что автор применяет с особым «игровым» мастерством, определяя надолго один из путей русской прозы, вплоть до Лескова и Ремизова. В частности, из рассказа «Бедовик» (1839): «…поймал в 1812 году семь возов мародеров, то есть, мародеров, с семью возами клади…». Совершенно лесковская манера, например, в «Левше», где микроскоп именуется мелкоскопом. Впрочем, связь этих писателей давно замечена: «Именно у Лескова мы видим новое артистическое начинание, расцветшее необычайно пышным цветом из ростков, посеянных и взращенных впервые В. И. Далем» ## В. Н. Ильин. Стилизация и стиль. I. Лесков. – Владимир Ильин, Эссе о русской культуре, СПб., 1997, с.

1. Подробнее: В. И. Мильдон. Лед и пламень. О некоторых закономерностях развития русской прозы XIX-XX веков. – «Вопросы философии», 1998. N 1. [↩]
2. К. Н. Батюшков. Избранные сочинения, М., 1986, с. 309. Здесь и далее в цитатах курсив мой. [↩]
3. Н. Остолопов, Словарь древней и новой поэзии, ч. 2, СПб., 1821, с. 433. [↩]
4. »Разговоры Пушкина», М., 1929, с. 202. Репринт, М., 1991. Составитель отнес эту запись к 1833 году.  [↩]