Выходит в Воронеже

«Подъем» – молодой литературно-художественный и общественно-политический журнал, образованный при Воронежском отделении Союза писателей РСФСР, первый его номер помечен январем прошлого года. Правда, у него был старший брат; с 1931 по 1935 год в Воронеже издавался ежемесячный областной журнал под тем же заглавием. К тому времени уже сложился местный писательский актив, давший – тогда и впоследствии – советскому читателю ряд полновесных произведений. М. Булавин, М. Подобедов, В. Петров, Е. Горбов, О. Кретова, А. Шубин, А. Абрамов – на родине А. В. Кольцова и А. И. Эртеля работал дружный и интересный творческий коллектив.

Мы встретим в журнале знакомые имена писателей, патриотов родного края и без труда услышим в их созданиях «гимны прежние». Однако новый «Подъем» не только воскрешает былые традиции, но и стремится расширить их. Об этом сказано во вступительной статье к первому номеру журнала: «Он не должен и не может быть узкообластным. И отделение Союза писателей и редакция ставят своей задачей объединить вокруг журнала все творческие силы ряда областей центрально-черноземной полосы Российской Федерации…»

Даже беглое знакомство с журналом убеждает, насколько успешно выполняется эта сторона дела. Прежде всего за счет поэзии. Стихи, отвечающие редакционным требованиям, пишут в Курске, Орле, Тамбове, Липецке, Мичуринске, Новохоперске, в селе Касторном, Панине, Левой Россожи и т. п. Иные из них радуют свежим видением мира, бодрой, своеобычной интонацией, и невольно задерживаешься, перечитывая строки В. Кораблинова, В. Гордейчева, К. Гусева, В. Богатырева или партизана-воронежца В. Шульчева. Поэты стремятся запечатлеть облик своего края, который выдержал суровые испытания и расцвел вновь еще краше.

Прошли дожди,

Ушло ненастье,

Смотри,

Родная сторона:

Подкова радуги

На счастье

Твоим полям подарена.

Еще раскалена.

Узорна,

Воткнулась в лес одним концом,

Как будто только что из горна

Вдруг выхвачена кузнецом.

Стихотворение В. Семенова «В поле», откуда процитирован этот отрывок, может служить эпиграфом ко всей журнальной антологии поэтов центрально-черноземной полосы. Что до прозы, то она представлена в полуторагодовом комплекте журнала двумя романами, пятью повестями и дюжиной рассказов. Для печатного органа, выходящего шесть раз в год, это не столь худо.

Я останавливаюсь в дальнейших подсчетах. В самом деле, для оценки литературы «количество» еще ничего не говорит или говорит очень мало. В художественном произведении буквально все – широта охвата жизненного явления, степень проникновения в сущность человеческих характеров, отточенность слога – «качество», – и сотни шедевров серости, сложенные в пирамиду, не перетянут одного «Тихого Дона», кстати, родившегося неподалеку от воронежских земель.

Критерий «качества», основной критерий художественной литературы, одинаково применим к произведениям большим и малым. И тут недопустима оскорбительная скидка на пресловутый «провинциализм». Критик обязан разговаривать с писателем с самой высокой профессиональной требовательностью, не ориентируясь ни на литературную табель о рангах, ни на свидетельство о местожительстве. К тому же с образованием Союза писателей РСФСР рушатся дотоле существовавшие межобластные барьеры, и писатель из Ростова, Воронежа, Новосибирска выходит нынче навстречу широкой советской аудитории. Ему многое дается – с него больше и спросится. Прошли времена небрежения к «периферии», когда побывавшему в каком-либо областном городе Российской Федерации приходилось доказывать: «А писатели в области есть!» (так, например, озаглавил свою статью в «Литературной газете» москвич К. Лапин).

Разумеется, есть писатели. Да еще с какой интересной биографией! Скажем, первую повесть воронежского прозаика М. Булавина «Побег» редактировал М. Горький. Другого воронежца, В. Петрова, связывала многолетняя творческая дружба с А. Серафимовичем. Как и надо быть, в Воронеже и иных городах центральной черноземной области живут литераторы, горячо любящие свой край и – что едва ли менее важно – прекрасно его знающие.

Мы часто и справедливо ратуем за укрепление связи литературы с жизнью. Но где, как не «на местах», эта связь осуществима в наибольшей степени! Об этом говорил на Втором Всесоюзном съезде советских писателей В. Овечкин, призывая прозаиков, драматургов, поэтов окунуться в гущу действительности: «Месяц пожить в деревне и начинать писать роман – ничего толкового из этого не получится. Сплошь будут наивные восторги горожанина, убедившегося, что и в деревне, оказывается, живут неглупые люди». «А какой интересной и многообразной стала бы наша литература, если бы каждый писатель питался жизненными соками от той земли, с которой кровно сжился!» Речь шла, конечно, не о том вовсе, чтобы писатели, наподобие беспокойных «сыновей» лейтенанта Шмидта у И. Ильфа и Е. Петрова определили себе соответствующие территориальные зоны обслуживания. Изучение жизни «изнутри», через повседневность, а не по поездкам на дачу или творческим командировкам – таково первейшее условие правдивого и высокого искусства. Не впитай М. Шолохов всех впечатлений родной ему Донщины, не явись он свидетелем и даже участником строительства новой деревни, борьбы с кулаками и борьбы за середняка, не познай в полную глубину и того, что значит идти за плугом, часами следя, как лемех отворачивает жирный пласт, и того, как пахнет пропитанный горьковатым дымком костра кулеш, и того, чем дышат овеянные первой оттепелью вишневые сады, не было бы и «Поднятой целины». Точнее сказать, книга-то могла и появиться, только не такая, а бессильная подтолкнуть нашу мысль к напряженной работе, неспособная доставить нам бескорыстную радость узнавания нового даже в том, что казалось известным и примелькавшимся.

А разве не знаменательно, что лучшие произведения об Отечественной войне родились на основе ее непосредственного отражения участниками, в большинстве своем даже не бывшими в то время профессиональными литераторами (П. Вершигора, В. Закруткин, В. Некрасов и т. д.).

Стремление активно вторгнуться в жизнь, отразить события сегодняшнего дня в журнале достаточно заметно. Но, как уже верно отмечал П. Трофименко в своем обзоре прошлогодних номеров «Подъема» («Октябрь», 1957, N 3), если говорить о живом и полноценном отклике на современность, приходится назвать не роман, рассказ или поэму, а очерк. «Благородные» литературные жанры с их развернутой родословной прототипов, сюжетных ходов, характеров отстают от своего собрата «разночинца», сочетающего документальность с простотой, а подчас и увлекательностью изложения. Очерки Н. Родина «Экскурсия» («Подъем», 1957, N 1) и «Большие перемены» – («Подъем», 1957, N 5 – 6), рассказывающие о людях колхозной деревни, записки инженера А. Снимщикова «Ученые и практика» («Подъем», 1957, N 2), «повесть-быль» О. Кретовой «Хозяйка своей судьбы» и другие передают дыхание жизни, ее боевой, наступательный ритм. Вот, к примеру, небольшой рассказ-очерк Н. Коноплина «Настин» любовь» («Подъем», 1957, N 1). Чувствуется, что писался он по горячим следам, да и подзаголовок у него характерный: «Из записок журналиста». Сюжет его несложен, – впрочем, уместно ли говорить о сюжете применительно к нескольким выхваченным из жизни эпизодам, еще не отстоявшимся, не остывшим? Зато именно эта «невыдуманность», достоверность заметок вместе со значительностью темы предопределила их убедительность.

Дочь бакенщика Памфилыча Настя полюбила Юрку, сына лесника Истомина, в то время как Памфилыч и слышать не хочет об ее избраннике. Тому причиной острая неприязнь Настиного отца к леснику, чья добротная усадьба стоит по ту сторону Дона, как раз напротив хибарки Памфилыча. Не только донские воды разделили бакенщика с Истоминым, – нечто иное, неодолимое легко между ними. Памфилыч видит, что лесник, моложавый человек с «добрыми голубыми глазами», живет маленьким помещиком, эдаким лесным Сваакером, ловко обводя вокруг пальца нерасторопных ревизоров. Понаторев в хищениях леса, Истомин посылает своего Юрку учиться не куда-нибудь, а «на прокурора», решив, очевидно, войти для удобства дела в родственные отношения; с юриспруденцией.

«Косари у него по найму работают, за коровой его чужая баба присматривает, в селе хату новую ставит. Откуда у него все это берется?» – возмущается Памфилыч. Один он бессилен свалить лесника и в финале бушует хмельной у стен истоминской усадьбы. Однако единственно верный путь борьбы с Истоминым намечен: «Мало ли что он нас лично не трогает, он лес наш народный тащит… В таком деле надо действовать с народом и твердо…»

В «Записках» автора занимает более всего Настя и ее судьба. Выведение на чистую» воду Истомина рассматривается здесь прежде всего как суровое испытание Настиной любви к Юрке. Но такая расстановка акцентов вовсе не приглушает активного, наступательного начала в произведении, она придает повествованию необходимую сдержанность: возмездие уже свершилось. Оно в самом изображении Истомина, в снятии с него грима «аграрника-марксиста». Жизнь подсказала автору границы художественного такта. Этого, к сожалению, не произошло в целом ряде других рассказов. Написанные с дидактической целью (в чем еще нет ничего худого), они безжизненны. В них нет крови и мускулов. Они служат наивной иллюстрацией к заданному тезису. Идет ли речь о том, как демобилизованный полковник Голубничий, поборов гордость асса, решил работать в аэроклубе (М. Сорокин, Дальняя улица, «Подъем», 1957, N 1), или о том, как безыменный положительный инженер обнаружил в своей спутнице по дому отдыха пустую и корыстную хищницу (Н. Горбунов, На прогулке, «Подъем», 1957, N 2) – идея не вытекает из жизненной ситуации, а как бы подламывает ее под себя. Вот рассказ М. Сабина «Совесть не позволяет», изображающий победу в душе крестьянина нового, коммунистического отношения к колхозной собственности над старым, индивидуалистическим («Подъем», 1957, N 2). Тема не из легких и именно в силу своей жизненности. Малейшая фальшь грозит загубить весь замысел.

Герой рассказа Иван Кузьмич Мишенин, прозванный за равнодушие к колхозным делам «середнячком», спокойно воспринимает известие о краже колхозной соломы: его хата с краю. Вот так «с краю» прожил он с супругой Прасковьей двадцать пять лет в колхозе. И вдруг…