Вторые московские Анциферовские чтения. Сб. ст. по материалам Международной конференции, посвященной 140-летию В. Д. Бонч-Бруевича

Вторые московские Анциферовские чтения. Сб. ст. по материалам Международной конференции, посвященной 140-летию В. Д. Бонч-Бруевича / Сост., науч. ред. Д. С. Московская; отв. ред. Д. П. Бак. М.: Государственный литературный музей, Три квадрата, 2014. 608 с.

Привлекательность сборника — в его междисциплинарности. Опубликованные статьи (а их более сорока) демонстрируют современные научные подходы к изучению истории менталитета, повседневности и их отражения в литературных памятниках разных национальных традиций. И неслучайно представленный труд посвящен памяти двух ученых, Н. Анциферова (историка-архивиста, медиевиста, краеведа, урбанолога-экскурсиониста, историка и теоретика литературы, мемуариста), а также В. Бонч-Бруевича (основателя Литературного музея — важнейшего «локуса культуры», собирателя памяти, где по факту происходит синтез гуманитарных знаний), которые своей деятельностью утверждали актуальность краеведения и его практик (музейного дела, экскурсионизма) для широкого круга исследований, в том числе для науки о литературе.

Организаторами Вторых московских Анциферовских чтений выступили Институт мировой литературы имени А. М. Горького (ИМЛИ РАН) и Государственный литературный музей (ГЛМ). Сложившийся тандем можно назвать естественным, поскольку он основан не только на едином интересе к литературе в ее реальном бытовании, но также — на общей истории. Напомню, что сотрудники «Звеньев», выпускавшихся Литмузеем, работали в «Литературном наследстве» (научно-археографическом издании ИМЛИ), и наоборот. Труды и судьба Анциферова как нельзя лучше иллюстрируют исконное братство академического и практического (музейно-экскурсионного) литературоведения. С 1936 года и до конца жизни Анциферов являлся сотрудником ГЛМ, возглавлял экспозиционный отдел литературы XIX века и в то же самое время был автором «Литнаследства». В этом отношении обращает на себя внимание статья М. Фролова «Н. П. Анциферов — герценовед», в которой с опорой на архивные источники реконструированы обстоятельства работы ученого для томов легендарной серии по приглашению И. Зильберштейна и С. Макашина. Здесь же, в ИМЛИ, в августе 1944 года Анциферов защитил диссертацию по проблемам урбанизма в художественной литературе. И это не единственный пример живых связей текстологии, высокого академизма и музейного дела.

Междисциплинарность подходов и тем отражена в самой структуре сборника. Первый раздел («Документы истории. Воспоминания. Архив») содержит свидетельства о времени и о себе (дневники, эпистолярий, мемуары), которые воссоздают социально-исторический и биографический контекст в его бытовой конкретике, в той области, «где совершается переход истории в искусство, non-fiction оказывается на полпути к fiction» (с. 12). В центре внимания — представители творческой интеллигенции России первой половины ХХ века, их деятельность и личностные качества в условиях войн и революции. Особенно показательны страницы из истории взаимоотношений В. Бонч-Бруевича и Вс. Срезневского (А. Александров), В. Комаровича (О. Богданова), а также Н. Анциферова и А. Лосева (Д. Московская). На примере жизней четырех героинь (О. Захарьиной, Н. Враской, А. Константиновой, Л. Новицкой), бестужевок, учениц И. Гревса, в статье М. Вербловской прослеживается судьба анциферовского поколения. Архивные материалы о десятом томе «Летописей» — последнем издании В. Бонч-Бруевича в Гослитмузее (И. Рудой) — реконструируют обстоятельства, в которых находился музей в ходе ожесточенной идеологической борьбы послевоенных лет с гуманитарной наукой. Тема сохранения исторической памяти заявлена в публикациях писем из архива семьи Горбуновых-Посадовых (Е. Михайлова), переписки В. Бонч-Бруевича с Н. Анциферовым (Д. Московская), а также мемуаров М. Анциферова, Е. Дунаевой, Г. Коган. Замыкает первый раздел подборка «In memoriam» (памяти дочери Н. Анциферова Т. Камендровской). Однако материалы эти интересны не только своей мемориальной составляющей. В них содержатся ценные сведения, благодаря которым можно полнее обрисовать судьбы второй волны русской эмиграции.

Следующий раздел («История vs искусство») посвящен идеологии художественных локусов, историческим контекстам творчества, экскурсионистике и литературному краеведению. Авторов (филологов, философов, социологов, историков, искусствоведов, музейных работников) объединяет интерес к различным формам воплощения исторического процесса, интуитивно-рефлексивным механизмам и техникам воссоздания реальности.

Отечественные и зарубежные ученые преимущественно на новом материале апробируют методы комплексного анализа, интерпретации и комментирования литературных памятников. Большинство из них стремится разглядеть за «географической номенклатурой» различные аспекты содержания (религиозного, сословного, государственного, героического) исторической и национальной жизни, в том числе — западной. При этом исследователей интересуют не только литературные практики воссоздания реальности, но и кинематографические. Например, А. Гончаренко рассматривает специфику репрезентации городской среды в поздних фильмах венгерского режиссера Белы Тарра, образующих целостную художественную систему: «Проклятие», «Сатанинское танго», «Гармонии Веркмейстера», «Человек из Лондона» и «Туринская лошадь». Таким образом, мысль Анциферова о том, что «отношение писателя-урбаниста к топографии города, к его realia, вытекает из особенностей его творчества и тесно связано со всем строем его лиры» (с. 428), автоматически переносится и на режиссера, уделяющего внимание городской культуре.

В контексте проблемы номинаций и онтологии имени Н. Корниенко обратилась к теме двух столиц в русской литературе 1920- 1930-х годов и на обширном материале продемонстрировала, как часто в эти десятилетия литература «в Париже и городе N, Берлине и Москве, Петербурге-Ленинграде и донских степях заставляла человека посмотреть на себя в зеркало (устойчивый символ «окна» в иной мир), на самых разных путях возвращаясь к осмыслению того зазеркалья космического одиночества человеческого «Я», на котором лежит печать обезбоженного века»; который, в свою очередь, «выдав через закон разрешение на произвольное переименование русского культурного пространства, массовой псевдонимией создал почву для паралича культуры» (с. 306-307). Из других значимых локусов в связи с вопросом об актуализации содержания художественных хронотопов рассмотрены Галлиполи в драматургии русского зарубежья (Д. Николаев), Ареццо в текстах неитальянских писателей (Alessandro Farsetti), Дорнах как место необыкновенного эксперимента, где расположен Гетеанум (Monika Rzeczycka), Глазов как образ провинциального города у В. Короленко (Н. Закирова) и даже Готэм-сити из комиксов про Бэтмена, за которым угадывается вполне определенная часть Нью-Йорка (Rafael Carrión Arias).

Наименее стройная по составу — центральная часть второго раздела сборника. Исторические контексты творчества — слишком широкая для вычленения единой логики тема. Бок о бок идут статьи, которые, с одной стороны, касаются рецепции тех или иных концепций (областнических, религиозно-философских, научных) в художественном творчестве, а с другой — объединены вопросом о соотношении исторической памяти (начиная с античности) и литературы. Связующим началом, судя по всему, служит общее для всех авторов понимание того, что искусство, отражая и формируя историческую память, пронизывает всю мировую историю, а памятники письменности помогают восстановить разорванный контекст, раздробленное сознание человечества, представить в наибольшей полноте жизнь ушедших эпох и, по сути, являются самостоятельным реальным источником идей, художественных образов и сюжетов.

В заключительной части данного раздела, посвященной экскурсионистике и литературному краеведению (в частности, постройкам Ф. Шехтеля в Москве и писательским местам Оренбурга), оценивается значение и содержание истории пространства (в противовес традиционной историографии времени). Исследователи указывают на важную культурно-антропологическую ее составляющую — способность представить пространство как область индивидуальной и социальной практик. Следует заметить, что в научной рефлексии Анциферова трудно переоценить значение ландшафта. Его отдельные элементы (выразительные архитектурные объекты, памятники и проч.) существенны как выразители исторической (политической, духовной, культурной) миссии, они обладают общественной ценностью и признанной способностью к иносказанию (историческому смыслообразованию). Известно, что пространственный компонент был едва ли не главной областью свершений отечественной истории ХХ века. Но, к сожалению, историографические и методологические выводы Анциферова, принадлежавшего к кругу блестящих историков-краеведов 1920-х годов (достаточно перечислить имена А. Архангельского, И. Гревса, Н. Павлова-Сильванского, В. Семенова-Тян-Шанского и других), в трудах которых в различных вариантах осмыслялся локальный метод исторической науки, не нашли последователей в советской России. Историческая география преимущественно развивалась западными учеными, в частности, представителями школы «Анналов» («Новой исторической науки»). Возвращение трудов Анциферова в отечественную науку способствует новому пониманию литературного краеведения и культурной географии.

Как видно, сборник (прекрасно изданный и проиллюстрированный) адресован самому широкому кругу гуманитариев, которые ориентированы на результативное совмещение методик работы историка, филолога, искусствоведа. Впрочем, не удалось избежать и погрешностей, допущенных по недосмотру корректора, но простительных для столь объемного издания. К примеру, названия статьи Д. Завельской в содержании и основном тексте не совпадают. Главное же, предлагаемый труд представляет не только фактологическую (хотя в этом его достоинство), но и концептуальную ценность: в научный обиход введены новые материалы, представлены перспективные подходы к изучению памятников отечественной и зарубежной литературы, истории и культуры, а имя Анциферова, вынесенное в заглавие, выступает связующим звеном между «филологией прошлого и будущего».

А. ХОЛИКОВ