Время «постреволюции» в романе Ю. Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара»

Грусти у нас теперь много — кто-то давно ее посеял, а мы жнем. Урожай. Самый грустный человек 20-х годов был Грибоедов.

Из письма Тынянова Горькому 21 февраля 1926 года

Время революции закреплено в пространстве. Партии и «личности» ведут жестокую борьбу за свое место в быстротечном революционном времени. Помним Маяковского: «Которые тут временные? / Слазь! / Кончилось ваше время». Время революции чрезвычайно пестро, торопливо и изменчиво: февраль 1917 года — имперская Россия; март 1917 года — отречение императора Николая II, и место имперской заняла «Свободная Россия» во главе с Временным правительством; к середине лета 1917 года нарастает анархия и все большую роль играют Советы рабочих и крестьян. Наконец к 25 октября 1917 года большевистским вождем В. Лениным назначено время свершения «пролетарской» революции: «Вчера рано, завтра — поздно. А потому — сегодня». Новые участники¹ определили свое время сообразно своим целям.

Для закрепления успеха новая власть сменила календарь, переведя страну с юлианского на григорианский, тем самым символически порвав с прошлым и обозначив вектор своего движения на Запад, в мировую революцию. Ленин как глава нового правительства Советской России законодательно закрепил это догоняющее другие страны время, одновременно несущее им вихрь революции, подписав 26 января 1918 года «Декрет о введении в Российской республике западноевропейского календаря».

Понятно, что время после революции принадлежит победившим.

Однако что принес «успех революции» тем, против кого революция затевалась, или… что приносит «безуспешная» революция тем, кто в ней участвовал? Как переживается постреволюционное время потерпевшими поражение? Останавливается? Движется вспять? Постреволюционная Россия после 1917 года, применив классовый подход, определила побежденных в «бывшие»… Их время прошло, осталось в прошлом. И если эти люди не погибли в революционной катастрофе и гражданской войне, то как могла продолжаться их жизнь?..

События 20-х годов молодой Советской республики от времени гражданской войны через новую экономическую политику к 30-м сталинским годам с программой построения социализма скреплялись идеями социального новаторства, революционного успеха «эксклюзивных» советских опытов строительства «нового общества». Героев революции важно было иметь не только в настоящем, но и в «революционном прошлом». «В 20-е годы нашего века нужен был исторический роман, — писал (анти)советский литературовед, — потому что было необходимо понять, что великая революция наступила как результат исторического процесса, а не случилась, потому что недоглядела полиция. Создавалась новая культура, и надо было доказать, что она имеет право на существование, приобретенное не только победой, но и законным наследованием» [Белинков: 168].

На 1925 год пришлось сразу два «революционных юбилея» — 100-летие декабрьского восстания 1825 года и 20-летие революции 1905 года. Как пишут современные исследователи, «раздавались голоса о приоритете юбилейных торжеств в честь революции 1905 г. перед декабристским юбилеем. Наиболее настойчиво за это ратовал М. С. Ольминский. Но его позиция была подвергнута критике. В защиту юбилея декабристов совместно с С. И. Мицкевичем выступил М. Н. Покровский» [Цамутали, Белоусов: 11]. Молодому социуму нужна была своя «длинная история».

К юбилею декабристов о событии столетней давности писали не только историки. В 1924 году известному к тому времени литературоведу Юрию Николаевичу Тынянову, разрабатывавшему основы русской формальной школы, одному из ведущих теоретиков ОПОЯЗа, сотруднику Государственного института истории искусств, была заказана повесть для юношества о поэте и декабристе, лицейском друге Пушкина, каторжанине и ссыльном на поселение в Сибирь Вильгельме Кюхельбекере. Роман вышел в 1925 году под названием «Кюхля» тиражом в 6 тыс. экземпляров. С этого романа началась писательская биография формалиста-опоязовца Тынянова.

Однако не тема выступления декабристов будет занимать нас в этой статье. Вопросы о времени после провала декабристов в 1825 году стали смыслом другого произведения Тынянова с его главным героем Александром Сергеевичем Грибоедовым. «Смерть Вазир-Мухтара» была написана Тыняновым в канун десятилетия двух русских революций, слившихся в идеологии победившего пролетариата в одну — революцию Великого Октября 1917 года. На протяжении 1927 года роман писался и публиковался с продолжениями в двенадцати номерах журнала «Звезда». В 1929 году он вышел отдельной книгой.

В этом романе время, как мне представляется, стало не фоном, не биографической связкой романных событий, не контекстом эпохи или «бытом», как сказал бы Тынянов-теоретик. Время под пером автора стало «литературным фактом» исторического романа. Так совпало, и это скорее не случайность, что писание романа стало временем последнего плодотворного периода разработки теоретических основ формальной школы. Две программные статьи Тынянова «О литературной эволюции» и «Проблемы изучения литературы и языка» вышли в 1927 и 1928 годах соответственно. Они стали продолжением важной и этапной статьи 1924 года под названием «Литературный факт», в комментариях к которой исследователями отмечалось, что для теоретика Тынянова «аспект эволюции, исторического движения, несомненно, господствовал», а термин «эпоха-система» позволял «закрепить соединение исторически-временного и синхронно-системного» [Тоддес и др.: 523]. В письме к другу и коллеге по ОПОЯЗу В. Шкловскому от 1927 года Тынянов строил планы на продолжение теоретической работы:

Кончу роман, разные занятия, закачусь на погибельный Кавказ, буду писать об эволюции литературы. Крепко о ней думаю, кое-что выдумал <…> Выйдет у нас, чувствую, дело. Необходимо еще прожить 15 лет. Обоснуем свое значение на жизни, а не на смерти — это дело поэтов² (цит. по: [Тоддес и др.: 523]).

Думаю, правильно будет сказать, что для Тынянова-писателя работа над романом «Смерть Вазир-Мухтара» с его героем, поэтом-драматургом, ставшим дипломатом, а желавшим стать реформатором-практиком экономики Кавказа в интересах России, явилась своего рода интенцией продумывания, осознания и разработки идеи «литературной эволюции», которой был занят Тынянов-теоретик.

Итак, время жизни после социальной катастрофы, после неудачи первой попытки политического протеста части российского дворянства против самодержавного устройства Российской империи. Это время «переломилось» («вдруг», как написал Тынянов) от первой ко второй четверти XIX века: от победной эпохи Александра I к его наследнику Николаю I.

И вот вопрос: гарантировано ли, что поражение протестантов принесет такой успех другой стороне, что память о событии будет совершенно забыта? Заметим, что официальная оценка произошедшего выступления войск на площади перед Сенатом в газете «Санкт-Петербургские ведомости» имела целью именно забвение. Читателям сообщалось прежде всего о «чувстве радости и надежды», которое испытали подданные в связи с вступлением на престол императора Николая Павловича. Сообщалось: «Между тем, две возмутившиеся роты Московского полка не смирились. Они построились в баталион-каре перед Сенатом; ими начальствовали семь или восемь Обер-Офицеров, к коим присоединилось несколько человек гнусного вида во фраках. Небольшие толпы черни окружали их и кричали: «ура!» <…> мятежники <…> не нашли себе других пособников, кроме немногих пьяных солдат и немногих же людей из черни, также пьяных…»³ [Санкт-Петербургские...].

Однако можно предположить, что поражение в революции все же сохраняет нереализованную энергию за границами завершившегося события. Память о событии, несмотря на жестокие последствия со ссылками и казнями, продолжает тлеть в общественном организме, вовлекая в крутящуюся воронку болезненных воспоминаний тех, кто в нем участвовал, их друзей и родных. «Время жизни» продолжается, событие остается в официально осужденном прошлом и опускается на дно истории… Но люди, прямо или косвенно связанные с поражением как событием своей жизни, продолжают существовать в «прошедшем настоящем»…

Что же происходит с человеком, переживающим такую ситуацию? Ему ли принадлежит время? Волен или неволен он в своей жизни после неудачи протестного события?

Тынянов описывает выступление декабристов на площади перед Сенатом в романе «Кюхля». Там — пространство наполнено движением: по улицам-«артериям»-«сосудам» города движется народ, ему противостоит пустота утренней площади, постепенно заполнявшейся восставшими, безмолвно застывшими и уже ощущающими безнадежность своего выступления. Их время замерло на площади, а потом закончилось: для пятерых на кронверке Петропавловской крепости, а для остальных изменило свое течение, перенеся в другие пространства: приговоренным к каторге в Сибирь, разжалованным в рядовые в действующую армию на Кавказ.

В «Смерти Вазир-Мухтара» описания декабрьского события 1825 года нет, но оно присутствует в самой жизни Грибоедова. Это он, герой романа, по замыслу автора, втягивается в воронку неудачи большого события. Аркадий Белинков писал, что различие двух романов Тынянова в том, что в первом жизнь героя предопределена историей, а во втором — судьбой:

Историчность первого романа более явственна и проста, история в нем играет лишь роль импульса человеческих поступков. Второй роман написан о том, что все проходит и повторяется, о том, что все решено, и все, что будет, уже было, а будет «то же, что и сейчас» [Белинков: 184].

И далее, продолжая сравнение, он писал, что жизнь Грибоедова в романе связана с «качествами времени»; человек в нем — лишь «точка приложения исторических сил»; в нем нет «свободы воли, нет выбора, все в нем предрешено и предназначено, и поэтому, независимо от своих природных качеств, человек становится таким, каким его делает время» [Белинков: 183]. Отнесемся к этому утверждению как к гипотезе нашей статьи и попробуем проанализировать «всесильное» время романа.

Его начало мощно и страшно. Во вступлении дается картина своего рода апокалипсического апофеоза: время, скрутившее и привязавшее людей к происходящей катастрофе, не позволяет разрешиться ей в высших сферах. И во вступлении, и во всем романе персонажи находятся в пространстве земных интересов и целей, успехов в их достижении, но больше утрат…

Статическая динамика — оксюморон, на мой взгляд, естественный для Тынянова-формалиста, ищущего точку соединения диахронии и синхронии. Метафорическая мистерия введения в роман механистична. На это прямо указывает последняя строка из эпиграфа — стихотворное послание Баратынского Грибоедову («Храня движенья вид…»):

На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось; раздался хруст костей у Михайловского манежа — восставшие бежали по телам товарищей — это пытали время…

Время земной жизни имеет свою размеренность смены поколений: отцы, дети, внуки. Отцы, с их «прыгающей походкой», — «порхающие отцы», осужденные на казнь и «бесславную жизнь», от них «отлила кровь», «переместилась». Но дети, собственно, не иное поколение, они моложе отцов «всего на два, на три года». После декабря 1825-го потянулись годы «пустот» — время неуспеха, последствий провала «тайного общества».

И тогда началось время «детей»: «…они завинтили пустой Бенкендорфов механизм и пустили винт фабрикой и заводом. В 30-х годах запахло Америкой, ост-индским дымом». Отцам это время несло «соль и смерть», а детям — «деньги»…

Время продолжающейся жизни человека, когда его «век умер раньше», есть время тяжелого умирания… Писатели «эпохи после» нашли точное слово — «лишние люди». Тынянов пишет о «жизни превращаемых«: «…жизнь тех из двадцатых годов, у которых перемешалась кровь. Они чувствовали на себе опыты, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут». Не о своем ли времени Тынянов в этих строках и далее, когда наделял каждое время своим «видом брожения»? Пушкин — «винное», Грибоедов — «уксусное», Лермонтов — «гнилостное». Тынянов продолжал, уточняя, что самые тонкие духи требовали амброзии (отбросов): «Вот уже в наши дни поэты забыли даже о духах и продают самые отбросы за благоухание».

Кого же из поэтов своего времени Тынянов имеет в виду? Вправду ли, как считает Белинков, всегда все, что было, есть и сейчас?

Наконец автор подходит к цели введения в роман. Его собственный образ-метафора встает перед читателем: «Старый азиатский уксус лежит в моих венах, и кровь пробирается медленно, как бы сквозь пустоты разоренных империй». Здесь исток встречи автора с героем, здесь авторская интенция: Грибоедов еще недвижен, только со сна, «он не думает, не говорит». Но вот герой протягивает руку к очкам… И наконец автор завершает вступление: «Еще ничего не решено». Чья это мысль? Автора, героя, или это — «затакт», озвученная пауза перед тем, как запустить время романной жизни Грибоедова?

Точно таким же предложением, но только с еще одним словом — «было», — открывается первая глава романа: «Еще ничего не было решено». Между этими двумя почти тождественными предложениями стоит эпиграф, данный на арабском языке с переводом на русский, из письма, подписанного Грибоедовым и с именем адресата — Булгарину. Так, еще не начав повествования, автор представляет двух героев своего романа⁴.

Грибоедов просыпается в отчем доме в Москве, где останавливается всего на два дня, так как с дипломатической миссией везет из Персии в столицу Туркманчайский договор (договор подписан 10 февраля 1828 года). «Отчие» звуки оживающего поутру дома пробуждают в нем воспоминания о прошлом — «Алексей Федорович Грибоедов, дядя с палкой, умер пять лет назад. Скончался в свое время и папенька». Часы в доме перекликались из комнаты в комнату, «как петухи», в будуаре у maman маятник часов «всегда ходил как бешеный». Позже Грибоедов ехал по Москве, отмечая «с некоторым любопытством <…> что движение совершается кругообразно и без цели»:

Стоял печальный месяц март — погода влияла на настроение героя. Скука. Желание перемены настроения оживляло в памяти недавние переговоры в крепости Аббас-Абад и бессонные ночи: идешь, идешь за линией, натыкаешься на препону, и путаница <…> на солнце он был мальчиком, в тени стариком.

Следующим абзацем Тынянов вводит в текст фабульный конструкт: проект. Под таким названием в текст романа входит сочиненный Грибоедовым проект Российско-закавказской компании для развития экономических, более чем политических, отношений юга Империи, Кавказа⁵. Тынянов практически сразу сообщает будущую судьбу проекта: «Рассеянность и холод коснулись даже проекта; он не был больше уверен в нем, даже напротив, проект, без сомнения, поскользнется…»

Первая глава романа — посещение московских друзей, беседы, понимание/непонимание в разговорах, одиночество в друзьях: стареющий генерал Ермолов, бывший шеф по дипломатической службе в Тифлисе, басманный вольнодумец Чаадаев, живущий во флигеле усадьбы Левашевых, наконец, верный и старший друг Степан Никитич Бегичев. Время дружества московских встреч быстро истекает.

1. Обратим внимание на «говорящее» слово «участники» в нашем контексте. Первое значение указывает на то, что, понимая или не понимая этого, участники события определяют себе участь, за что несут в последующее время ответственность. Второе значение указывает на событие в его временном течении, у-часа… Третье — «частники», то есть указание на часть из всех (населения страны, города и т. д.). В 1917 году в последнем значении нашел свою реализацию классовый подход к делению общества.[↩]
2. Высказывание о жизни и смерти надо понимать и биографически. Тынянов был болен тяжелой болезнью — рассеянным склерозом, от которого умер в 1943 году, прожив 49 лет.[↩]
3. Подробнее см.: [Готовцева, Киянская]. [↩]
4. О расшифровке эпиграфа, адресованного Грибоедовым не Булгарину, а Катенину, а также о других эпиграфах и их функциональной роли в романе см.: [Эйдельман]. [↩]
5. Современное обсуждение этого проекта на форуме «Полюс мира» см.: [Остахова].[↩]