Возраст мемуаров

В литературном обиходе давно принято диковинное соединение двух слов: возраст прозы. Это не научный термин, однако же сколько в нем здравого смысла.

Едва ли не все досадившие человечеству своими романами, повестями и рассказами писатели начинали с поэзии. Увы, ею в юности баловались и те государственные деятели, от которых Бог, по справедливости, должен был бы утаить само существование азбуки.

Кажется, англичане первыми заметили дружное, глобальное обмеление говорливых поэтических ручьев на третьем десятке лет жизни пишущих, а к четвертому десятку – наступление возраста прозы. И длится этот возраст до самой до смертоньки…

Вот когда наступает опасный соблазн мемуаров. Не сразу, а по мере того, как тускнеют краски на рабочих палитрах: усыхают какие-то корешки, связывающие художника с современностью; скудеет фантазия и воображение. Все громче начинает говорить прошлое, и однажды оно покажется более важным, сущим, даже актуальным, чем день сегодняшний.

Тут нет повального возрастного бегства, как из поэзии в прозу. И все же для многих, очень, очень многих, есть свой рубеж, свой возраст мемуаров.