В русском жанре – 19

В РУССКОМ ЖАНРЕ – 19

* * *

После войны «Пионер» перепечатал повесть Алексея Толстого 20-х годов «Как ни в чем не бывало». Она мне страшно нравилась, лишь одно было непонятно: дело при советской власти, действуют пионеры, а в семье – кухарка.

* * *

«Показал мне письмо от Алексея Толстого – о прелестях соц. стройки, так что даже странно, что оно начинается «дорогой Арт. Багр.». Это передовица, к кот. приписано неск. слов о том, как надоело ему, Алешке, писать «Петра» ¹.

Подобных писем у Толстого множество (см., например, Горькому 23/V – 1932 с восторгами о будущих волжских плотинах и не менее фальшиво- восторженным ответом Горького²). Но, конечно, объемный образ писателя возникает, когда одновременно с восторгами о «соц. стройке» читаешь тут же написанные строки по части бытоустройства. В октябре 1934 года Толстой был поглощен собственной автомобилизацией: одну машину строили по его заказу в Нижнем Новгороде, другую, заграничную, через «Генриха Григорьевича» он выписывает из-за границы. Особенно много об этом в переписке с Н. В. Крандиевской: 20 октября жалуется, что задержка с машинами мешает ему работать, а 27-го сообщает, тот же Генрих Григорьевич «дает потрясающий матерьял для «19 года», матерьял, совершенно неизвестный» ³. А ежели еще припомнить, что с тем же Генрихом Григорьевичем он соперничает по части ухаживания за снохой Горького, жизнелюбие графа будет еще сочнее.

Но и это не все. Бунин предполагал, что Толстой, «конечно, помирал со смеху, пиша свою автобиографию»  ⁴об эмигрантских и иных страданиях. Разумеется, были и страдания, как, впрочем, было и искреннее восхищение размахом строек и проч. Но, натура предельно, так сказать, полифоническая, Алексей Николаевич остро чувствовал смешное во всем, в том числе и в собственных восторгах. Совершив летом 1930 года вместе с Вяч. Шишковым и молодым, сперва им взлелеянным, а затем прогнанным писателем Львом Славиным путешествие, Толстой оставил не только восторженные отклики о совхозе «Гигант» и проч., не только сообщения жене о ценах на провизию, о жаре и проч., но и мгновенно сочиненную повесть «Необычайные приключения на волжском пароходе». Он собрал на пароходе немыслимо пеструю компанию: все, чем кормился книжный рынок конца 20-х, все, от наглой выдумки до идеологической подкладки, Алексей Толстой выплеснул в этой пародии. Среди вражеских агентов, изобретателей, чекистов, иностранных туристов, тайных белогвардейцев, международных шпионок, комсомольцев и кулаков затесался и некий писатель Хиврин. «Чья-то в круглых очках напыщенная физиономия, готовая на скандал:

– Максим Горький… Я спрашиваю, товарищ, была от него телеграмма по поводу меня?.. Нет? Возмутительно!.. Я известный писатель Хиврин… Каюту мне нужно подальше от машины, я должен серьезно работать». «- Я еду осматривать заводы, строительство… У меня задуман большой роман, даже есть название – «Темпы»… Три издательства ссорятся из-за этой вещи…

Пасынок профессора Самойловича, выставив с борта на солнце плоский, как из картона, нос, проговорил насморочно:

– В Сталинграде в заводских кооперативах можно без карточек получить сколько угодно паюсной икры…

– А как с сахаром? – спросил Гольдберг.

– По командировочным можно урвать до пуда…

– Тогда, пожалуй, я слезу в Сталинграде, – сказал Хиврин».

И конечно же, менее всего смешливый граф «обличает» некий собирательный образ халтурщика. В спектр его таланта входил и цинизм, предполагавший немалую дозу самоиронии, и Хиврин отнюдь не единственный из многих его автошаржей. (Между прочим, А. Н. именно так добывал многое, в том числе и билеты: см. воспоминания художника В. Милашевского «Вчера, позавчера».)

«Необычайные приключения» прямо-таки перенасыщены пародийностью. Чего стоят (ср. со строками, адресованными Горькому) идиотически- радостные восторги большевика Парфенова: «Бумажная фабрика, махинища… Два года назад: болото, комары… Понюхайте – воняет кислотой на всю Волгу. Красота!»

Написанная безудержно, словно бы пьяно (вновь бунинское определение), повесть весьма изобретательна и по части языка: «Пахнет рекой, селедочным рассолом и заборами, где останавливаются», «биографии сложны и маловероятны», «цыгане, похожие на переодетых египтян», «вонища такая, что даже удивительно», «на хмурой морде буфетчика выдавливается отсвет старорежимной улыбочки», «два часа работать – лодырями все из делаются… Водки не хватит… Окончательно пропала Расея…» (кулак о коммунистической перспективе), – и еще есть много чего веселого в этой старой повести.

Не так давно опубликованы записи А. Твардовского, где он, восхищаясь романом «Петр Первый», удивляется тому, что у А. Толстого все переиздается («ДН», 2000, N 6). Да, ему пришлось немного поскрести первую редакцию «Хождения по мукам», но, в общем-то, особым саморедактированием в цензурных целях (хотя переписывать старые вещи любил) не вынужден был заниматься. Ему было весело, хулигански весело сочинять, что там, что здесь, что так, что эдак, лишь бы, ну, вот: «Пришел Олег, прибил щит, – ладно, и успокойся. Нет, без Царьграда жить не можем, – двуглавого орла к себе перетащили. Знаем мы этого орла. Вот он, сукин сын, у меня за воротником – орел ползает. – Подполковник раздавил клопа, вытер о штаны палец, затем понюхал его. – Эх, Россия, Россия!» Так шутил его сиятельство в Берлине в 1922 году, а вот спустя четыре года, уже в советском издании:

1. К. Чуковский, Дневник 1930-1969, М., 1994, с. 102 [↩]
2. «Литературное наследство», 1963, т. 70. «Горький и советские писатели. Неизданная переписка», с. 410.

   [↩]

3. »Переписка А. Н. Толстого», в 2-х томах, т. 2, М., 1989, с. 188.  [↩]
4. Иван Бунин, Окаянные дни. Воспоминания. Статьи, М., 1990, с. 293.

   [↩]