В нетрадиционном измерении
Валентина Ивашева, Английские диалоги, «Советский писатель», М. 1971, 551 стр.
Жанр «Английских диалогов» В. Ивашевой с трудом поддается однозначному определению. Это не очерк английского романа последних лет, хотя в книге рассказано о четырнадцати современных писателях, причем среди них Грин, Сноу, Голдинг, Айрис Мердок, Норман Льюис. Но для полноты картины недостает некоторых крупных имен; пропущены книги, разбора которых читатель вправе ждать от любой работы, притязающей на систематическое исследование английской прозы 60-х годов, – скажем, романы Маргарет Дрэбл или «Любовь… любовь?» Стэна Барстоу. В других своих монографиях и статьях В. Ивашева касалась этих явлений, но «Английские диалоги» имели перед собой иную задачу, и во вступлении к книге автор предупреждает: «Меньше всего она – руководство по современной английской литературе». Это, пожалуй, и не «книга литературных портретов», как сказано в издательской аннотации; В. Ивашева, кажется, готова согласиться с таким определением, но тут же уточняет: термин «литературный портрет» лишь «ближе всего подойдет» для характеристики ее этюдов. И в самом деле, литературный портрет, строго говоря, предполагает – так или иначе осуществленное – исследование пути писателя последовательно, от книги к книге, либо суммарный анализ доминирующих в его творчестве тем и мотивов. А в «Английских диалогах» такая цель далеко не всегда самая главная, подчас же В. Ивашева и вовсе к ней не стремится. Мимоходом оброненная в разговоре реплика, малозначительная с виду бытовая подробность подчас говорят здесь о писателе больше, чем сказал бы даже весьма пространный анализ всего им написанного. И понимая требования жанра, В. Ивашева оставляет для подробного разговора только те книги, без которых вообще немыслимо представить себе того же Голдинга, или Джона Уэйна, или Алана Силлитоу.
Жанр четырнадцати вошедших в книгу этюдов лучше бы всего определить как эссе. Границы этого жанра очень подвижны, он позволяет объединить накопившиеся за многие годы исследовательского труда наблюдения над литературой и путевые дневники нескольких поездок автора в Англию, живые впечатления от людей, о которых пишет В. Ивашева, и записи «диалогов» с ними, происходивших и в Лондоне, и в Москве, зарисовки писательского быта, обширные цитаты из переписки автора со своими «героями», мысли об их книгах и судьбах.
Такая форма нешаблонна и, конечно же, импонирует читателю и живостью повествования, и наблюдательностью автора, и тем, что Грин, или Сноу, или Памела Хэнсфорд-Джонсон предстают здесь но только как авторы «Комедиантов», «Дела», «Решающего лета», но и как люди со своими взглядами, характерами, пристрастиями.
Главное же, найденный В. Ивашевой жанр позволяет ей заглянуть во внутренний мир писателя и увидеть творческий процесс в том его измерении, которое не часто привлекает внимание наших критиков-зарубежников: назовем его, за отсутствием более точного термина, психологическим.
Это не только интересно, это важно, ибо доходящее до нас произведение зарубежного автора мы привыкли воспринимать как готовый продукт и не всегда отдаем себе отчет в том, что на Западе его «производство» сопряжено со специфическими внутренними трудностями, порой оставляющими существенный, хотя и неявный для нас, след в лежащих перед нами книгах. Вот эти-то трудности, эти скрытые от читателя звенья в цепи, связывающей писателя не только с издателем, не только с рынком «массовой культуры», но и – шире – с общественным климатом его страны, и стремится выявить В. Ивашева. И когда ей это удается, знакомое и уже получившее у нас устойчивую оценку явление оказывается в «Английских диалогах» рассмотренным по-новому и очень убедительно.
Взять хотя бы эссе о Нормане Льюисе. Читавшие «Вулканы над нами» и «От руки брата его» согласятся со многими замечаниями В. Ивашевой о книгах этого писателя, с общей его оценкой: «Подлинный художник, пристальный и точный наблюдатель, горьковатый скептик и мастер иронии… Но, – продолжает В. Ивашева, – это было не все. Где-то «под водой» было спрятано и лишь угадывалось много больше».
И действительно, познакомившись только с книгами Льюиса, но не с самим их автором, не с его духовным миром, своеобразием его личности, биографии, условий, в которых он живет и работает, нелегко понять и объяснить причудливые зигзаги его писательского пути.
Что, скажем, побудило Льюиса, чье имя прочно ассоциируется с английским антиколониальным романом, написать «От руки брата его»? Ведь эта книга о «валлийском характере», о «темных чертах, воспитанных в валлийском крестьянине многовековой борьбой с природой и людьми, из которой он обычно выходил побежденным», так непохожа на «Зримую тьму» и «Вулканы над нами». И почему в романах, где с такой силой рассказано о крахе Британской империи, герой, вполне осознающий, что этот крах закономерен, все-таки всегда – даже если он, как Денвере в «Зримой тьме», участвует в борьбе вчерашних колоний за освобождение – воспринимает ход и перспективы борьбы с грустным скепсисом, а то и с усталым безразличием? И почему Льюис, автор «Вулканов над нами», написал и «Малую войну но заказу», книгу двусмысленную и идейно расплывчатую, содержавшую отчетливо выраженный мотив: «чума на оба ваши дома», – хотя речь шла о происках ЦРУ на Кубе?
Констатировав, что Льюис, или Джон Уэйн, чей путь был еще более путаным и сложным, но все-таки привел к остросоциальной книге «Зима в горах» (1970), или блуждающий по пустыне стандартизованного, бездуховного мира Алан Силлитоу – люди, не обладающие цельным передовым мировоззрением и подверженные иллюзиям и предрассудкам своего мира, мы еще далеко не все поймем в проблеме, с которой, применительно к Западу, сталкиваемся на каждом шагу. В литературе эта проблема всегда индивидуально ракурсированна, и чтобы решить ее, нужно знание социальных и идеологических особенностей эпохи и страны, но также и человеческого склада художника, его неповторимого жизненного опыта. Лишь с соотнесением этих двух рядов мотивировок откроется его сложно формирующийся взгляд на мир.
И яитая Льюиса, анализируя его романы, В. Ивашева видит и закономерности времени, определившего жизненный и творческий путь писателя, и своеобразие его личности, положившее столь глубокий отпечаток на каждую значительную книгу, им созданную. Нельзя не согласиться с В. Ивашевой: в противоречиях, какими отмечен его путь, – «лишь слабое отражение тех, которые издавна… раздирают самого Льюиса», сына валлийских крестьян, с трудом сводивших концы с концами, но хранивших предание, что они происходят от крестоносцев XII века, человека, живущего в старинном особняке, где при королеве Елизавете была тюрьма для жен противников трона и где, согласно поверью, тени замученных и сегодня бродят по коридорам, писателя, называющего Екклесиаст своей «положительной философией».
Он судит о валлийцах строго, порой даже преувеличенно резко («…Валлийцы не умеют сдерживать свои чувства, да и не считают нужным это делать… Валлиец прирожденный правонарушитель. К тому же ему свойственны самые противоестественные склонности… Валлиец хвастун, страстный рассказчик и отчаянный лгун»), и тем не менее Льюис – плоть от плоти этих людей: «Таким, каков я сегодня, Меня сделал Уэльс, жизнь в Уэльсе и среди валлийцев». Удивит ли после этого появление такой книги, как «От руки брата его»?
А разве «валлийский характер» Льюиса не помогает понять – нет, не причину, а психологическую подоплеку и крутых поворотов его биографии, и его взлетов и срывов как художника? Причина сложнее, и В. Ивашева упомянет и о том, что в годы войны он был офицером британской разведки и по сей день говорит о военном периоде своей жизни неохотно и скупо, и о том, что Льюис «многое давно постиг разумом, но еще не решился сказать вслух…». И дочитав эссе о Льюисе, видишь не только писательскую судьбу, но и всю сложную гамму мотивов, в ней отобразившихся.
Страницы, посвященные Льюису, принадлежат к числу лучших в книге, и достоинства жанра «Английских диалогов» здесь особенно ощутимы. Четырнадцать этюдов книги построены по-разному: подчас, когда писатель – Реймонд Уильямс, например, или Уильям Купер – у нас фактически неизвестен, подробно рассказывается о его книгах и меньше о писательской и личной индивидуальности их автора, в других случаях – Грин, Сноу, Джек Линдсей – усилия В. Ивашевой направлены прежде всего к тому, чтобы обрисовать человеческий характер. Но, думается, ближе всего к жанру, который она ищет, В. Ивашева подошла в этюдах о Льюисе, Десмонде Стюарте, Сиде Чаплине; закономерности действительности и свойства, отличающие – и как художника, и как человека – именно этого, а не другого писателя, предстают в этих эссе в точном соотношении, и за индивидуальным писательским опытом угадываются процессы, общие всей литературе.
В этом смысле выделяется эссе о Дэвидсоне. Проблема здесь напрашивается сама собой: в последние годы автор «Речных порогов» отошел от литературы и целиком посвятил себя африканистике. Был ли это «свободный выбор»? Книги Дэвидсона по истории и культуре Черного континента принесли ему мировую известность, но в письмах автору «Английских диалогов» все время слышалось: «Конечно, самое главное для меня – иметь возможность создавать романы».
И побывав не раз и не два в белом двухэтажном особняке на Вудлендс Роуд, после многочисленных и нелегких разговоров с Дэвидсоном В. Ивашева пришла к выводу, который подтвержден всем материалом главы: Дэвидсон, «человек большого личного мужества и необыкновенной скромности, прошедший нелегкую школу жизни и закаленный во многих и разных сражениях», оказался бессилен противостоять индустрии буржуазной «массовой культуры», отвергшей его художественные произведения, ибо в них содержался мощный заряд социальной критики, и беспощадно эксплуатировавшей его талант ученого, пока интерес к Африке был велик. Публикация в 1958 году «Линди» – сатирического романа об американцах, хозяйничающих в Англии, – вызвала волну тенденциозных откликов, а вышедшая через шесть лет антифашистская книга «Жертвы» была «не замечена» литературной прессой. И у Дэвидсона, знавшего, что настоящее его дело – «создавать романы», вырвалось горькое признание: «Одно дело – это знать и понимать, другое… испытывать почти отчаяние, когда их отвергают или, напечатав, замалчивают…»
«Передо мной открылся механизм «свободного» выбора в том мире, который именует себя свободным», – пишет в эссе о Дэвидсоне В. Ивашева. Этот «механизм» – предмет постоянного интереса автора, и одна из важнейших сквозных тем книги – реальное бытование литературы на Западе, исследование многоступенчатой системы, посредством которой осуществляется контроль над писателем. Процесс постепенной и незримой интеграции писательского труда в систему неокапиталистического «массового общества» приводит в литературе к болезненным явлениям, и В. Ивашева демонстрирует это на многих примерах.
Вот Сид Чаплин, писатель, вышедший из рабочей массы, автор «Дня сардины» – в чем-то автобиографического романа о пареньке-рабочем, заблудившемся в дебрях большого промышленного города, где почти никому нет до него дела. Сегодня Чаплин – владелец «семидетечт», заработанного изнурительным трудом отдельного полудомика, о каком, как любой «средний англичанин», мечтали герои его «Соглядатаев и поднадзорных». Он пользуется успехом и стал «тиражным» автором. Но рабочая тема уходит из его книг, а полоса поисков новой проблематики явно затянулась – «в уюте «семидетечт» на Кимберли Гарденс его искания… трудней, чем может казаться издалека».
Вот Сноу, чьи последние книги свидетельствуют, что в его творчестве наступила кризисная пора. Писатель и государственный деятель большого масштаба, он все более увлекается ролью человека, имеющего прямой доступ в правительственные круги, и усматривает в этом своего рода признание сделанного им на литературной и на научной ниве. А в том, что пишет Сноу, все очевиднее проступает тяготение к расхожим модернистским тезисам об изначальной порочности человека, к новомодной экзистенциалистской теории психики Р. Лэнга. Его роман «Уснувший разум» (1968) справедливо характеризуется В. Ивашевой как «книга идейного увядания, а не мудрой зрелости»; да и модернистские идеи, и Лэнг понадобились Сноу лишь для того, чтобы быть «на уровне эпохи».
Правда, не всегда в книге В. Ивашевой анализ очень сложных взаимоотношений писателя с обществом и с индустрией «массовой культуры» вполне убедителен. Из факта популярности Мердок все же, думается, не следует, что ее книги «дают более требовательному читателю ту духовную пищу, которую обывателю доставляет Агата Кристи». Успех первого романа Силлитоу «В субботу вечером и в воскресенье утром», комплименты, которыми осыпала книгу английская критика самых разных направлений, – еще не свидетельство, что автор романа просто-напросто «старался использовать моду на рабочую тематику». Да и то внимание, которое приковывают к себе книги Голдинга, не объяснить тем, что проходящая через все его романы мысль о человеке как «самом опасном животном» является «модной в определенных кругах Запада»; пожалуй, В. Ивашева слишком легко устраняет грань, отделяющую роман-предупреждение, каким был «Повелитель мух», от романа – приговора человеку, как творения многочисленных представителей «черной» литературы.
Но надо сказать, что и не соглашаясь с теми или иными характеристиками и оценками В. Ивашевой, отдаешь должное принципиальности позиции критика. В. Ивашева не боится вступать в спор и с распространенными у нас суждениями об английских писателях, и с самими писателями, и спор этот не раз принимает весьма острый оборот. Важно при этом, что ей совсем несвойствен тон скучной назидательности. Ничего нет проще, чем указать на очевидные для нас идейные промахи писателя и на этом поставить точку. Но задача исследователя прежде всего понять истоки этих просчетов и ошибок и не потерять за деревьями леса. В. Ивашева много и горячо спорила и с Грином, и с Уэйном, и со Сноу, мнение ее о некоторых их книгах далеко от комплиментарного. И все-таки, когда она писала о том же Грине, ею руководило убеждение, что «автора «Власти и славы» и «Комедиантов» надо принять таким, какой он есть». Тем убедительнее, заметим, звучит и полемика с Грином, и критика уязвимых сторон его художественной философии. Каждому из вошедших в книгу В. Ивашевой эссе предпослан эпиграф, дающий как бы ключ к характеру являющегося на сцену персонажа. В «Английских диалогах» есть пятнадцатый равноправный герой, автор. И дочитав книгу и размышляя о принципах, которыми руководствовался ее автор, приходишь к мысли, что кредо этого героя, пожалуй, лучше всего выразилось бы в словах Сноу, взятых эпиграфом к эссе о создателе «Чужих и братьев»: «…Добродетель состоит, во-первых, в умении видеть себя и другого, любого другого человека такими, каковы оба действительно есть. Ибо нет истинной добродетели без ясного видения вещей. Великодушие – это, кроме того, стремление видеть в другом человеке лучшее и попытка выявить в нем его лучшее. Естественно, что попутно надлежит выявить лучшее и в самом себе».