В. Г. Перельмутер. Дареный конь: Книга о стихах и прозе

В.Г.Перельмутер. Дареныйконь: Книга о стихахипро­зе. М.:ОГИ, 2015. 512с.

Архивист, собиратель, издатель, поэт и эссеист Вадим Перель­мутер подготовил более пятидесяти книг: П. Вяземского, В. Ка­таева, К. Случевского, В. Ходасевича, Г. Шенгели, С. Шервинско­го, А. Штейнберга и др. Извлек из забвения С. Кржижановского (подготовил собрание сочинений в шести томах). Все они появля­ются и здесь. Из современников — Г. Русаков, О. Чухонцев.

Книга состоит из пяти глав: «Время крыс и крысоловов», «Рек­вием по запретной любви», «Чудо­дерево» (о феномене и мастерст­ве К.Чуковского), «Подвиг честного человека…» (о Н.Карамзине), «Пушкинское эхо». В основу положен принцип пристального, «мед­ленного» чтения и анализа. После каждого эссе хочется отложить книгу— осмыслить предельно насыщенную, оригинально поданную информацию и ее проницательную интерпретацию. Некоторые ма­териалы зрели на протяжении ряда лет; так, первое эссе («Третий век  загробной  жизни  барона  Мюнхгаузена»)  датировано  1998— 2014­м. Перед читателем проходит жизнь «исторического» барона Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена (1720—1797) и ее продолжение в литературе, мифологии, кино.

Перельмутер ставит перед собой сложные задачи. Когда его по­просили написать предисловие к готовившемуся изданию Черубины де Габриак (Е.Дмитриевой), ему «представилось нелепостью» изла­гать ее уже известную биографию, суждения о творчестве. Задумав­шись о «смысле происшедшего» с ней и вокруг нее (с. 20), он написал эссе «о двух ипостасях­моделях Серебряного века— питерской и мо­сковской. Об их разноречиях и разностилье» (с. 21). Книга тогда не вышла (издательство рухнуло), эссе затерялось. Статья «О двух сце­нариях одного мифа» (2007) была написана заново. Здесь традици­онно отменная для автора завязка— факт из эссе «Живое о живом»: Волошин искушал юную Цветаеву не вредить себе избытком и печа­тать стихи о России, например, «от лица кого­нибудь его, ну хоть Пе­тухова», а романтические стихи— от «поэтических близнецов, Крю­ковых». Это был замысел очередной мистификации Волошина, и если первая, с «Черубиной», предназначалась для Питера, то с Мари­ной— для Москвы. «Волошин— первый и единственный, кто по­нял— и попытался продемонстрировать («разыграть»— как на сце­не), что русский символизм — отнюдь не единое направление, но двойственное явление, по совершенно разным двум моделям сложив­шееся и существовавшее— питерской и московской…» (с. 27) Гипо­теза о «синтетической» питерской модели («общеэстетической») и «аналитической»  московской  («литературоцентричной»)  берется как «частный случай явления куда более углубленно­общего», нача­ло которого— в XVII веке. Церковный раскол («кстати, литературой, новым переводом священных текстов спровоцированный») «задал раздвоенную «модель и форму» всей истории русской культуры» (с.27). Сопряжение исторических явлений, актуальных вплоть до се­годняшнего дня, свойственно Перельмутеру.

Автор дает краткие окончательные выводы, и можно только до­гадываться об объемах исследований, стоящих, скажем, за страни­цей наблюдений «ярких вспышек формотворчества» (с. 290). Пер­вая из них относится к концу XVIII века, «когда позаимствованная у немцев силлабо­тоника нескучными усилиями Ломоносова, Сума­рокова, Державина и других поэтов «русского барокко» сращивалась с новым языком и преображала его, все дальше уходя от академиче­ского эталона».