В долине Дагестана. О книге Алисы Ганиевой «Салам тебе, Далгат!»

Современная антология

Елена ПОГОРЕЛАЯ

В ДОЛИНЕ ДАГЕСТАНА

О книге Алисы Ганиевой «Салам тебе, Далгат!»

Возможно, об этой книге не говорилось бы столько, если бы ее подготовка, предпринятая проектом «Дебют» и издательством АСТ, не сопровождалась подземным гулом, на протяжении прошлого года изо дня в день наполнявшим столицу; если бы в декабре 2010-го — одновременно с ее появлением — из многонационального парового котла, который на сегодняшний день представляет собою Москва, не вырвались на поверхность кровавая пена и накипь. События на Манежной, напомнившие не только о весенних терактах в метро, но и о том, как и какими старшие братья митинговавших возвращались с проваленных чеченских кампаний, кругами разошлись по страницам сетевых СМИ и газет; публицистика, призванная реагировать на происходящее ритмично и быстро, выстрелила рядом статей; читающее сообщество, еще не отвыкшее поверять события текущей реальности — текстом, приготовилось ждать отклика от «серьезной» литературы — той самой, что не умеет работать в режиме он-лайн и для художественного осмысления происходящего нуждается часто в значительном временном интервале. На удивление, долго ожидать в этот раз не пришлось: год катаклизмов — человеческих и природных — открылся незаслуженно не замеченным критикой романом Максима Кантора «В ту сторону», переплетшим линии чуждых, враждебных друг другу культур, — а завершился книгой «Салам тебе, Далгат!», распускающей эти сплетенные историей линии вплоть до основы.

Книга Алисы Ганиевой — живущей в Москве уроженки Махачкалы, выпускницы Литинститута — приглашает увидеть происходящее с той стороны, изнутри, уводя нас не в горы, где стреляют герои Прилепина, Садулаева, Ермакова, и не в прогламуренные столицы, куда возвращаются эти герои затем, чтобы столкнуться здесь с персонажами Гришковца, но в самую сердцевину естественной жизни сегодняшнего Кавказа, лишенного мифологического ореола и точно так же топчущегося на распутье, как и вся остальная страна.

В небольшой сборник в твердой обложке, украшенной рисунком дагестанского художника М. Баганова, кроме одноименной повести и продолжающего ее поэтику рассказа «Шайтаны» издательство включило цикл автобиографических миниатюр «Дагестанские очерки» и несколько реплик Алисы о современной литературе. Пересказывать историю публикации книги нет смысла — этот сюжет оказался одним из самых театральных и ярких в литературном процессе конца нулевых: участие в премии «Дебют» в номинации «Крупная проза» — выход на финишную прямую с повестью, созданной под экзотическим мужским псевдонимом «Гулла Хирачев» (каковая мистификация крепко сбила с толку жюри, до оглашения шорт-листа уверенное, что в премиальной гонке решил поучаствовать самородок — никому не известный прозаик из Дагестана), — безоговорочная победа и череда публикаций — в журнале «Октябрь», в региональной прессе, в сети… Бурное обсуждение и книги, и автора на мусульманских форумах, где публичные признания в том, что все, о чем написала Ганиева, — чистая правда, перемежаются с религиозным кликушеством: «Девушка без хиджаба — какой бы шедевр она ни создала, для Аллаха это не имеет никакого значения!», — и первые отзывы в толстых журналах, несмотря на сдержанность возводящие ганиевскую прозу к устойчивым образцам «кавказского текста» в русской литературе — Лермонтову, Толстому, Маканину[1]…

Впрочем, если здесь вправду необходимы подобные параллели, я бы сблизила «Салам тебе, Далгат!» и «Шайтанов» никак не с кавказскими пленными / пленниками, а с жутковатой предперестроечной повестью А. Приставкина «Ночевала тучка золотая» — о русских сиротах-детдомовцах, в военные годы высланных на Кавказ. Толстой и Маканин, не говоря уж о Лермонтове, все-таки имеют дело прежде всего с кавказскими мифами, с неким условным «естественным» миром, недосягаемым для человека культуры, тогда как Приставкин (извне) и Ганиева (изнутри) подходят к реальности неприкрытой, изъятой из мифа, непроявленной в чьем-либо культурном сознании и оттого — еще более страшной. При этом, разумеется, импрессионистическая манера Ганиевой: широкие цветовые мазки, зыбкость меняющегося фона, вибрация звука (протяжное «лаиллаhaиллалаh»-то, пробивающееся сквозь уличную ругань, базарный гвалт, застольные разговоры!) — далека от «физиологического» приставкинского письма, тем более что и интересуют ее не политические преступления и даже не человеческие трагедии, а бурлящее национальное целое; если угодно — тот самый этнический «рой», в чьем несмолкаемом гуле чуткое ухо писательницы то и дело выхватывает отдельные «земные приметы».

Сквозь многоголосый шум в причудливый аварско-русский суржик прорываются знакомые и пугающие слова: джихад, имамат, куфр, нифак, шариат… Постраничные сноски, перебрасывающие необходимый русскому читателю мостик через поток местной речи, помогают почувствовать себя если не участником действия (что предполагается — как такового, сюжета в прозе Алисы Ганиевой нет, есть череда эпизодов, вовлекающих в себя «типических» представителей современного кавказского быта), то, по крайней мере, внимательным наблюдателем, способным, не приближаясь к героям вплотную, увидеть их жесты, услышать их разговоры — со стороны. Это тем более интересно, что и сами ключевые ганиевские герои — прежде всего, конечно, Далгат, но и Наида из более позднего рассказа «Шайтаны» — занимают в своей среде двойственное, промежуточное положение между наблюдателем и изгоем. И хотя сама писательница в случае с Далгатом настаивает на психологической «прозрачности» молодого аварца, утверждая, что «главный персонаж повести <...> довольно нейтрален, у него как будто бы нет собственных убеждений, он просто выслушивает встретившихся ему знакомых, сканирует происходящее. Это своеобразная мобильная камера, для которой не существует ни предрассудков, ни клише…»[2], — стержневая черта в его облике все-таки вырисовывается: