Уральская словесность в культурном ландшафте: виды, перспективы, границы

В 2012 году вышел в свет первый том «Истории литературы Урала»¹ из предполагаемого трехтомника — итог многолетней работы коллектива авторов из разных научных центров Урала и Сибири, объединенных Уральским отделением Российской академии наук. Предпринят первый опыт создания академической истории литературы отдельного российского региона.

Традиционно история русской литературы освещалась в учебных и академических изданиях как единый, центрированный столицами поток — с вкраплениями отдельных региональных особенностей. Исключение составляет двухтомник «Очерки русской литературы Сибири» (1982) — однако это добротное и содержательное издание изначально не претендовало, как явствует уже из названия («очерки»), на целостное описание регионального литературного процесса, а демонстрировало подходы к нему, собирало и осмысливало важные, но все же отдельные литературные феномены и закономерности.

В «Истории литературы Урала» предпринята попытка системного и целостного описания уральской литературы от XIV до XVIII века. Смысловое единство обеспечено здесь не только материалом (зачастую новым и всегда заново осмысленным исследователями), но ощутимой выверенностью концепции и общим интеллектуальным одушевлением, общностью свежих научных подходов и объединяющих исследовательских принципов. Вступительный очерк «От редколлегии», по существу, предлагает новую, эвристически перспективную парадигму исследования региональной культуры с акцентом на культурологическое видение территории.

В основе этой парадигмы лежит синтез подходов, намеченных в классических работах Н. Пиксанова и Н. Анциферова. Авторы проекта впервые объединили в исследовании региональной литературы историко-литературное изучение локальных «культурных гнезд», предложенное Пиксановым, с анциферовским геокультурным видением территории как целостного образа или сверхтекста, создаваемого совокупными усилиями литераторов. Исследование истории уральской литературы ведется в связи с историей «культурно-художественного, метагеографического образа Урала» (с. 22). Иными словами, авторы сознательно учитывают, что Урал — это не только территория, с которой всей жизнью — или эпизодически, проездом — связаны те или иные писатели, но и произведение культуры, этими же писателями во многом созданное. Соответственно, «литература Урала» — это понятие не исключительно территориальное и в ее состав входят не только Д. Мамин-Сибиряк и П. Бажов, но и В. Немирович-Данченко, и Б. Пастернак. Осознанным жестом поэтому выглядит в очерке «От редколлегии» ссылка на «Детство Люверс» как на одно из наиболее существенных литературных погружений в метафизику Урала.

Именно потому академическое издание и оказалось неожиданно интересным, увлекательным чтением, что представляет собой не узко филологическое описание текстов, созданных на Урале, но целостное изображение духовной, интеллектуальной, культурной жизни Урала и его геокультурный образ.

Надо сказать, что в своем новаторском исследовании авторы тома последовательно и смело в нескольких направлениях перешли привычные границы предмета изучения — географические, национальные, исторические.

Во-первых, они отказались от неизбежного, казалось бы, в описании российской культуры русского этноцентризма. Литературы народов, с древности населяющих Уральский регион, изучаются параллельно и в общем ряду с русской. В структурном отношении литература Урала определяется как «региональное единство трех национальных блоков — тюркского, русского и финноугорского» (с. 32). Особенно важно, отмечается в «Предисловии», что «поднят уникальный пласт литературы, никогда прежде не становившейся объектом науки в столь объемном и системном изучении. Это древняя или средневековая литература Урала — ровесница таких памятников древнерусской словесности, как летописи, повести о защите русскими князьями своей земли, агиографические тексты, «хождения» и т. д.» (с. 9). Самой древней литературой на территории Урала является башкирская, а создание Стефаном Пермским пермской азбуки относится к более позднему периоду: концу XIV — началу XV века.

Современному читателю покажется непривычной и география уральской литературной истории. Речь здесь идет, например, о Тобольске, сегодня определенно находящемся в Сибири. Дело в том, что административные границы регионов неоднократно менялись. Составители тома включают в корпус уральской литературы словесность территорий, что считались уральскими в разные периоды времени. Поэтому культурно-художественный и метагеографический образ Урала вобрал в себя Прикамье (Приуралье) — Усолье, Соликамск, Орел-городок, позднее Пермь, Средний Урал — горнозаводской (Демидовский) регион с центром в Нижнем Тагиле, Екатеринбург, Южный Урал — Оренбуржье, Зауралье и Западную Сибирь — Тобольско-Тюменский край. Культурно-историческая идентификация Урала, признают авторы, не вполне совпадает с существующей ныне его административной локализацией.

Еще один методологически важный принцип связан с «нарушением границ» уже не территории, но самого понятия «литература Урала» — и даже границ понятия литературы как таковой. Опираясь на тезис Н. Конрада об историчности понятия «литература», авторы тома рассматривают литературный процесс как соединение фольклора, словесности и собственно литературы. Причем эти составляющие могут быть разнесены во времени: вплоть до конца XVIII века Урал производит как раз фольклор и словесность. Типы словесности порождаются спецификой региона. Это жития миссионеров-христиан, пламенные полемические сочинения раскольников, монастырские летописи, записки путешественников, мемуаристика и эпистолярий ссыльных, рапорты-описания заводских начальников Строгановских и Демидовских горных заводов, отчеты губернских наместников… Не первостепенная для этих сочинений эстетическая функция словно проступает в них с течением времени, а «накопление эстетической энергии» (с. 310) слова, осваивающего новый ландшафт, предвосхищает появление собственно уральской литературы в будущем.

Такое «демократическое» понимание границ литературы естественным образом повлекло соответствующую исследовательскую методику: авторы проекта очень точно выбрали для описания объекта изучения концепцию «литературной жизни», предложенную П. Сакулиным в 1920-е еще годы, и плодотворно развили ее. Типы словесности, формы бытования литературы, объединения литераторов становятся предметом внимания составителей тома даже прежде, чем анализ литературной поэтики. Правда, разные национальные, религиозные, социальные дискурсы рассматриваются в чистом виде, как самостоятельные феномены. Возможно, было бы продуктивным обращение и к методологиям описания литературной жизни, предполагающим изучение конфликтов и борьбы литературных институций — в частности к работам Пьера Бурдье. Впрочем, выбранный теоретический подход принес ощутимые результаты: вслед за П. Сакулиным (выделявшим в качестве главных участников литературной жизни писателя, читателя, критика, теоретика) и школой рецептивной эстетики авторы «Истории» учитывают важность в литературном процессе инстанции читателя. Последняя представлена в «Истории уральской литературы» в самых разных ипостасях. Так, например, в книге дано подробное описание книжных собраний (Строгановского собрания, монастырских хранилищ, библиотеки Акинфия Демидова, крестьянских библиотек), проанализированы даже читательские пометы на полях некоторых книг.

В XVIII веке уральский читатель порой предопределяет особенности поэтики (в частности, механизмы циклизации). На страницах тобольского журнала «Иртыш, превращающийся в Ипокрену» обнаруживается сквозной рецептивный сюжет: вице-губернатор Колыванского наместничества Н. Ахвердов в 1790 году написал памфлет на председателя Колыванской палаты уголовного суда Семена Шалимова — «Волк судья, или Наказание за невежество», на что Шалимов послал даже жалобу в Сенат. Ахвердов же в новом номере журнала возобновил атаку на судью посредством новой басни. Через год сама редакция журнала вступила в литературный спор — новой басней… Подобная публичная полемика судебных властей сегодняшними глазами видится особенно выразительной.

Исторический материал в книге выстраивается от общего к частному: от обзорных частей («Православные традиции в культурно-историческом освоении Пермских земель», «Средневековая башкирская литература» и т. п.), очерчивающих время и проблематику, к описанию конкретных феноменов словесности. В характеристике литературы Нового времени появляются авторские персоналии (биография, анализ текстов). Отбор персоналий для монографического описания осуществляется по принципу репрезентативности, характерности писателя для региона в первую очередь (эстетические критерии, в соответствии с упомянутыми уже установками на первенство «литературной жизни» и описание «изнутри», оказываются вторичными). Судьбы малоизвестных (для широкого читателя) литераторов оказываются захватывающе интересными и трогательными: П. Сумароков — внучатый племянник знаменитого писателя, мучительно переживающий ссылку за юношескую шалость, поэт Н. Смирнов, мечтающий об освобождении от крепостной неволи (на журнальных страницах он соседствует с поэтом и драматургом И. Бахтиным, служившим в Тобольске губернским прокурором)…

Разумеется, выбор персоналий и «формат» их представления обречен на дискуссионность. Так, может вызвать сомнения включение в уральскую историю обширной главы о Г. Державине с тщательным разбором его «Читалагайских од» (1774). Хотя поэт и связан биографически с Оренбургом, масштаб его фигуры и судьбы все-таки неизбежно затмевает значение и логику местного материала. Возможно, уральские образы Державина выглядели бы более естественно в главе о репрезентациях Урала.

Впрочем, в таком масштабном проекте, как «История уральской литературы», не избежать полемики о включении (или невключении) в его состав каких-то важных текстов. Нам, например, представляется не совсем справедливым то, что в содержательную обзорную главу «Образ Урала в записках западноевропейских и русских путешественников» не попали путевые отчеты участников серии экспедиций, предпринятых Академией наук для изучения Урала и Сибири. С 1768-го по 1774 год осуществлено пять таких экспедиций, три из которых были посвящены Уралу. Опубликованные в 1770-е годы отчеты И. Лепехина, П.-С. Палласа, И.-П. Фалька, Н. Рычкова представляют не только ценный источник по географии, экономике и истории Урала. В общекультурном отношении эти описания путешествий натуралистов сыграли важную роль в воссоздании «текстового» образа Урала и в том процессе формирования собственно литературы из словесности, важность которого для исследуемого периода отмечена авторами книги.

Проза русских натуралистов XVIII века тем более важна, что она предложила новую оптику взгляда на Урал. В. де Геннин (ему посвящена одна из лучших глав рецензируемого исследования) и его соавторы в «Описании Уральских и Сибирских заводов» (1735), первой панорамной картине Урала, действительно дают преимущественно общий производственный «чертеж» уральского пространства и лишь попутно уделяют внимание археологическим и природным «куриозностям». В записках натуралистов стратегия описания иная. «Внутри разбиваемых камней, — рассматривает образец породы капитан Николай Петрович Рычков, — видимы были как будто бы чернилами напечатанные ольховые деревца, которых величина и с камнем не более одного вершка, но размер древесных ветвей так порядочно сохранен, что можно с удивлением взирать на сие премудрое искусство натуры»². Натуралисты неторопливо и с любопытством вглядываются в Урал, боясь упустить что-либо существенное. И дело не только в живописующих картинах или «накоплении эстетической энергии», но и в концептуализации Урала. В «Журнале» того же Рычкова описание древностей Верхнекамья (со ссылкой на Страленберга) фундируется представлением о мифической Биармии как узле торговых коммуникаций от Индии и Ирана до Скандинавии. В будущем биармийский миф сыграет важную роль в развитии локального самосознания Перми.

Конечно, такого рода возражения неизбежны: словесность региона богата и мало изучена; впереди, хочется надеяться, выход новых томов «Истории уральской литературы.» Авторы ее, подобно капитану Рычкову, внимательно вглядываются в Урал, в проступающие в его каменных узорах извивы духовной и интеллектуальной истории.

Далеко не случайно, что первую системную и культурологически фундированную историю литературы региона предложил именно Урал — край с острым осознанием своей особой миссии в истории и культуре страны. Собственно, создание «Истории литературы Урала» — тоже акт самоидентификации территории, что, конечно, понимают авторы рецензируемого издания, ощущающие «потребность в осмыслении культурного прошлого края для развития его собственного «самосознания» и актуализации имиджевого потенциала территории» (с. 9).

Опыт уральских ученых предлагает программу и модель для описания других региональных литератур, которые в перспективе могли бы представить принципиально новую концепцию истории литературы России в целом.

г. Пермь

1. История литературы Урала. Конец XIV-XVIII в. / Глав. ред. В. В. Блажес, Е. К. Созина. М.: Языки славянской культуры, 2012. 608 с.; с илл. Настоящая рецензия подготовлена при поддержке гранта 005-П Программы стратегического развития ПГГПУ.[↩]
2. Рычков Н. П. «Журнал, или Дневные записки путешествия капитана Рычкова по разным провинциям Российского государства» СПб., 1770. С. 38.[↩]