У ZEITungen в плену: Осип Мандельштам и язык советской прессы

Сталин <…> Ленин. Я люблю их язык. Он мой язык.

О. Мандельштам. «Четвертая проза»

…борьба газетной темы и ямбического духа. Почти вся поэма в плену у газеты.

О. Мандельштам. «Заметки о Шенье»

Повышенный интерес Мандельштама к советской газете хорошо известен из его собственных текстов и записей мемуаристов.

В очерке «Холодное лето» (1923) он пишет: «А я люблю выбежать утром на омытую светлую улицу, через сад, где за ночь намело сугробы летнего снега, перины пуховых одуванчиков, — прямо в киоск, за «Правдой»».

Точно так же в конце 1937 года в Калинине Мандельштам, по воспоминаниям его жены, каждый день «просматривал «Правду»», которую выписывал хозяин, пытаясь извлечь информацию, в особенности из высказываний и даже из фотографий Сталина.

«Читая <…> О. М. часто говорил: «Мы погибли»… Впервые он это произнес, показывая мне отзыв Сталина на сказку Горького: «Эта штука сильнее «Фауста» Гете. Любовь побеждает смерть»… Он сказал еще «мы погибли», увидав на обложке какого-то иллюстрированного журнала, как Сталин протягивает руку Ежову <…> Однажды за столом у Татьяны Васильевны О. М. прочел речь Сталина <…> Сталин пил за ту науку, которая нам нужна, а не за ту науку, которая нам не нужна <…> О. М. сказал привычное: «Мы погибли»… Вот тут-то Татьяна Васильевна и ее муж разъярились: «Вам только бы гибнуть <…> еще накликаете <…> вы бы как жить подумали»»¹.

Психологический феномен «газетной зависимости» был вполне распространен и «нормален» в советском «среднем классе». Но этот же феномен, по меньшей мере, странен и, наверное, уникален для большого поэта, принадлежащего к интеллектуальной элите общества.

Да, газеты читали все, кто хотел быть социально интегрированным, не остаться «на обочине» новой жизни. Для определенного слоя городского населения чтение центральных газет и/или подписка на них служили признаком лояльности советской власти и партии, неким ритуалом «текстуальной» социализации.

Но тем не менее, трудно представить себе Пастернака, выбегающего утром за «Правдой». Или Ахматову, фиксирующую свои впечатления от прочтения свежего номера той же газеты: «Вот «Правды» первая страница, / Вот с приговором полоса <…> Футбол — для молодого баска, / Мадрида пламенная жизнь» («Стансы», 1937).

Для русско-советской художественной элиты принятой нормой было презрение к газете, стремление как-то избежать ее чтения (булгаковский профессор говорит: «не читайте советских газет»), хотя совсем уйти от этого было невозможно.

Вообще, трудно представить, что могло быть привлекательного для психически нормального интеллектуала в советской газете. Мандельштам и здесь выламывался из общего ряда.

В чем здесь дело?

Во-первых, по выражению Мандельштама, «в дверях скучает» общее объяснение — ярко выраженная у Мандельштама психологическая установка на получение новой информации и на осуществление коммуникации: ведь газета в 20-30-х — это главная информационно-коммуникативная система, пусть дозирующая и деформирующая информацию, но все же…

Проще говоря, Мандельштам вообще ориентирован, настроен на абсорбирование новостей о происходящем вокруг него, пусть препарированных цензурой. При этом он, конечно, должен был максимально использовать главные на данный момент коммуникационные системы, то есть газету и, в меньшей степени, радио.

В Воронеже Мандельштам, кроме ежедневного чтения центральных и местных газет, регулярно слушает «московские» новости по радио («Наушнички <…> Ну, как метро?..»).

Вполне естественно представить, что если бы Мандельштам через «щель в хронотопе» пролез в сегодняшний день, он часы и дни проводил бы за монитором, впитывая всевозможную, совершенно не обязательно практически нужную информацию из сети.

Тексты Мандельштама показывают, что он был «настроен» на использование любой информации, которую можно получить из газеты. Мандельштам — «продвинутый юзер» газеты: он использует эту инфо-систему целиком, со всеми ее опциями, вплоть до отдела личных объявлений.

Газетный текст у него идет в дело (то есть отражается в генерируемых им текстах) весь — с рогами, копытами и дерьмом: от политических передовиц до спортивных сообщений («футбол для молодого баска») и рекламы кинотеатров (например, кинореклама в Известиях, давшая один из образов стихотворения «Волк»).

Заметим теперь, что все сказанное выше относится к тексту любого вида (даже не обязательно вербальному), поступающему «на вход» сознания Мандельштама. Ему интересен и экзистенциально важен любой печатный текст («листаю книги в глыбких подворотнях, и не живу, и все-таки живу»), а уж тем более тот, который имеет, по его ощущению, непосредственное отношение к его жизни (типа сообщений в «Правде» в конце 1937-го о готовящихся процессах и т. п.).

Добавим, что Мандельштам, по-видимому чисто иудаистически, воспринимал мир как вербальный Текст, а текстуальное описание мира — как результат работы некоторой системы передачи информации по отношению к миру (к людям).

Ср. в «Разговоре о Данте» (гл. VI):

1. См. Мандельштам Н. Воспоминания. М.: Москва-книга, 1989. С. 320, 323. [↩]