№10, 1972/Обзоры и рецензии

Центральная проблема – историзм

«Жанрово-стилевые искания современной советской прозы», «Наука», М. 1971, 351 стр.

Жанрово-стилевые искания современной советской прозы» – первый труд из серии конкретных теоретических исследований литературы 60-70-х годов, задуманный коллективом сотрудников Института мировой литературы имени А. М. Горького АН СССР.

Попытка авторов сборника охватить все стороны современного литературного процесса определила широту его тематики – от статей, посвященных роману («Горизонт романа» М. Кузнецова), повести («Нравственный конфликт в современной повести» Е. Краснощековой), рассказу («Грани рассказа» А. Хайлова и «Традиции Чехова в современной новеллистике» Л. Поляк), прозе военной (статья П. Топера) и «молодежной» (В. Ковского), до специальных статей о литературе мемуарной (М. Кузнецова), документальной (Н. Дикушиной), научно-фантастической (А. Бритикова).

Одна из центральных проблем, поставленных в книге, – проблема историзма. С разных сторон и на разном материале она исследуется во многих статьях. Хотелось бы остановиться на двух – «Историзм как нравственная и художественная позиция писателя» Г. Белой и «Горизонт романа» М. Кузнецова.

Г. Белая выбрала некоторые оригинальные аспекты для рассмотрения темы: историзм и позиция писателя. Один из них – сопоставление сегодняшней литературной практики и книг писателей о литературе – «Интервью у самого себя» С. Залыгина, «Ночные бабочки» Э. Межелайтиса, «Разговор с товарищами» К. Симонова, «Живое дерево искусства» Е. Дороша и др. Критик прослеживает движение времени и соотносит его с позицией художника. Так, трансформация художнического сознания К. Симонова от «Товарищей по оружию» к «Живым и мертвым» и последующим романам, по мнению Г. Белой, вместила в себя, в сущности, сдвиг времени, отделивший трагедийное осмысление войны от ее «романтического ощущения».

Верный исторический подход находит автор и к проблеме «городского» и «деревенского» в литературе 60-х годов, рассматривая ее прежде всего как взаимодействие «разных форм духовной культуры, духовной традиции», в котором есть не только сближение, но и спор, несогласие. В этом свете проясняются многие факты, в частности отмеченное критиком скептическое недоверие к рациональному началу в отношениях «деревня – город».

Г. Белая ведет продуктивные поиски «пересечения истории и современности» в слове, в стилистике книг о деревне, в объяснении природы их по-новому притягательной народной речи, явленной нам одновременно в обличий древнем и сегодняшнем.

Центр размышлений М. Кузнецова о горизонтах сегодняшнего романа – выявление новых качеств его историзма, так как именно в историчности исследователь усматривает основной источник внутренней энергии жанра. Разговор о романе 60-х годов начат критиком на широком международном фоне. Противопоставляя две концепции, в частности В. Шкловского и А. Роб-Грийе, размышляя о споре, быть или не быть роману, о его возможном будущем, он, разумеется, не ограничивается свидетельством, что современный советский роман – роман социалистического реализма – отнюдь не обречен, а живет и здравствует. Автор стремится к доказательной обоснованности своего оптимистического вывода, анализируя прогрессирующие типы романа в советской литературе, возможности и задатки обновления его структуры. Речь идет о новом качестве историзма, о новом прочтении истории, – пишет он, – о том, как в роман все больше проникает принцип анализа множественных фактов, создающих все более разностороннюю картину действительности.

В «Горизонте романа» определяются разные способы выражения историзма, разные стилевые варианты его воплощения. В одном случае, как в «Костре» К. Федина, – это отказ от «чистой» публицистики, стремление дать не панораму военных действий, а многосторонние картины жизни, углубленные психологические характеристики героя. В другом, как в «Соленой Пади» С. Залыгина, – это «сюжет мысли», структура романа-спора, драма идей. В третьем, как в романах К. Симонова «Живые и мертвые», «Солдатами не рождаются», «Последнее лето», В. Закруткина «Сотворение мира», В. Кочетова «Угол падения», – «принцип свидетельства очевидца», опора на документ как один из весьма существенных «художественно-строительных материалов».

Роль документального начала в современном романе становится все более весомой и активной. Вместе с тем, как показывает М. Кузнецов, в роман внедряются утонченные формы субъективированного письма, развивается роман-монолог, роман-исповедь. С этой точки зрения автор статьи анализирует «Каунасский роман» А. Беляускаса, «Мой Дагестан» Р. Гамзатова. Сюда же исследователь относит такие произведения, как «Святой колодец» В. Катаева и «Соленый лед» В. Конецкого. Разумеется, можно спорить – романы ли это, а не повести, не художественные очерки. Но важно другое: произведения подобного рода в общих признаках представляют собой, по меткому выражению М. Кузнецова, «путешествие вокруг авторского «я». И тем не менее, при всей их субъективности, они дают в итоге углубленное исследование социального типа. Залог тому – в самой природе социалистической концепции личности, создающей себя не в отключении от общего, от коллективного бытия, а в союзе с ним.

Авторам сборника в целом с успехом удается классифицировать жанровые и стилевые явления без нажима, без насилия над материалом. А это верный знак уважения к истине. Так, не задаваясь целью во всех случаях ввести «конечные», жесткие терминологические обозначения, А. Хайлов в статье «Грани рассказа» весьма точно обрисовывает многообразное бытование современного рассказа, специфику различных его видов: рассказ «лирических событий», «внутренней биографии» – у С. Антонова, Ю. Казакова, Ю. Нагибина, С. Никитина; рассказ «нравственной драмы»- у В. Тендрякова, В. Быкова, В. Богомолова и др. Верно видит критик и развитие жанра – от лирических и аналитических форм к синтетическим (рассказы В. Лихоносова, В. Белова, М. Алексеева и др.).

В работе Е. Краснощековой «Нравственный конфликт в современной повести» крупным планом выделены два типа повести: повесть, где действие протекает в естественном многосложном потоке «подробностей жизни» (например, «Жестокость» и «Испытательный срок» П. Нилина, и повесть с заданной экспериментальной ситуацией, когда герой поставлен в чрезвычайные условия (произведения В. Тендрякова, В. Быкова и др.). Эти типы, хотя и не исчерпывают всех резервов жанра, действительно представляют собой сильные и живые ее ветви. В статье глубоко характеризуются возможности и перспективы типов повести, в основе которой лежит нравственный конфликт. Исходя из внутренней логики жанра, Е. Краснощекова по-новому освещает конкретные явления этого ряда; в частности, предлагает убедительное объяснение сильных и слабых сторон повестей В. Тендрякова «Суд» и «Тройка, семерка, туз».

Историзм исследования нашел выражение и в решении проблемы традиций. О традициях в сборнике идет речь не раз. Но специально они рассматриваются в статье Л. Поляк «Традиции Чехова в современной новеллистике». Эта статья необычайно привлекательна именно конкретностью своих решений. Исследовательница вглядывается в рассказы лирического плана – К. Паустовского, С. Антонова, Ю. Нагибина, Ю. Казакова и др. и – звено за звеном – открывает сложную, опосредствованную внутреннюю связь современных писателей с Чеховым! – в эстетической программе, в поэтике, в определенных моментах содержания (например, в подходе к теме пошлости у Ю. Казакова и т. д.).

Проблема традиций – из числа необъятных. Это понятно, и потому соображения о возможных дополнениях по теме не могут быть упреком, а лишь продолжением начатого разговора. Влияние Чехова, о чем пишет Л. Поляк, сегодня действительно весьма широко. И думается, его проявление можно увидеть не только в прозе «лирического плана». На мой взгляд, сегодня в литературе ощутима и другая важнейшая чеховская стихия – ироническая, стихия «внутренней» иронии.

Вопросы стиля рассматриваются в большинстве статей сборника в связи с проблемой жанров и на ее фоне. Решается она чаще всего как проблема индивидуального стиля. Особо стоит она в статье В. Ковского «Жизнь и стиль (Образ молодого человека и художественно-стилевые искания прозы 60-х годов)».

Материал статьи – проза конца 50-60-х годов. Она условно разделена на две группы: «городская молодежная проза» В. Аксенова, А. Гладилина, В. Амлинского, Э. Ставского и проза «из глубинки» – А. Рекемчука, В. Липатова, А. Ткаченко, В. Шукшина, Г. Владимова, В. Семина.

Заслуживает внимания мысль В. Ковского о том, что проза первого ряда представляет собой единое – сложившееся и законченное – стилевое течение; проза иного ряда отмечена, по мнению автора статьи, различием индивидуальных стилей.

Урбанистическая «молодежная проза» действительно сложилась в некое стилевое единство. В. Ковский исследует условия, вызвавшие к жизни это течение, специфическую проблематику, вынесенную им на суд общественности, своеобразные стилевые качества, наконец, «историю» течения от возникновения до порога. Статья В. Ковского значительна не только тем, что в ней с большой тонкостью обнаруживаются особенности стиля «молодежной прозы» (с разной степенью успеха это делалось и раньше). Главное то, что автор объясняет, почему этой ветви прозы сопутствует особый стиль и какие к тому были основания в самой жизни. Пристально рассматривая «процесс наращивания» стиля при «убывающем в геометрической прогрессии содержании» (стр. 273), В. Ковский выясняет и причины, приведшие это литературное течение к «порогу исчерпанности».

«Внеурбанистическая» проза А. Рекемчука, В. Липатова, В. Шукшина, А. Ткаченко и других – проза, во многом оспаривающая «молодежную», как пишет В. Ковский: «В произведениях Ткаченко, Шукшина, Рекемчука, Липатова… на передний план выдвигается человек, производящий материальные ценности, человек подчас грубого и «зримого», но неизменно одухотворенного творческим инстинктом труда, вроде Николая Бабушкина из «Молодо-зелено» А. Рекемчука или каменщика Лорки Пшеницына из «Смерти Егора Сузуна» Валя Липатова…» (стр. 276).

В конкретных оценках произведений «внеурбанистического» ряда В. Ковский чаще всего точен и убедителен. Но он уязвим в ответе на вопрос, почему в произведениях названных писателей не возникает ни тенденций к ярко выраженному стилевому течению, ни «броских индивидуальных стилевых систем». Критик мотивирует это двойственно, то слабостью (скажем, дидактическим ракурсом у Н. Дементьева), то силой (богатством, сложностью содержания в «своеобразием авторской позиции» А. Рекемчука, В. Липатова, С. Сартакова, В. Шукшина). Мы читаем в статье: «Если «городская молодежная проза» шла по пути усиления формальных приемов, изощренной организации своего в общем-то небогатого жизненного материала, произведения прозы «вне-урбанистической» склонялись к сравнительно традиционному или во всяком случае неброскому развитию индивидуальных стилевых систем, не поддающихся типовой классификации именно в силу многоразличности изображаемых жизненных явлений и своеобразия авторских позиций» (стр. 280). Коварный парадокс! Там, где бедное содержание, – активное «наращивание» стиля, и наоборот, где богатое и сложное содержание, – инертное стилеобразование. Такие случаи в литературе не исключены, но они требуют полновесного объяснения. Мотивировки же В. Ковского на этот счет несколько непоследовательны.

Авторы сборника приняли за правило высокую взыскательность в оценках художественного качества произведений. Но есть все же случаи, когда они, отступая от собственных правил, бывают несколько неопределенны или снисходительны к художественной стороне. Некоторую непоследовательность проявляет Н. Дикушина, автор статьи о документальной литературе. Ревностно отстаивая документальную прозу на равных с другими литературно-художественными жанрами, Н. Дикушина готова иной раз оправдать и слабости, возводя их к специфике, к законам жанра. Как с неизбежностью, исследовательница примиряется с тем фактом, что «писатели-документалисты сознательно избегают образности языка» (стр. 171) и не смущаются его «сухостью». В «оголенности» языка Н. Дикушина видит необходимость, продиктованную задачей «максимального приближения к материалу» (стр. 172).

Последнее замечание в адрес книги относится к ее языку. Строгость, конкретность, точность создают единый стиль сборника – высокоакадемический в лучшем смысле слова. На общем фоне книги едва заметны, но все-таки несколько выбиваются из пего отдельные неверные нотки, вызванные то излишним словесным щегольством («эмоция мысли», «рациональное в эмоциональном», – стр. 329), то неосмотрительным употреблением слов, которые вот-вот станут штампами (слов типа «многомерный» и «многогеройный»). Но все это лишь малые огрехи на большом и честно обработанном поле.

«Жанрово-стилевые искания современной советской прозы» – по-настоящему значительная, серьезная работа. Гибкий, диалектический анализ современной литературы, осуществленный в сборнике с позиций историчности, делает и само исследование глубоко историчным. Это основа несомненной его удачи. Историчный характер труда проявляется не только в умении исследователей понять динамику литературы, не только в способности воздержаться от желания расставить точки над всеми «i», нарисовать законченную картину там, где это преждевременно, но и в обоснованном прогнозировании, в смелом угадывании предстоящих шагов советской прозы.

Цитировать

Колобаева, Л. Центральная проблема – историзм / Л. Колобаева // Вопросы литературы. - 1972 - №10. - C. 185-188
Копировать