Цельность и движение
З. Крахмальникова, Путешествие но «Берегу ветров». Ааду Хинт и его книги, «Художественная литература», М. 1970, 127 стр.
В каноническом жанре критико-биографического очерка З. Крахмальникова сумела найти свой «поворот», соединив биографический очерк (в данном случае слово очерк подходит как нельзя более) с содержательным, лаконичным – временами даже нарочито суховатым – критическим исследованием.
Очерк, названный «Четыре поездки по Эстонии с Ааду Хинтом», воссоздает и жизненный путь писателя, и примечательные штрихи его характера, и его нынешние встречи с теми простыми людьми, которые служили прототипами его эпического повествования. Живые и меткие зарисовки позволяют не только понять, но и почувствовать личность мастера, без чего обычно бывает трудно проникнуть в процесс творчества – тем более такого автобиографического, как у А. Хинта. Сколь многое приоткрывает, к примеру, такая «реплика»: «В то лето Хинт мучился над финалом своей эпопеи «Берег ветров» (ему всегда трудно даются начала и концы)…»
«Собственно исследование» состоит из двух глав. В первой анализируется раннее творчество писателя. Благодаря знанию эстонского языка, что открывает перед критиком немалые возможности, З. Крахмальниковой удалось основательно разобраться в не переведенных на русский язык романах, пьесах, статьях писателя. Она раскрывает и то, как Хинт-прозаик вырастал на традициях романа демократического, крестьянского, романа просветительского, и то, что нового внес он в литературу своего времени. В частности, очень важен вывод об интересе Хинта к исследованию разных жизненных путей у сходных социальных типов: центральные герои первых трех его романов, отмечает критик, испытывали тяжелейшую нужду в детстве, все бедствовали, но каждый из них вынес ил этих испытаний свой собственный опыт. Такой интерес к изучению социальной психологии людей остался у писателя на всю жизнь.
Вторая – занимающая почти половину книги – глава посвящена «Берегу ветров». Поскольку тетралогия создавалась на протяжении более пятнадцати лет, то она рассматривается З. Крахмальниковой в своеобразном ключе. С одной стороны, как цикл романов, объединенных общностью замысла, героев, магистральной темы – народ и революция. С другой – как изменявшаяся под воздействием реального движения общественной мыслил художественных поисков всей литературы этого периода эпическая система, в которой каждая часть – самостоятельный роман со своими проблемами, центральными героями, стилем и ритмом. Характеризуя общее движение тетралогии, З. Крахмальникова справедливо отмечает: если в первой книге преобладали описательно-панорамные картины, то во второй социальный анализ сочетается с поэтичностью, лиризмом, а третья и особенно четвертая книги представляют собой уже романы аналитического типа, романы психологические.
Эта точно уловленная и последовательно выявляемая диалектика внутренней цельности и внутреннего движения тетралогии и – шире – всего творчества Ааду Хинта составляет главную привлекательную сторону критического анализа.
Настойчиво и плодотворно прослеживается в книге развитие многих тем и идей, обусловленное реальными фактами биографии и творческими устремлениями мастера, с самого начала литературной деятельности заявившего себя демократическим художником и закономерно пришедшего к социалистическому искусству.
Такова, к примеру, идея поисков искренности, доверия и честности в отношениях между людьми. Она определила поведение самого А. Хинта, когда он еще работал учителем, проявилась в поисках пути героями его первых произведений, еще не учитывавших в полной мере социальный «климат» эпохи, и, наконец, легла в основу характеров Маре и Энна, олицетворяющих в тетралогии нравственную стойкость народа, его моральный кодекс.
Но, пожалуй, наиболее убедительно сумела З. Крахмальникова передать цельность и движение прозы А. Хинта, прослеживая разработку темы проказы.
Эта страшная болезнь свирепствовала на острове Сааремаа, неожиданно и жестоко поражая все новые жертвы. Настигла она и юную соседку Хинта, его первую отроческую любовь. Это породило у юноши страх перед болезнью, угнетая его душу, понуждая пристально прислушиваться и присматриваться к себе (инкубационный период проказы – до 15 лет). Но не только страх: тогда же он поклялся, что, если проказа минет его, он сделает все возможное для облегчения судьбы прокаженных и тех, кто вообще страдает под бременем тяжкой беды.
И становится понятным, почему первыми романами писателя стали «Проказа» и «Лепрозорий в Ватку»: страхом перед бедствием проверял он души своих героев. Возвращается он к этому мотиву и в тетралогии, испытывая угрозой заболевания характер Маре и автобиографически воссоздавая в истории Энна и трагически прерванную отроческую любовь, и клятву, и писательский путь, начавшийся у героя с романа «Сын прокаженной». Но, доказывает исследовательница, возвращаясь теперь к «заветной теме», писатель «трактует ее… совершенно иначе, чем в своих романах 30-х годов».
Проказа для писателя – не просто страшная угроза физическому существованию человека, сводимая к извечной антиномии жизнь – смерть; все более отчетливо в творчестве А. Хинта она становилась из понятия биологического понятием общественным, социальным. С полным основанием утверждал впоследствии писатель: «Я видел ее во всякой несправедливости, эксплуатации, национальном и материальном неравенстве. Оно проникало в душу человека, съедало ее язвами корыстолюбия, жадности, чванства, тщеславия… И потому данный мною обет борьбы с проказой не мог кончиться, когда было найдено средство, эту болезнь излечивающее…»
Движение тетралогии – особенно в разделе «В поисках стилевых решений»- рассматривается на фоне движения не только эстонской прозы, но и других прибалтийских литератур, поскольку, при всем их национальном своеобразии, очень многие черты оказались сходными, обусловленными общностью исторического пути республик после 1941 года. На твердом фундаменте такого анализа З. Крахмальникова приходит к обобщающему выводу: в прибалтийской прозе первого послевоенного десятилетия «широта «охвата» событий и обилие описательных деталей внешнего плана считались главным достоинством романа-эпопеи… Но уже со второй половины 50-х годов, после XX съезда КПСС, в прибалтийских литературах, так же как и во всей советской литературе, усиливается интерес к проблемам нравственности, морали, гуманизма».
Впрочем, в иных случаях эти литературные параллели несколько беглые – таков разговор о традициях Э. Вильде в творчестве Хинта; в других случаях они неправомерно сужены: история нескольких поколений одной семьи, положенная в основу «Берега ветров», связана, по З. Крахмальниковой, со следованием «жанровым традициям» А. – Х. Таммсааре, хотя, как известно, эта композиция широко распространена в мировой литературе.
Но в целом автору удалось совладать с тем, что составляет самое трудное в подобных работах: уловить и цельность и движение творчества писателя. Благодаря этому З. Крахмальникова сумела уверенно обозначить главные вехи его художнического пути: свойственное его произведениям 30-х годов увлечение анализом внутренних переживаний в ущерб воссозданию самой действительности; чрезмерная дань панорамности в 40 – 50-е годы, когда «описательность становилась уже особым стилем, который рождал свои приемы и в характеристиках героев, и в авторских отступлениях, и в стилистике прозы»; наконец, тот синтез, который преодолел обе крайности и позволил сочетать широту постижения действительности с проникновением в глубины человеческой психологии, а анализ судьбы отдельного человека неразрывно связать с анализом народной судьбы.
Исследуя галерею героев «Берега ветров», З. Крахмальникова полемизирует с теми эстонскими критиками, которые считали ненужным «возиться со сложностью человеческой натуры, с ее противоречиями», кому чужд «герой бесконечно колеблющийся, страдающий и выбирающийся из внутреннего тупика». Она выявляет, как в художественном строении «Берега ветров» взаимодействуют характеры цельные, сразу определившиеся: Маре, Энн, и характеры, находящиеся в развитии и пытающиеся – подчас с трагическим исходом – выбраться из внутреннего тупика: Тынис и Ионас Тиху.
И эта широта взгляда придает работе З. Крахмальниковой более общее значение, представляя «частный» опыт А. Хинта как важный аргумент в споре о путях развития советской романистики.