Темы Ф. Достоевского в повести Л. Толстого «Фальшивый купон»

Проблема творческого взаимодействия Достоевского и Толстого, столь привлекательная для исследователей, к сожалению, в значительном ряде случаев имеет публицистический характер, когда анализ художественных достижений писателей и сопоставление их религиозно-философских представлений призваны утвердить превосходство одного классика над другим. В этом смысле традиция, заложенная книгой Д. Мережковского «Л. Толстой и Достоевский» (1900–1902), не утратила своей актуальности. В таком настойчивом возвращении к сопоставлению и противопоставлению двух писателей¹ видится особенность русского самосознания, очень точно обозначенная Н. Бердяевым: «Можно установить два строя души, два типа души — один благоприятный для восприятия толстовского духа, другой — для восприятия духа Достоевского. И те, которые слишком любят толстовский духовный склад и толстовский путь, те с трудом понимают Достоевского» [Бердяев 1993: 217]. Однако для объемного осмысления культурного прошлого более плодотворным и ценным в научном плане оказывается подход, при котором реконструируется заочный диалог великих современников, так и не встретившихся в реальном времени и пространстве. Такой подход уже нашел вполне убедительное воплощение в современной исследовательской практике [Новикова 2016; Евлампиев 2018; Ремизов 2019]. Наш анализ толстовской повести «Фальшивый купон» — еще один шаг в этом направлении.

Работать над повестью «Фальшивый купон» Толстой начал в конце 1880-х годов. Его записи относительно повести лаконичны: творческие сомнения практически не фиксируются, отмечается лишь сам факт работы, а также неизменное возвращение к мысли о создании повести. Например, в дневниковых записях от 20 декабря 1899 года: «Думал нынче о «Купоне» — хорошо. Мож<ет> б<ыть> напишу» (LIII, 234)²; 6 октября 1902 года: «Вчера начал поправлять и продолжать Фальш<ивый> купон» (LIV, 145); 19 декабря 1903 года: «Фальшивый купон обдумал, но не писал» (LIV, 200); 3 января 1904 года: «Понемногу подвигаюсь в «Фальш<ивом> Куп<оне>». Но очень уж беспорядочно» (LV, 3). Судя по характеру записей, наиболее активно работа шла в 1902–1904 годах, хотя так и не была полностью завершена. Последняя запись о повести относится ко 2 февраля 1904 года: «Работаю над Купоном…» (LV, 12). Однако повесть с цензурными сокращениями все-таки увидела свет после смерти писателя, в издании «Посмертные художественные произведения Л. Н. Толстого» (т. 1, 1911), подготовленном В. Чертковым и А. Толстой.

История создания произведения охватывает практически весь поздний период творчества Толстого, а также становится своего рода художественным доказательством главного религиозно-философского принципа Толстого — непротивления злу насилием.

Для анализа повести «Фальшивый купон» важно отметить, что в размышлениях Толстого 1880-х годов мы находим резкую реакцию на публицистические высказывания Достоевского в связи с вопросом о ненасилии (LXIII, 114). Можно утверждать, что повесть «Фальшивый купон» стала продолжением этого спора с Достоевским³.

Для характеристики замысла Толстого наиболее показательна запись 1889 года: «Как хороша могла бы быть история об убийце, раскаявшемся на незащищавшейся женщине» (L, 87). Из этого короткого сюжета, элементами которого становятся преступление (зло), непротивление (добро) и раскаяние, то есть путь преодоления зла, рождается произведение. В дневнике Толстого записи о повести соседствуют с замечаниями о работе над «статьей о непротивлении», как первоначально писатель называл трактат «Царство Божие внутри вас» (1906). В записи от 12 июня 1898 года эти темы соединены с особой наглядностью:

Непротивление злу не только потому важно, что человеку должно для себя, для достижения совершенства любви, поступать так, но еще и п<отому>, ч<то> только одно непротивление прекращает зло, поглощая его в себе, нейтрализирует его, не позволяет ему идти дальше <…> Деятельное христианство не в том, чтобы делать, творить христианство, а в том, чтобы поглощать зло. Рассказ Купон очень хочется дописать (LIII, 197).

В 1899 году Толстой, размышляя о том, как писать «Фальшивый купон», одновременно дает «философское определение жизни»: «Человек есть часть целого. Или, вернее, человек сознает свою жизнь как часть целого — часть всего. Он сознает себя частью п<отому>, ч<то> сознает себя ограниченным теми телами, кот<орые> соприкасаются с его телом <…> Челов<ек> сознает себя частью Всего. Отдельность свою он сознает телом…» (LIII, 235). Увидеть связь работы над повестью с размышлениями над понятием жизни, занимающим центральное место в религиозно-философском учении Толстого, очень важно, чтобы проследить, как развивались представления писателя о принципе непротивления злу насилием. Среди исследователей философского наследия Толстого преобладает мнение, что писатель, сформулировав этот принцип как абсолютную моральную норму в трактате «В чем моя вера?» и признав его главным пунктом христианского учения, не менял своего отношения к нему⁴. Однако нужно признать, что Толстой существенно усложнил его понимание, сделав акцент на религиозном, а не моральном смысле. Данное различие связано с важной концепцией Толстого о двух формах жизни — материальной и духовной, которые доступны любому человеку. Подлинная религиозность состоит в «разумении» этого различия и в движении от материальной, «животной» жизни к жизни духовной, которая держится на совершенно других основаниях, в которой действуют иные законы. Особенно важно, что перемещение от одной формы жизни к другой человек должен совершить не в инобытийном пространстве, а в пределах своего земного существования. В этом видит Толстой смысл истинного христианства — в противоположность историческому, церковному.

Фундаментальное качество духовной жизни, к которой должен стремиться религиозный человек, — это всеединство, слитность всего живого, «сопряжение» всего со всем.

1. Глубинные различия в мировоззрении двух классиков становятся предметом осмысления и в недавних исследованиях, см.: [Климова 2018; Стайнер 2019].[↩]
2. Здесь и далее ссылки на Полное собрание сочинений Толстого даются по изданию [Толстой 1928–1958] в круглых скобках; римскими цифрами обозначены номера томов, арабскими — страницы.[↩]
3. В период работы над повестью «Фальшивый купон» мы находим многократные упоминания Толстого о чтении произведений Достоевского. В дневнике Толстого есть отметки о том, что в июне 1891 года он читал повесть «Сон смешного человека» (LII, 40), а в ноябре 1892-го в доме Толстых читают вслух роман «Братья Карамазовы», о чем писатель сообщает в письмах к С. Толстой (LXXXIV, 167, 168). В 1902–1903 годах Толстой работал над составлением книги «Мысли мудрых людей на каждый день», куда вошли высказывания Достоевского. Фрагменты из книги «Записки из Мертвого дома», дав им названия «Орел» и «Смерть в госпитале», Толстой включил в «Круг чтения». По воспоминаниям Д. Маковицкого, в ноябре 1904 года в доме Толстых читали вслух эти фрагменты «Записок из Мертвого дома» [Маковицкий 1979: 102]. Знаменательным фактом становится чтение Толстым первого тома «Братьев Карамазовых» перед уходом из Ясной Поляны. Подробнее см.: [Михновец 2010].[↩]
4. В современных фундаментальных исследованиях, посвященных религиозной философии Толстого, по-прежнему на первый план выдвигается этический компонент его представлений, причем мировоззрение Толстого «позднего» периода, то есть 1880–1910 годов, осмысливается как целостное и неизменное, см.: [Мелешко 2006; Гусейнов 2014]. Попытки увидеть метафизические основания этических построений Толстого (см., например: [Гельфонд 2014]) до сих пор редки.[↩]