Связь времен

Леонид Мартынов для меня как читателя и критика – один из самых увлекательных и тонких собеседников, поэтому каждая встреча с ним на страницах новой книги или на страницах периодики волнующа: в его стихах почти всегда содержатся ферменты, ускоряющие и возбуждающие важнейшие процессы духовной жизни.

Если с этой точки зрения внимательно обозреть лирику Мартынова, скажем, за последние десять – двенадцать лет, то легко убедиться, что вся она пронизана глубоким чувством времени и предощущением добрых перемен в жизни. Еще в преддверии XX съезда КПСС поэт не только мечтает о переменах, он интуитивно ощущает уже начавшееся нравственное обновление общества. Помните: «Что-то новое в мире. Человечеству хочется песен»?

Некоторые существенные стороны поэзии Мартынова этих лет дают право говорить о ней как о поэзии мечты и надежды. Ну в самом деле, есть ли у нас сегодня еще другой такой фантазер и мечтатель, как Леонид Мартынов! Надежда на добрые перемены прямо-таки светится в его стихах:

Со старым,

Кажется, покончено!

Отринув все, что не годится,

От канцелярщины, казенщины

Решившая освободиться, –

Надежда в зеркальце глядится,

Еще не в силах убедиться,

Что звуки собственного голоса,

Что руки собственные, волосы –

Вот то,

Чем надо

Насладиться!

Вот где начало, оно – в человеке, с ним поэт связывает надежды на будущее и спокойно, без суесловия, но последовательно и убежденно внушает человеку веру в себя, в свои силы: «Люди, в общем, мало просят, но дают довольно много».

Еще будет повод сказать о некоторых особенностях поэзии Мартынова в связи с его новыми стихами, опубликованными выше, но разговор этот хотелось бы предварить двумя соображениями. Первое из них уже подсказано: хотя внешне лирический характер в поэзии Мартынова кажется спокойным, уравновешенным, даже как будто рациональным, по существу же он не таков. Это – «смерчевидный человек», который умеет «властвовать собой», но который весь состоит «из бушующих частиц»:

Потому что

И гранит таков:

Будь он цельным или будь разбитым,

Это – бездна пламенных мирков,

Бешено летящих по орбитам!

Нравственно чуткий, остро мыслящий, не укладывающийся в сочиненную критиками схему положительного героя – таков в самых общих чертах наш современник, явленный в стихах Мартынова и всегда находящийся в фокусе внимания поэта, о чем бы он ни писал.

Второе соображение касается интеллектуального кругозора; так же как и первое, оно связано с общей тенденцией современной поэзии. Но если нравственная сторона жизни, повышенный и, я бы сказал, пристрастный интерес к личности захватили буквально всю нашу поэзию, то интеллектуализм, философичность являются пока привилегией немногих поэтов-современников, и Мартынову здесь, безусловно, принадлежит одно из самых первых мест.

Реалистическая поэзия поистине выстрадала право мыслить. Это можно утверждать с полным основанием, ибо в течение уже многих десятилетий не прекращаются попытки обессмыслить поэзию, загнать ее в область подсознания, разъять чувство и разум » противопоставить их друг другу.

Обратимся к первоисточнику поэзии. Жизнь то и дело преподносит парадоксы, не укладывающиеся в привычные схемы. Социологи, к которым мы, литераторы, питаем чувство уважения, разумеется, найдут объяснение любым жизненным парадоксам, разместят их в логическом ряду. Но только живое воображение художника способно к постижению души явлений.

Тут нет никакой мистики. Все вполне объяснимо. Мысль художника обогащается его воображением, это мысль не абстрактная, а конкретная, материализованная в художественном образе и, стало быть, оживленная чувством, сообщающим искусству огромную силу воздействия.

Когда мы говорим о творческой индивидуальности художника, то имеем в виду не только и даже не столько его поэтику, сколько мировосприятие и миропонимание. Высшей похвалою Е. Баратынскому были слова Пушкина: «Он у нас оригинален, ибо мыслит».

Каковы же сегодня критерии подхода к оценке явлений литературы и поэзии, в частности с этой точки зрения?

Рассуждая на эту тему в статье «Гейне-мыслитель», А. В. Луначарский, среди прочих особенностей, выделял «сложный и богатый процесс внутренней обработки полученного извне материала», более всего роднящий художника и мыслителя. Без аналитических способностей, без умения дать синтез чувства и мысли в художественном образе, дать новую, образную «систему понятий» и тем самым выразить свое миропонимание невозможно создать значительные произведения искусства.

Имея это в виду, нам легче понять тот тип художника-мыслителя, поэта-мыслителя, который складывается ныне. В современной поэзии я вижу его в лице Заболоцкого и Мартынова.

Этих двух поэтов объединяет обостренный интерес к развитию науки, к духовной сфере человеческого бытия. Оба они раньше других ощутили вызревавшие в глубине народной жизни духовные и нравственные перемены и задумались о времени, о человеке, о преходящем и вечном, о том, чем сегодня жив человек и что во все времена волновало людей.

Как уже отмечалось, философичность и расширение интеллектуального кругозора стали характернейшей особенностью современной советской поэзии. О прошлом, не очень далеком, верно сказано у Мартынова:

Видеть

Время, проходящее

По назначенному кругу,

Понимать происходящее

Редко ставилось в заслугу.

И еще гораздо менее

Поощрялось, позволялось

Предугадывать затмения…

Не с этим ли связано многолетнее молчание Мартынова, когда стихам большого советского поэта практически была закрыта дорога в печать?..

Слава богу, это дело прошлое, и мы стали свидетелями как бы нового явления Мартынова перед читателями. Он явился перед ними новым и непохожим на того, каким был известен два-три десятилетия назад, явился в новом качестве, обнаружив новые стороны, новые грани своего дарования в циклах стихов «Мгновенье», «Седьмое чувство», «Первородство».

О чем бы ни писал Мартынов – о сказочном Лукоморье или о раскопках Помпеи, о седой старине или XXI веке, о добре и зле, о лжи и правде, совести и свободе, – стихи его современны, пронизаны острой мыслью, вовлекают читателя в сферу напряженных поисков истины.

Воображение поэта удивительно молодо. Оно переносит читателя в разные страны и эпохи, преодолевая века и пространства, и с непринужденностью личного свидетельства раскрывает мир страстей и желаний, созвучных нашему времени.

Иногда исторические факты, библейские мифы служат поэту поводом к размышлениям о проблемах, которые волнуют все человечество. Известно, как много стихов у Мартынова, с разных сторон и в разных ракурсах осмысливающих насущнейшую проблему современности – проблему войны и мира. Среди них есть стихи публицистического звучания («Свобода», «Вознесся в космос человек»), есть стихи, такие, например, как «Олива», где поэтический образ оливы, вечно живого, противостоящего всем стихиям дерева, есть символ бессмертия, символ торжествующей жизни («Ведь сколько ее ни рубили и сколько ее ни пилили, а все же ее не сгубили, а все же ее не свалили!»).

В публикуемом цикле стихов одним из самых оригинальных является стихотворение «Тоху-во-боху», где размышление о мире на земле вылилось в необычную форму.

В самом деле, эта действительно животрепещущая тема в наши дни не обойдена вниманием поэтов. Значительного написано, может быть, и не так уж много, но ведь чем больше об этом пишут, тем труднее написать по-своему, чтобы привлечь внимание читателя, заставить его задуматься, взволноваться. И Мартынов ищет свои подходы к теме, ищет неожиданные ракурсы.

Эмоциональная сила «Тоху-во-боху» в смелом и, конечно же, «неожиданном сравнении сегодняшней ситуации в мире с первоначальным хаосом, сравнении, которое положено в основу стихотворения. На этом построен сюжет, причем построен артистично, с той выдумкой и фантазией, которые всегда создают ощущение новизны в стихах Мартынова:

Знаете ли вы,

Что такое тоху-во-боху?

Это библейское слово обозначает первоначальный

хаос,

Неразбериху и суматоху.

 

Уже само интригующее начало непременно заставит вас, знающих Мартынова, насторожиться. Вы ждете, как развернется сюжет стихотворения. Начало его обыденно: «Словом, ненастье опять началось». Дождь, наводненья, потопы… Это все пока, после обещающего начала, поэтическая экспозиция: внимание читателя привлечено, интерес его нарастает, он подготовлен для неожиданности, но какой?

И тогда

На одной из самых больших европейских рек

Появилось не что иное,

Как самый обыкновенный Ноев ковчег.

Он причалил к причалу.

Все кинулись интервьюировать Ноя.

Сказка! Веселая фантастика! Библейский миф о Ноевом ковчеге и сам прародитель Ной в роли знатного путешественника! Добыча жадных до сенсаций газетных корреспондентов! Это занятно, но для чего все это? Чтобы повеселить читателя? И в самом деле, что-то занятное говорит этот Ной:

Господа,

Как это можно, чтоб в нашу эпоху

Этот новый потоп поглощал города

И, увы, буги-вуги плясала вода

В стиле старобиблейского тоху-во-боху!

Чудак Ной! Старый добродушный ворчун… Но нет, оказывается, он не такой уж чудак:

Вы, стремящиеся завершить то, что Господу Богу

не вполне удалось,

То есть окончательно упорядочить первоначальный хаос,

У Вы, в небеса возносящиеся подобно Еноху,

Почему же, ответьте на этот вопрос,

У себя на земле допускаете старобиблейское

тоху-во-боху?

Вы,

Овладевающие луной,

Создающие циклотроны и продающие изотопы,

Неужели не можете справиться даже с этой одной

Из самых культурнейших рек Европы?

Теперь яснее раскрывается замысел, яснее становится, что дело тут не в каком-то конкретном факте наводнения или угрозы потопа на «одной из самых культурнейших рек Европы». Горестный вздох в конце стихотворения разрешает сюжетную догадку. Именно в последних строках раскрывается интригующий смысл первой строфы – сравнение нынешней ситуации в мире с первоначальным хаосом:

О, человеческая семья!

Неразбериха и толчея

Так разрастаются час от часу,

Что, кажется, буду не в силах и я

Вам запустить голубку Пикассо!

Нет, это не сказка. И не веселая фантастика. Воображение смело сблизило времена, заострив ситуацию, заключив ее в остроумный сюжет. А в результате – взволнованное размышление о жизни, о мере ответственности человека за все, что происходит на земле.

Не кажется мне органичным в этом стихотворении лишь самый финал, строки о «голубке Пикассо». Реминисценция звучит здесь не столь сильно, как собственное слово, и хочется более значительного завершения. Тем не менее стихотворение захватывает остротой и размахом мысли, эмоциональной сосредоточенностью, необычностью поэтического воплощения большой темы.

В контексте послевоенной лирики Мартынова стихотворение «Тоху-во-боху» органично не только потому, что посвящено актуальной и близкой поэту теме мира на земле.