Своими глазами

Когда Вольтер развивал идею прогресса человечества и писал «Опыт о всеобщей истории и о нравах и духе народов», он резко и саркастически выступил против одного автора, пользовавшегося тогда огромной популярностью. Это знаменитый врач и астролог Нострадамус (1503 – 1566), предсказывавший будущее. В «Льежском альманахе» Нострадамус предсказал, что в 1999 начнется царство Антихриста, продлится двадцать семь лет и принесет людям неисчислимые бедствия. В частности, Париж будет разрушен, а Рим подпадет под какое-то страшное иго. Искусство предсказания существовало, как известно, с античных времен, а Вольтер на вопрос о том, кто выдумал этот жанр, ответил лаконично: «Первый бездельник, встретивший одного дурака».

Мы могли бы всем этим не интересоваться, но в 1981 году в Париже вышла новая книга, истолковывавшая книгу Нострадамуса, начались передачи по телевидению, возник бум, перебросившийся и в Италию. Глава французского клира архиепископ Марсельский вынужден был обратиться к верующим с воззванием. Паника достигла таких размеров, что – если верить парижским газетам – многие намеревались переехать во Флориду пока не поздно. Архиепископ просил ничего плохого не думать, так как в Апокалипсисе нет точных данных, и мало ли что писал Нострадамус: это не научно и вообще никто не знает ни дня, ни часа, когда начнутся все эти беды. Однако на протяжении всего 1982 года в Италии много писали о Нострадамусе, так сказать, примеривая его предсказания к нашим дням. «Стампа» печатала старофранцузские тексты, итальянские переводы и комментарии, разъясняя, что´ имеется в виду…

В их числе – книга Эрнесто Бальдуччи «Третье тысячелетие. Эссе об апокалипсической культуре», в ней много говорится об угрозе атомной смерти. Автор священник, что не помешало ему написать настоящий обвинительный акт против католической церкви. Бальдуччи утверждает, что на пороге третьего тысячелетия необходим классовый подход к проблемам церкви. То, что делалось на протяжении многих понтификатов, было пароксизмом, безумцем: «Церковь отвергала историческую реальность, которая формировалась против или вне католической идеологии и несла с собой распад исторической базы, обеспечивавшей ее гегемонию. Католицизм воспринимал революции как признаки конца всего мира, в то время как они были концом его мира». Церковь сама культивировала идею Антихриста и создавала «апокалипсическую оптику». Так продолжаться не может, считает Бальдуччи. В конце книги он привел стихотворение Брехта «К потомкам».

В начале ноября 1982 года в Италии состоялся VI международный конгресс астрологов. Основной докладчик Андре Барбо, ссылаясь на «поистине угрожающее поведение планет», возвестил, что конец света наступит через несколько дней, а именно в субботу 13 ноября 1982 года. Другой авторитетный астролог, Луиза Морпурго, ему возражала. Кто-то лукаво заметил: «Конец света откладывается из-за плохой погоды». На конгрессе выступил и падре Бальдуччи, который заявил, что мы присутствуем при поворотном моменте в истории человечества и «наше единственное спасение – в разуме».

Итак, встречая 1983 год, итальянцы могли радоваться, что в субботу 13 ноября конец света не наступил и жизнь продолжается. Продолжается со всеми своими проблемами. Папа объявил очередной «святой год», что всегда связано с притоком паломников, с идеологией и с финансовыми интересами. Год, однако, начался плохо: произошло извержение вулкана Этна и все перессорились из-за «неэффективности» борьбы с лавой. Политическое положение было не просто тревожным: все говорили о кризисе и о неизбежности падения правительства. «Комиссия Мэро» никак не могла закончить работу, и никто не строил иллюзий: до конца преступление раскрыто не будет. Мафия активизировалась; связи между мафией, «черными» и так называемыми «ультракрасными» террористическими организациями и уголовным миром становились все более отчетливыми. Зловещая тень масонской ложи П-2 нависла над страной. Несмотря на всеобщее возмущение, на Сицилии должны были строиться базы НАТО. Мира под оливами не было.

Я приехала в Италию после очень долгого перерыва, была там лишь во времена фашизма, о послевоенной реальности судила на основании того, что читала (книги, журналы, газеты), а также на основании тесного личного общения с многочисленными итальянскими друзьями. Мне хотелось увидеть своими глазами, что к чему, и в какой-то мере проверить собственную работу итальянистки, опубликовавшей в Москве пять книг. Ни времени, ни желания отдыхать и развлекаться не было. Не была ни в театрах, ни в кино, ни в музеях, за исключением галереи Боргезе. Не бродила по паркам, не поехала к морю. Все было подчинено профессиональным интересам. Хотелось как можно больше встречаться с людьми. Кроме близких друзей, были люди, с которыми я переписывалась годами, но никогда не встречалась лично: Леонардо Шаша прежде всего, Итало Кальвино, многие другие.

Было еще много людей, так же глубоко интересовавших меня: это «персонажи» моих статей и книг. Когда работаешь почти тридцать лет, занимаясь только и исключительно событиями, происходящими в одной стране, естественно, многое знаешь о многом. Случилось так, что именно в «Вопросах литературы» в разные годы печатались мои статьи – «Писать книги или заниматься политикой?», «От какой политики устали итальянские писатели?», «Кризис и альтернатива» и др. Последняя статья в «Вопросах литературы» была посвящена итальянской католической культуре. Перед отъездом в Рим я сдала в издательство книгу на эту тему – «Алхимия и реальность», и мне, конечно, хотелось встретиться и с моими «персонажами» – католиками. Кроме того, я много писала о книгоиздательском деле и о газетах. Я всегда стремилась анализировать литературные факты не обособленно, но в более широком – культурно-идеологическом, политическом – контексте.

Особенно интересует меня жизнь итальянской периодической печати. В истории итальянской прессы – это мое старое убеждение – есть элементы криминального романа, она изобилует острыми сюжетами. Конечно, ее надо рассматривать на фоне и во взаимодействии с историей индустрии, с диалектикой классовой борьбы, с возникновением, развитием (иногда падением) промышленных династий. И еще надо помнить о соотношении между светской и католической культурой, о национальном характере итальянцев, как он сложился на протяжении веков. И конечно, о столкновении выдающихся людей – об их темпераментах, амбициях, вкусах. Нельзя сравнивать положение в Италии и, скажем, во Франции, забывая о том, что Италия как современное государство существует всего лишь 120 лет, что на протяжении десятилетий католики в Италии формально не имели права принимать участие в политической жизни, и уже одно это создавало в стране своеобразное положение.

Столько лет я, так или иначе, обращалась к этим вопросам, писала о «судьбах людей и теорий». Теперь мне надо было нелицеприятно спросить саму себя: насколько точно я писала об итальянской реальности, насколько понимала ее специфику. Отвечаю с абсолютной искренностью: суть дела я как будто бы понимала правильно, может быть, даже сама отдаленность от «места действия» в чем-то помогала, потому что можно было сосредоточенно думать о разных событиях, о разных течениях в общественной мысли, не испытывая никаких влияний и ненужных эмоций, неизбежных, если ты варишься в этой «каше». Но до приезда в Италию я не могла полностью оценить масштабы и силу влияния периодической печати и других средств массовой информации на сознание и поведение людей. Поездка в Италию придала моим знаниям конкретность, чему в большой мере помогли встречи с теми, кого я называю своими «персонажами «.

В Италии меня встретили как коллегу, и я получила возможность увидеть и услышать гораздо больше того, на что могла бы надеяться. Из огромного сплава впечатлений постараюсь выбрать го, что кажется наиболее интересным и характерным, жертвуя многими красочными эпизодами: хочется дать представление о духовной атмосфере в Италии, как я ее восприняла. Разумеется, у меня нет претензий ни на полноту «обзора», ни на беспристрастность. Мы дети своего исторического времени, и этим определяются наши взгляды, оценки и вкусы. За последние два-три года в итальянской прессе все чаще проскальзывает мысль, что в разговоре о ситуации, сложившейся в стране, пора бы уже перестать оперировать понятиями правые и левые, потому что эти понятия если когда-нибудь и имели смысл, то теперь его потеряли. Теперь надо говорить не об этом, а о разнице в мировосприятии поколений. Меня такие утверждения глубоко возмущают, потому что я жила в фашистской Италии, десятки раз слышала выступления Муссолини, знаю, что такое «фашистская мистика» и псевдокультура.

1983 год – не только «святой год», как было объявлено Ватиканом, это и год столетия со дня рождения Бенито Муссолини. До сих пор многим интеллектуалам старшего поколения приходится платить по моральным векселям, так как они в молодости сотрудничали с режимом чернорубашечников. Выросли поколения, которые смутно представляют себе, чем был итальянский фашизм. Но вот – столетний «юбилей», и совершенно ясно, что кто-то заинтересован в том, чтобы возродить зловещий миф. Муссолини сам создавал мифы о себе, а кончил бесславно. Однако сейчас настал момент… Готовиться начали задолго. Сначала по телевидению показали серию передач, посвященных «всем соратникам дуче». Взяли интервью у сына Муссолини Витторио и у дочери Эдды, вдовы графа Галеаццо Чиано, который одно время был министром иностранных дел, потом 25 июня 1943 года голосовал против Муссолини и, в конце концов, вместе с другими «изменниками» фашизму был расстрелян в Вероне с согласия Муссолини и по требованию Гитлера. Так вот Эдда не только всегда безоговорочно восхищалась своим отцом, она была «лояльной, лояльной, лояльной» по отношению к Гитлеру, который со своей стороны запретил причинять какое-либо зло Эдде Чиано, А Витторио, убежденный в том, что его отец был великим человеком, заявил, что итальянцы слишком долго «забывали о заслугах режима, демонизировали моего отца и фашизм». Но в 1983 году все должно измениться, так как намечена очень обширная программа празднования, и «пора бы уже итальянцам раз и навсегда покончить со всеми этими за и против». Витторво утверждал, что его отец двадцать лет вел дневники, политические и личные. Что он сам, Витторио, передал их на хранение какому-то швейцарскому священнику, но у священника их выкрали и судьба их неизвестна. Может быть, это подготовка к тому, чтобы напечатать какую-нибудь фальшивку типа «дневников» Гитлера.

В «юбилейном» году итальянское телевидение организовало еще одну серию передач «Рождение одной диктатуры». В кино показывались любовные истории Муссолини и Клары Петаччи, выходили пластинки с записями речей Муссолини, фотоальбомы, значки с профилем диктатора и с английским текстом «I love M.» («Я люблю М.»). Хотели издать почтовую марку, но в последний момент спохватились… и не издали. Все это не просто безвкусно и пошло, это опасно. Тем более, что кто-то руководит операцией. Мы не хотим ничего упрощать. Люди, воспитанные на марксистской философии, знают, сколько вреда может принести «приблизительный» анализ. Черное двадцатилетие фашизма – факт итальянской истории, факт, который не вычеркнешь. Никто не ставит знак равенства между серьезными исследованиями, посвященными истории фашизма, – таких исследований много в Италии и за рубежом, в частности в нашей стране, – и разнообразными поделками масс-медиа. Но речь идет об идеологии. Налицо несомненная попытка пересмотреть оценку личности Муссолини и самой сути фашизма.

В подтверждение этого приведу только один, но весьма красноречивый факт. Неофашистская партия ИСД – НП (Итальянское социальное движение – Национальная правая) добилась на парламентских выборах 26 июня 1983 года значительных успехов и заняла четвертое – по числу депутатов – место в обеих палатах парламента. Причин здесь, видимо, было немало, но сам собой напрашивается вопрос: не оказала ли определенное психологическое влияние хотя бы на часть избирателей вся эта более чем сомнительная гротескная операция, в которой активно участвовали масс-медиа?

Через две недели после моего приезда в Рим меня пригласили на «летучку» в редакцию авторитетной газеты «Репубблика».

В Италии есть две вечные газеты: миланская «Коррьере делла сера» и туринская «Стампа». Обе давно отметили свои столетние юбилеи, и без них невозможно представить себе не просто историю печати, но историю существования итальянского государства. Создать новую газету общенационального значения нелегко. И, тем не менее, Эудженио Скальфари такую газету создал – «Репубблику», найдя для нее соответствующую «формулу», которая импонирует самым разным людям. Скальфари стал и директором (соответствует нашему главному редактору) «Репубблики». Формула – емкое понятие, которое в Италии традиционно применяют и к политике, и к литературному произведению, и ко многому другому. Когда говорят о газете, подразумевается сумма элементов. Среди них – политическая линия (но ее могут запросто переменить), соотношение между разделами, внешнее типографское оформление номера – все, что может привлечь читателей разных категорий. Формула предполагает и высокий профессионализм.

«Репубблике» идет всего лишь восьмой год. Но когда я в Москве, впервые встречаясь с кем-либо из итальянцев, непременно спрашиваю, какую газету он (она) читает, то, как правило, все отвечают: «Репубблику». А потом называют еще одну, вторую газету – уже в зависимости от собственных политических убеждений. У «Репубблики» устойчивый тираж. О самом Скальфари и его газете в Италии говорят с восхищением или негодованием, но она стала очень влиятельной. В чем здесь секрет? Трудно ответить однозначно. Вероятно, в высоком профессионализме, в современном элегантном оформлении, в том, что среди постоянных сотрудников много знаменитостей. В разделе культуры регулярно печатаются Итало Кальвино, Альберто Арбазино и др. Они зачастую выбирают самые сложные и неожиданные темы, пишут для элиты, в средний читатель, быть может, и не всегда поймет парадоксы, намеки, метафоры, которыми насыщены их статьи. Но такому читателю импонирует подпись, стоящая под статьей. Скальфари знает это, переманивает некоторых авторов, платит им баснословные гонорары, но все это окупается.

Вместе с тем трудно говорить о последовательной политической линии «Репубблики». Сам Скальфари меняет ориентацию так часто и непринужденно, что порой диву даешься. Газета считается левой, близкой к социалистам; одно время Скальфари делал дружелюбные авансы ИКП; потом начал полемизировать с нею; потом как будто стал приверженцем национального примирения; потом вызвал шок, поддержав христианских демократов. Все это он проделывает вызывающе, но изящно. Нет политического деятеля, который не пожелал бы дать интервью «Репубблике». И понятно, что если Скальфари помещает одно за другим серию интервью с лидерами партий, с крупнейшими промышленниками, финансистами, министрами, руководителями синдикатов, то он не просто информирует своих читателей о текущих событиях, он сам делает политику. Все это я давно знала, и тем более мне было интересно присутствовать на этой рабочей «летучке» в редакции.

Перед Скальфари лежали большие разграфленные листы бумаги: макет завтрашнего номера. Началось с рекламы: сотрудник перечислял, а Скальфари быстро размечал целые полосы и отдельные колонки на других полосах. Потом шли материалы городской хроники и происшествий, фотоматериалы, раздел культуры и, наконец, статьи по вопросам внутренней и внешней политики. О передовой статье не говорили. Темп обсуждения был хороший, четкий. Скальфари держался умеренно демократично, спрашивал мнения сотрудников, но окончательные решения принимал сам. Я через десять минут совершенно освоилась и даже забыла, что гостье следует вежливо слушать и не подавать реплик, тем более не высказываться.

В какой-то момент Скальфари назвал имя Паппалардо, я испугалась и спросила, не случилось ли чего-нибудь с кардиналом Паппалардо. Поясню сразу: это архиепископ Палермо, президент конференции сицилианского епископата. Уже много лет, а за последние годы особенно активно, Сальваторе Паппалардо возглавляет борьбу против мафии и его поддерживают многие священники из так называемого «треугольника смерти», района, где мафия особенно сильна. Паппалардо – один из моих «персонажей», но Скальфари всего этого, конечно, не мог предположить. Он взглянул на меня с любопытством и сказал: «Да, случилось». А случилось следующее: Паппалардо хотел отслужить мессу в палермской тюрьме, где содержится много мафиози, но те получили указание с воли и устроили своему врагу Паппалардо обструкцию – на мессу не явился никто.

Рядом со Скальфари сидел весьма известный журналист А. Ронкей, перешедший в «Репубблику» после того, как не он был назначен директором «Коррьере делла сера». Ронкей – правый, и какой правый! Один из самых авторитетных деятелей демократической итальянской культуры, издатель Джулио Эйнауди заявил недавно, что статьи Ронкея вообще невозможно читать и что он только и выдумал, что пресловутый «фактор К.». Под «К.» подразумевается коммунизм, Ронкей зоологический антикоммунист. Когда он стал вести рубрику в «Репубблике» (она называлась «Особое мнение»), я удивилась, так как газета, в общем, левая. Мне сказали, что Ронкей приглашен по желанию предпринимателей. Потом он стал печататься в газете, как и все остальные, то есть, не выражая своего особого мнения. Я захватила с собой в редакцию экземпляр своей книги «Итальянские мозаики». Там в первой статье много говорится о Скальфари, и я подарила ему книгу. Ронкей когда-то работал в Москве, и ему кажется, что он еще хорошо помнит русский язык. Он стал перелистывать мою книгу и вдруг с поразительным апломбом сказал: «Однако я не нахожу здесь своего имени». Подтвердила: «Действительно, синьор Ронкей, вашего имени здесь нет». Кажется, он немного обиделся, во всяком случае, ушел до конца «летучки», и его подписи нет на номере «Репубблики» от 28 апреля 1983 года, который все они мне подписали на память.

В Риме я встретилась еще со многими журналистами. Расскажу еще об одном. Он также принадлежит к плеяде прославленных журналистов, как и Скальфари. Это Микеле Тито, проницательный и умный человек, политически причисляющий себя к «независимой левой». Были годы, когда Скальфари, Тито и еще несколько популярных литераторов вместе создавали журналы и еженедельники, сотрудничали, может быть, даже дружили. Потом жизнь их развела, и между ними возникли отношения соперничества, неприязни; их разделили резкие противоречия. В общем-то, это по-человечески понятно. Но если люди играют заметную роль в общественно-политической жизни, если они в какой-то мере формируют сознание своих читателей, все обретает серьезный смысл. С Микеле Тито я виделась два раза, и он рассказал мне интереснейшие факты из жизни Альдо Моро, которого хорошо знал, других политиков, журналистов старшего поколения, считавшихся призванными метрами.

Тито работал одно время в Генуе, возглавляя газету «XIX век». До этого он занимал ответственные посты в «Стампе», в «Коррьере делла сера». С определенного момента он начал разоблачать местных деятелей масонской ложи П-2. Однажды несколько масонов нанесли ему визит и очень вежливо стали уговаривать: просили его прекратить нападки, настаивали на своей респектабельности, довольно прозрачно намекали, что он мог бы занять очень влиятельный пост («В конце концов, все мы светские люди…»). По сути, это была своего рода попытка подкупить его, но не деньгами, конечно, чем-то иным, гораздо более «престижным». Тито их выгнал. Всю эту историю он рассказал мне лично в своем доме. В тот вечер он был очень нервным и раздражительным, резко говорил о «Репубблике» и о том, что создан «миф Скальфари».

Думаю, что горечь Тито вызывалась и тем, что он сам пережил в 1981 году одну драматическую историю. Существовала маленькая захудалая газета «Глобо». Тито решил возродить ее, создать большую общенациональную газету и завоевать для нее такое жизненное пространство, какого не имеет в Италии ни одна газета. Плав был чрезвычайно амбициозным. Построили шикарное здание, закупили ультрасовременное оборудование для типографии, рассчитывали на скорый и прочный успех. За «Глобо» стояли, естественно, определенные финансовые в политические круги; но плавание, в которое отправился Тито, оказалось опасным. Многие журналисты, веря в талант, опыт и счастливую звезду Тито, последовали за ним, уйдя из своих редакций, где давно работали. Но вскоре начались неприятности, предвещавшие катастрофу. Сначала несколько раз откладывался выход первого номера, в частности, и потому, что печатники не могли сразу освоить совершенно новую технику. Потом возникли еще какие-то препятствия. История до конца осталась не раскрытой, впрочем, такого рода истории никогда не проясняются в Италии. В этой стране, для того чтобы утвердиться и завоевать читателей, новая газета должна выходить не менее восьми – десяти месяцев. С «Глобо» вышло иначе. Тираж начал катастрофически падать, количество опечаток превышало все нормы, в редакции воцарилась атмосфера, близкая к панике. Называли несколько имен – имелись в виду люди, сыгравшие роль злых гениев «Глобо». В результат — крах, газета не продержалась и пяти месяцев. Микеле Тито слишком знаменит, чтобы пропасть: его тотчас пригласили в «Коррьере делла сера», там он выступает с отличными статьями. Но остальные? Те, кто последовал за Тито, восхищаясь им и веря в успех, огромный успех? Среди людей, оказавшихся в поистине отчаянном положении, есть и мои личные друзья. Один из них… Когда все это случилось, я была уверена, что директора других газет будут просто драться, чтобы заполучить его. Он не знаменитость, но профессионал очень высокого класса и человек высоких моральных принципов. И что же? Не только никто и не подумал драться за него, он до сих пор (уже два года) не имеет работы. Это настоящая драма. Конечно, синдикат журналистов – самый богатый в Италии и на протяжении довольно долгого времени выдает своим членам значительные субсидии, но любые сроки истекают. А моральное состояние профессионала, еще молодого, оказавшегося фактически за бортом?..

Это все Рим. А в Милане мне не удалось встретиться с директором «Коррьере делла сера» Альберто Каваллари, с которым мы не знакомы лично, но переписываемся. Сейчас он переживает в высшей степени тяжелые дни. История «Коррьере делла сера» – одна из самых драматичных и интересных, и о ней надо было бы рассказать гораздо больше того, что я когда-то писала. Эта газета попала в ужасное положение в связи с грязным, страшным и позорным скандалом, разразившимся вокруг масонской ложи П-2. Ее последними владельцами были книгоиздатели Риццоли – это целая империя. История Риццоли, «Коррьере делла сера», католического Банко Амброзиано напоминает роман. С убийствами, самоубийствами, шантажом, коррупцией неслыханных размеров, загадочными арестами и не менее загадочными побегами или приговорами. Альберто Каваллари словно по воле злого рока стал директором «Коррьере делла сера» именно в это время. Воображаю, каково ему приходится…

Так или иначе, через опыт «Коррьере делла сера», побывав там на различных амплуа, прошли все знаменитые итальянские журналисты. Когда-то директором этой газеты был Луиджи Альбертини, чье имя стало эмблемой независимости и достоинства печати. Роль Альбертини в итальянской истории на протяжении первой четверти XX века была уникальной. В 1925 году Муссолини вынудил его уйти из «Коррьере делла сера», формально он потерпел поражение, но имя его, как уже говорилось, стало символом. Его кабинет в здании газеты на виа Сольферино превратился почти что в музей, и понятие «традиции Альбертини» наполнено глубоким смыслом. Лучшие из директоров «Коррьере делла сера» клянутся его именем; и не только директора, но и ведущие журналисты гордятся, если Альбертини когда-либо их похвалил. Каваллари в своей программной статье тоже писал об Альбертини и напоминал о роли, которую «Коррьере делла сера» играла в различные периоды итальянской истории, о принципиальности Альбертини, о его остром уме и о том, что он всегда с достоинством отстаивал свои убеждения, каким бы это ни было сложным и рискованным для него делом. Жаль, что традиции Альбертини теперь начинают уже казаться почти что мифологическим сюжетом. Но Альбертини жил и работал в другую историческую эпоху. Итальянская буржуазия тоже была иной; внутри либерального государства, созданного в результате движения Рисорджименто, действовали различные силы, в том числе в такие, которые на самом деле хотели осуществить программу социальных преобразований и понимали все возраставшую роль рабочего класса. Луиджи Альбертини никогда не унижался до того, чтобы стать послушным помощником Муссолини. Поэтому Муссолини и заставил его уйти с политической арены.

Одно бесспорно: в нынешних условиях независимость печати превратилась в абстракцию. Или почти в абстракцию, поскольку и буржуазия не монолитна (есть здравомыслящие люди, понимающие неотвратимость перемен и не цепляющиеся за власть с таким тупым остервенением, как наиболее реакционные группы монополистов), и профсоюзы (синдикаты) обладают огромной силой, и за коммунистами идут миллионы людей, и среди газетчиков есть люди, не забывающие о человеческом и профессиональном достоинстве. Думаю, что Каваллари принадлежит именно к этой категории. Но в то же время он не может не считаться с интересами владельцев газеты. Стыд и позор, но фактически «Коррьере делла сера» продается на аукционе: кто больше заплатит? И что-то не очень расположены купить самую знаменитую буржуазную газету в Италии из-за ее фантастического дефицита. Что касается Каваллари лично, думаю, что его уход из газеты окажется неизбежным. Его обвиняют в излишней левизне, в том, что он плохой администратор, слитком импульсивный человек, недостаточно реалистично оценивает положение.

Итак, мы не повидались с Каваллари. Но совершенно неожиданно состоялась моя встреча с человеком, которого многие считают королем итальянского журнализма. Это Индро Монтанелли. О нем много говорится в моей статье «Писать книги или заниматься политикой?», она переведена и опубликована в Италии, но в журнале, который Монтанелли вряд ли читает. Он пригласил меня на «летучку» в свою газету «Джорнале нуово», но я отказалась: газета очень правая. Однако Монтанелли лично меня интересовал, и я согласилась повидаться с ним в частном доме. Ему 74 года, но он не кажется старым человеком, напротив, полон энергии. В политике он, без сомнения, консерватор, но и антифашист. С большой гордостью он рассказал мне одну историю. В 1939 году Луиджи Альбертини. в присутствии многих лиц, заявил, что ему, Альбертини, хотелось бы, чтобы после того, как его заставили уйти из «Коррьере делла сера», в газете вообще не было бы «никакого другого директора».

Но поскольку такое невозможно, единственный, кого он хотел бы видеть на этом посту, – Индро Монтанелли. Причем Монтанелли повторил, что разговор этот происходил при большом количестве людей, следовательно, никто не сможет сказать, будто он, Монтанелли, всю историю выдумал.

Он с уважением говорил о нашей стране, обладающей не только такими природными ресурсами, но и «таким обилием талантов»; саркастически отозвался о «кремленологии» и «советологии», заявив, что это лженаука. Не менее саркастически говорил он о тех, кто «живет иллюзиями и теряет всякое чувство реальности». И при всем том – вполне откровенно: в мире есть два блока, и он, Монтанелли, принадлежит к одному из них, консервативному. Этим определяется линия его газеты. Но только бы не было войны… У «Джорнале нуово» теперь в Москве есть корреспондентский пункт, и Монтанелли все собирается приехать в Москву.

Встреча с Монтанелли была одной из наиболее интересных для меня с профессиональной точки зрения, поскольку он мой «персонаж» и поскольку он идеолог. Убеждена, что для полемики, для контрпропаганды, для серьезной борьбы за души и умы людей необходимо точно знать, кто есть кто, необходимо.

Вместе с тем никаких иллюзий строить не надо. Я могла разговаривать с Монтанелли, зная, что он правый, что он консерватор, не обольщаясь ни на минуту. Но я, без сомнения, отказалась бы встретиться с ним, будь он запятнан сотрудничеством с режимом Муссолини. И у итальянцев есть четкие моральные границы. Вот маленькая психологическая деталь. В Риме я была и в нижней и в верхней палате парламента, по гостевым билетам. В сенате пригласивший меня сенатор-коммунист Джанфилиппо Бенедетти не дал мне подняться в лифте с какой-то группой людей, потому что среди них были due brutti fascist! (два грязных фашиста). Казалось бы, пустяк. Однако это вовсе не пустяк, а очень серьезно: за этим стоит политика и мораль.

За все время моего пребывания в Италии, если не считать маленького инцидента с Ронкеем, у меня было только два неприятных столкновения. Одно – в Риме, по телефону. Сотрудник популярного еженедельника хотел получить у меня интервью исключительно для них, но по тону я почувствовала, что тут погоня за дешевой сенсацией, и резко отказалась. Второе столкновение было в Милане с известным журналистом Джордже Бокка. Мы поспорили, и я сказала ему, что он, по роду своей работы, вероятно, бывает вынужден менять свои позиции и суждения в зависимости от разных обстоятельств. Что же касается меня, я всегда и неизменно говорю правду, так как «лгать – неэлегантно». Вышел некоторым образом скандал. Бокка – автор многих книг. В последней он сделал попытку дать в новом свете психологический портрет Муссолини, не то чтобы оправдывая дуче, во очень уж «понимая» его. Хотел того автор или нет, но книга прозвучала очень двусмысленно на фоне «юбилейного» года.

Эта книга вызвала в Италии много откликов, самых разных. Несколько упрощая, можно сказать, что в ней Бокка стремился объяснить феномен фашизма и «муссолинизма» как итальянским национальным характером, так и тем, что Бенито Муссолини был сыном своего века и испытал те же интеллектуальные влияния (Штирнер, Ницше, Сорель и т. д.), что и многие другие молодые люди его поколения. И что он, обладая бесспорным талантом журналиста и актера, сумел оказаться на гребне волны. Ничего сенсационного в книге Бокка не было, но он допустил такие большие натяжки, проводил такие сомнительные параллели, что это вызвало резкую отповедь со стороны некоторых высокоуважаемых антифашистов. Заметим – это существенно, – что в книге были прямые выходы в современность, поскольку затрагивалась проблема насилия и терроризма. И еще одно: книга вышла, когда ждали падения правительства и объявления досрочных парламентских выборов.

Поскольку я вращалась почти исключительно в среде интеллигенции (за немногим исключением – левой) и варилась в самой гуще, политика была главной темой разговоров. В палате депутатов я была за неделю до посещения редакции «Репубблики». Трибуны для гостей были полупусты, а в зале присутствовало всего шесть человек. Выступал христианский демократ – по поводу одного из пунктов правительственного законопроекта о пособиях по безработице на Юге. Оратор говорил с пафосом, жестикулировал, вел себя так, словно перед ним переполненная аудитория, которую надо убеждать, а заодно в чуть ли не все правительство. Он восклицал: «Синьор министр!» и «Синьор вице-министр!» – делал эффектные паузы, почти декламировал. А в зале – шесть депутатов. Потом мне сказали, что все речи записываются для радио, поэтому он так старался. В тот период правительство возглавлял один из крупных деятелей Христианско-демократической партии (ХДП) Аминторе Фанфани. ХДП – самая крупная буржуазная партия Италии, называющая себя межклассовой и находящаяся у власти с момента падения фашизма – одна или в коалициях, но бессменно. Ее лидером, как известно, был Альдо Моро.

После похищения и убийства Моро ХДП попеременно возглавляли несколько крупных деятелей, а с 1982 года – Чириако Де Мита, лидер одного из внутрипартийных течений. Де Мита хотел (думаю, вполне искренне) решительно изменить курс ХДП, повести борьбу с коррупцией, установить более или менее примирительные отношения с ИКП. Это в какой-то степени означало возобновление линии Моро. Похоже на то, что и внутри ХДП, в отчасти вне ее проекты Де Миты казались чересчур смелыми, так что правое крыло его не очень-то поддерживало. В коалицию входило пять партий, это называется pentapartito: ХДП, ИСП (Итальянская социалистическая партия), республиканская, социал-демократическая и либеральная партии. Социал-демократы занимают довольно правые позиции, а либералы – откровенно правые. Правее их только ИСД – НП.

Кабинет Фанфани был обречен с того момента, как ИСП вышла из коалиции. Ее лидер Беттино Кракси – человек крайне гибкий и энергичный, абсолютно не грешащий идеализмом. Несколько лет тому назад он в одном интервью изложил не только идейное кредо ИСП, но и ее теоретические истоки. И здесь он назвал Прудона. Это произвело некоторый эффект. Но мне кажется, что многие ничего не поняли, так как газеты начали популярно объяснять читателям (явно прибегая к помощи справочников), кто такой Пьер Жозеф Прудон, когда он родился, когда умер, что написал. (В этой связи небольшое отступление. Когда я приехала в Турин, издатель Эйнауди устроил прием. Кроме руководящих работников издательства там присутствовали историк Франко Вентури, философ Норберто Боббио, писатель Примо Леви. Я совершенно невзначай спрашиваю Боббио, что он думает насчет ссылки Кракси на произведения Прудона. Но вопрос был неосторожным: я не приняла во внимание такой важный фактор, как итальянский темперамент. Через минуту все забыли не только обо мне, но, кажется, и о Прудоне, да и о Кракси. Разгорелся яростный спор о социализме, либерализме, рационализме, идеализме, об утопии и реальности, о метафизике, о различных современных школах, которые обобщенно назовем «нео». Главными спорщиками были Вентури, Боббио и один из руководителей издательства, историк-марксист Коррадо Виванти. Под конец я уже перестала толком понимать, кто что говорит, потому что все страшно шумели и, быть может, немного щеголяли эрудицией и абстрактными понятиями… На другой день в доме Вентури я с восхищением смотрела на тома первого издания французской «Энциклопедии» и небольшой, замечательной работы, портрет Вольтера. Мы переписываемся с Франко Вентури уже давно. Его отец, знаменитый историк живописи Лионелло Вентури, был одним из одиннадцати профессоров, которые спасли честь итальянской культуры, отказавшись дать присягу на верность фашистскому режиму. Я писала об этих профессорах в своей первой книге, назвала все имена и указала, какие кафедры эти ученые возглавляли. Франко узнал об этом, – он читает по-русски, – и завязалась переписка. Франко Вентури и его жена Джильола, поэтесса, были участниками Сопротивления. Джулио Эйнауди – человек большого личного обаяния, профессионал самого высокого класса. Если – страшно подумать – в издательстве происходит какое-нибудь ЧП, ошибка, или грубая опечатка, или еще что-нибудь в этом роде, начинается трагедия: Джулио за такие вещи спрашивает по самому строгому счету, – его требовательность к себе и к сотрудникам и уважение к ремеслу не могут не восхищать. Джулио Эйнаудн дорожит честью и престижем своего издательства. Он сам работает серьезно и не терпит плохой работы.)

Возвратимся к политическому положению в Италии. 5 мая парламент был распущен. Я присутствовала на заседании сената, когда Фанфанв произнес прощальную речь. Монтечиторио (здание, где находится нижняя палата) поражает своей грандиозностью и великолепием. Палаццо Мадама, здание сената, кажется почти миниатюрным, но все оборудовано с изысканным вкусом; в библиотеке свыше полумиллиона томов. Мраморные бюсты вождей движения Рисорджименто, отцов-основателей Объединенной Италии производят должное впечатление. Зал заседаний был полон. Речь Фанфани – умеренная и спокойная; он вежливо говорил и о большинстве, и о меньшинстве и явно имел в виду собственное политическое будущее. Все знают, что он мечтает о Квиринале, то есть хочет стать президентом Республики. Один раз уже пытался, но тогда это ему не удалось; однако никто из моих друзей-журналистов не сомневается, что он сделает еще одну попытку.

Формальной причиной падения правительства была как раз проблема, связанная с пособиями по безработице на Юге. Чисто формальной, – Кракси мог выбрать любой предлог, чтобы выйти из состава коалиции. Покойный Пьер Паоло Пазолини называл центры власти обобщенным словом «Палаццо». Поскольку в Италии, отчасти в силу национального характера, секреты невозможны, – все всё знали заранее. Высшая математика не нужна, достаточно знать четыре правила арифметики, чтобы разобраться во всей этой нехитрой механике. Кракси стал премьером при помощи ХДП.