Судьба одного устного рассказа

В этом номере мы продолжаем публикацию материалов под открытой свыше трех лет назад рубрикой «Гипотезы и разыскания». Помещенные в ней статьи (например, «Над рукописью «Русалки» В. Рецептера – 1976, N 2, «Безумие» доктора Свифта» Л. Трауберга и «А. И Герцен и Г. А. Лопатин (О встрече 1867 года)» С. Лищинер – 1977, N 2, «Как и почему так воспринималась русская литература в Болгарии в середине XIX века?» Г. Гачева и «Какое завещание оставил нам Шекспир?» В. Земскова – 1978, N 6 и др.) вызвали интерес как среди специалистов, так и в более широких читательских кругах. Оправданность такого начинания, как публикация под специальной рубрикой статей, содержащих остро поставленные гипотезы, подтверждается, в частности, тем, что подобного рода рубрики постепенно начинают появляться и в других периодических изданиях. Нам по-прежнему «представляется важным (не разворачивая дискуссий вокруг каждого выступления) привлечь внимание литературной и научной общественности к недостаточно исследованным вопросам отечественной и зарубежной литературы» («Вопросы литературы», 1978, N 6, стр. 194). Именно такой характер носят публикуемые в этом номере статьи Л. Зингера «Судьба одною устного рассказа», в которой рассматривается важная и не до конца исследованная пушкиноведческая проблема, и М. Петровского «Что отпирает «Золотой ключик»?», где в новом – историко-литературном – аспекте рассматривается знаменитая сказочная повесть А. Н. Толстого.

1.ЧЕРТ НА ВАСИЛЬЕВСКОМ

В анненковских «Материалах для биографии А. С. Пушкина», вышедших в 1855 году, была опубликована небольшая запись поэта с перечнем некоторых его замыслов: «Скупой», «Ромул и Рем», «Моцарт и Сальери», «Дон Жуан», «Беральд Савойский», «Влюбленный бес», «Дмитрий и Марина», «Курбский».

Комментируя в другом, более позднем своем труде этот перечень, Анненков писал: «В реестре этом встречаются заглавия пьес, навсегда, кажется, пропавших для нашей публики… От замыслов поэта, которые скрывались под ними, не осталось в тетрадях его ни одного клочка бумажки, ни одного листика, которые способны были бы бросить какой-либо свет на сущность и содержание этих будущих произведений его гения» ¹. Относительно «Дмитрия и Марины», «Курбского» и «Беральда Савойского» исследователь позволил себе высказать кое-какие предположения. А вот о «Ромуле и Реме» и «Влюбленном бесе» он решительно ничего сказать не мог. Они, по его мнению, «осуждены навсегда представлять из себя вид молчаливых сфинксов, не отвечающих ни на какие расспросы» ².

И все же один из «сфинксов» заговорил. В 1922 и 1923 годах вышел двумя изданиями получивший широкую известность сборник «Неизданный Пушкин. Собрание А. Ф. Онегина». Там, в ряду других ценнейших публикаций, на стр. 147 был весьма интригующий набросок:

«(Программа повести).

Москва в 1811 году —

Старуха, две дочери, одна невинная, другая романическая – два приятеля к ним ходят.

Один развратный, другой В. б.

В. б. любит меньшую и хочет погубить молодого человека. – Он достает ему деньги, водит его повсюду – (бордель) Наст. – вдова³.

Ночь, извощик. Молод. челов. ссорится с ним – старшая дочь сходит с ума от любви к В. б.» ⁴.

Комментируя там же этот набросок, Н. Измайлов обратил внимание на неясность того, «что должны обозначать буквы «В. б.», характеризующие второго из «приятелей» – расчетливого искусителя, губящего, ради своих целей, неопытного и легкомысленного («развратного») молодого человека». Нетрудно догадаться, что «неясность» эта была снята пушкиноведами, вспомнившими публикацию Анненкова. Загадочный «В. б.» не кто иной, как «Влюбленный бес», соседствовавший с «Ромулом и Ремом», «Курбским», «Беральдом Савойским» и другими осуществленными и неосуществленными замыслами поэта⁵. Но получил ли какой-нибудь ход план «Влюбленного беса»? Был ли он как-нибудь реализован? На поверхности лежит ряд косвенных ответов. Первый пункт плана – «Москва в 1811 году» – перекликается с историко-бытовыми контурами Москвы, памятными нам по «Отрывку из неизданных записок дамы. 1811 год» («Рославлев»). Второй: «Старуха, две дочери, одна невинная, другая романическая – два приятеля к ним ходят» – близок сюжетной завязке «Онегина». Но в целом – явно не то. Ни одно из произведений, написанных рукою Пушкина, не совпадает ни полностью, ни хотя бы значительной своей частью с планом «Влюбленного беса». Казалось бы, круг замкнулся. Но не безнадежно.

Обратимся вновь к прошлому веку. В 1859 году тот же Анненков опубликовал в апрельском выпуске «Библиотеки для чтения» воспоминания о Пушкине А. Керн (вошедшие впоследствии в ее широко известные мемуары). В них, между прочим, говорилось, что Пушкин однажды, «собравши нас в кружок, рассказал сказку про Чорта, который ездил на извозчике, на Васильевский Остров» ⁶. Тут уже есть нечто любопытное. Вспомним последний пункт плана «Влюбленного беса»; «Ночь, извощик». Но Керн не ограничилась только этим. Дальше она сообщила исключительно важный факт: «Эту сказку с его же (Пушкина. – Л. З.) слов записал некто Титов и поместил, кажется, в «Подснежнике» ². Итак, «Подснежник»! Но, увы, только «кажется». И впрямь, попытка даже такого опытного исследователя, как Л. Майков, ухватиться за нить, оброненную Керн, осталась безрезультатной. «В 1829 и 1830 годах действительно появлялся альманах Подснежник… но в нем не было помещено никакой сказки про чорта, и никакой Титов в нем не участвовал» ⁷, -досадовал Майков. И снова вроде бы круг замкнулся. Разомкнул его в 1899 году Б. Модзалевский. Керн ошиблась. Рассказ, ею упомянутый, был напечатан не в «Подснежнике», а в «Северных цветах на 1829 год» (вышедших в декабре 1828 года). Назывался он повестью «Уединенный домик на Васильевском» и подписан был одним из псевдонимов В. Титова – «Тит Космократов». Повесть занимала 60 страничек альманаха (то есть была примерно такого же объема, как «Пиковая дама») и соседствовала с несколькими первоклассными произведениями, в том числе и пушкинскими.

Напомним вкратце ее фабулу.

В уединенном домике на Васильевском острове живет вдова с дочерью Верой. У них часто бывает молодой родственник Павел, не вполне равнодушный к девушке, но, вследствие ветрености характера, не помышляющий о женитьбе. В Веру страстно влюблен другой – некий Варфоломей, по вначале неясным, но затем все более ощутимым приметам – бес. Заведя дружбу с Павлом, он проникает в домик, подчиняет своей воле вдову и влюбляет в себя ее дочь. Павла он ловко устраняет, знакомя его с молодой красавицей-графиней, тоже как будто связанной с какой-то бесовской компанией и опутывающей юношу своими чарами. Вера готова связать свою судьбу с Варфоломеем, но только после венчания. Последнее Варфоломею не улыбается. Он делает попытку овладеть девушкой, прибегая к насилию. Вера призывает в защитники бога. Варфоломей с проклятием исчезает. Однако уже ничто не может предотвратить трагической развязки. Домик уничтожен пожаром. Вера угасает и гибнет. Павел, обманутый графинею и воспылавший любовью к Вере, сходит с ума и умирает.

Модзалевский сделал свое открытие как бы походя, между прочим, в небольшом примечании к рецензии на майковского «Пушкина», да и подписался почти анонимно – «М. Б.» ⁸. И не удивительно, что столь важное для пушкинистов сообщение прошло, в сущности, незамеченным. Да и сам Модзалевский не придал ему должного значения. Это и понятно. Можно ли было на основании ничем не подтвержденной реплики Керн отнимать авторство у Титова и отдавать его Пушкину? К тому же одна-единственная деталь рассказа, сообщенная Керн, расходилась с соответствующим местом повести. В последней на извозчике ехал не черт, а Павел.

Но вот в 1912 году выходят записки А. И. Дельвига, двоюродного брата поэта Антона Дельвига. В молодости он был на короткой ноге с Чаадаевым, Герценом и другими замечательными людьми своего века. Хорошо знал он и Пушкина. Судя по всему, знал и Титова. В воспоминаниях Дельвига, уже не между прочим, рассказывалась история появления в «Северных цветах» Антона Дельвига повести «Уединенный домик на Васильевском». Причем прямо указывалось, что это – сочинение Пушкина. Авторство Пушкина подтверждалось свидетельством самого Титова. Дельвиг цитирует отрывок из письма Титова к министру народного просвещения А. Головнину от 29 августа 1879 года. Там говорится по поводу интересующей нас повести: «В строгом историческом смысле это вовсе не продукт Космократова, а Александра Сергеевича Пушкина, мастерски рассказавшего всю эту чертовщину уединенного домика на Васильевском острове, поздно вечером, у Карамзиных, к тайному трепету всех дам и в том числе обожаемой тогда самим Пушкиным и всеми нами Екат. Никол. (Карамзиной. – Л. З.), позже бывшей женою кн. Петра Ив. Мещерского. Апокалипсическое число 666, игроки-черти (в доме графини И. – Л. З.), метавшие на карту сотнями душ, е рогами, зачесанные под высокие парики – честь всех этих вымыслов и главной нити рассказа принадлежит Пушкину. Сидевший в этой же комнате Космократов подслушал, воротясь домой не мог заснуть почти всю ночь и несколько времени спустя положил с памяти на бумагу. Не желая однако быть ослушником ветхозаветной заповеди «не укради», пошел с тетрадью к Пушкину в гостиницу Демут, убедил его прослушать от начала до конца, воспользовался многими, по ныне очень памятными его поправками, и потом, по настоятельному желанию Дельвига, отдал в «Северные цветы» ⁹.

То была потрясающая сенсация! Пушкиноведы всполошились. Стремясь опередить друг друга, они спешно перепечатывают из «Северных цветов» полный текст повести. С легкой руки П. Щеголева она появляется уже в том же 1912 году в трех номерах газеты «День» (от 22, 23 и 24 декабря), а в 1913 году – отдельной книжкой. Почти одновременно со Щеголевым Н. Лернер публикует ее в январском за 1913 год выпуске «Северных записок». Когда же стал известен план «Влюбленного беса», специалисты пришли к естественному выводу о прямой связи его с «Уединенным домиком» ¹⁰.

Итак, три неопровержимых документа: воспоминания Керн, письмо Титова и набросок плана повести «Влюбленный бес» – свидетельствовали о безусловной причастности Пушкина к созданию произведения, которое без малого столетие приписывалось другому.

Эти документы, помимо всего прочего, дают нам возможность, хотя и зыбкую, попытаться представить себе основные вехи творческой истории «Уединенного домика» и определить хронологические ее рубежи.

План «Влюбленного беса» набросан на обороте записки А. Бальша, датированной 1822 годом, и, следовательно, составлен не ранее этого года¹¹. Некоторые исследователи называют 1826 – 1827 годы, аргументируя свою датировку тем, что это «период возникновения прозаических произведений, к которым по духу вполне подходит дошедший до нас отрывок» ¹². Но можно с не меньшим основанием предположить более раннюю дату. Уже в 1824 – 1825 годах Пушкин, как известно, серьезно увлечен мыслью о прозе. «С прозой – беда!.. Хочу попробовать этот первый опыт» ¹³. Косвенное подтверждение такой, более ранней датировки мы находим и в мемуарах Керн, которая, если верить контексту, слушала «сказку про Чорта» в 1825 году, в Тригорском. Керн, конечно, могла и ошибиться. Но так или иначе, временной разрыв между планом и опубликованным текстом повести был, несомненно, велик. Уж слишком значительны несовпадения и в фабуле, и в составе действующих лиц. Судите сами.

По плану дело происходит в Москве, в 1811 году. По тексту повести – в Петербурге, и намного раньше.

По плану у вдовы две дочери. По тексту повести – одна.

По плану – Настасья. Судя по имени – «из простых». По тексту повести – графиня И., знатная светская дама.

По плану – бордель. По тексту повести – салон графини (место, впрочем, не менее интригующее).

В корне изменилось название повести. Правда, некоторые исследователи предполагают, что заглавие «Уединенный домик на Васильевоком» было придумано Титовым или Дельвигам¹⁴. Но мы не склонны разделять это предположение. Первоначальное название было вольно или невольно заимствовано из повести «Le diable amoureux» Ж. Казотта, сочинения которого имелись в библиотеке поэта, – новое же было оригинально, вполне соответствовало изменившемуся содержанию повести (к этому мы еще вернемся) и как бы предвосхищало бесспорно пушкинское название – «Домик в Коломне».

По-видимому, каждое из этих изменений возникало не вдруг, не без основательных предпосылок, а новые варианты отражались в устных версиях. Воспоминания Керн дают нам полное право считать, что устных «пристрелок» было по меньшей мере две. Когда бы и где бы ни слышала Керн «сказку про Чорта», то было явно не в доме Карамзиных, где ее услышал Титов. Хотя бы потому, что Керн, по ее собственному признанию, виделась с Карамзиными первый и последний раз в 1819 году¹⁵. И слышала Керн, видимо, не совсем то, что слышал Титов. Ей вспомнилось, например, что на извозчике ездил не Павел, а черт. Быть может, она перепутала. А может быть, нет. Во всяком случае, вариант, услышанный Титовым, можно считать последним, так как после титовской записи и благословения ее в печать едва ли Пушкин рассказывал этот сюжет еще где-либо.

Но когда же услышал и записал рассказ Пушкина Титов? Можно ответить с достаточной уверенностью: это произошло не раньше мая 1827 года, когда Пушкин вернулся в Петербург после ссылки, и не позже апреля 1828 года, – потому что присутствовавшая среди слушателей дочь Карамзина Екатерина Николаевна, по словам Титова, «позже бывшая женою кн. Петра Ив. Мещерского» (подчеркнуто мною. – Л. З.), вышла замуж именно в апреле 1828 года. Запамятовать здесь что-либо (так считают некоторые исследователи) Титов не мог, поскольку в ту пору, как сам признается, был в числе поклонников Екатерины Николаевны.

Из того же письма Титова можно заключить, что промежуток времени между карамзинским вечером и визитом Титова к Пушкину с интересующей нас тетрадью был ничтожным, исчислялся, вероятно, несколькими днями. И следовательно, окончательный вариант «Уединенного домика» получил авторское одобрение Пушкина не позднее весны 1828 года, то есть более чем за два года до «Повестей Белкина» – первого законченного прозаического произведения Пушкина.

1. П. Анненков, Литературные проекты А. С. Пушкина, «Вестник Европы», 1881, т. IV, июль, стр. 60. В этой статье Анненков дополнил ранее опубликованный пушкинский «реестр» двумя названиями: «Иисус» и «Павел I», не вошедшими в «Материалы» по цензурным причинам.[↩]
2. Там же.[↩][↩]
3. В 16-томном академическом Полн. собр. соч. (т. 8, стр. 429) это место расшифровано так: «вдова ч(ертовка)?».[↩]
4. См. также: А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. VI, Изд. АН СССР, М. 1957. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.[↩]
5. См.: Ю. Оксман, Может ли быть раскрыт пушкинский план «Влюбленного беса»?,»Атеней. Историко-литературный временник», кн. 1 – 2, «Атеней», Л. 1924.[↩]
6. См.: «Библиотека для чтения», 1859, апрель, стр. 117, а также в кн. «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников», т. 1, «Художественная литература», М. 1974, стр. 386.[↩]
7. Л. Майков, Пушкин. Биографические материалы и историко-литературные очерки, СПб. 1899, стр. 241.[↩]
8. См.: «Русская старина», 1899, сентябрь, стр. 711.[↩]
9. Барон А. И. Дельвит, Мои воспоминания, т. 1, М. 1912, стр. 158; см. также «А. С. Пушкин в воспоминаниях современников», т. 2, стр. 116.[↩]
10. См. упомянутую статью Ю. Оксмана, а также: В. Писная, Фабула «Уединенного домика на Васильевском», «Пушкин и его современники. Материалы и исследования», вып. XXXI – XXXII, Изд. АН СССР, Л. 1927.[↩]
11. См.: «Неизданный Пушкин», «Атеней», Пб. 1922, стр. 147.[↩]
12. См.: В. Писная, Фабула «Уединенного домика на Васильевском», стр. 22 – 23.[↩]
13. См. «Из дневника и воспоминаний И. П. Липранди», – «Русский архив», 1866, N 10, стлб. 1410.[↩]
14. См. «Неизданные заметки Анны Ахматовой о Пушкине». Публикация, вступительная заметка и примечания Э. Герштейн, – «Вопросы литературы», 1970, N 1, стр. 204; в дальнейшем – «Неизданные заметки Анны Ахматовой».[↩]
15. А. П. Керн (Маркова-Виноградская), Воспоминания. Дневники. Переписка, «Художественная литература», М. 1974, стр. 29, 93.[↩]