Строитель новой культуры

А. В. Луначарский, Собр. соч. в восьми томах. Академия наук СССР. Институт мировой литературы им. А. М. Горького, «Художественная литература», М, 1963 – 1967.

Среди изданий юбилейного года, осмысляющих пути революции и советской культуры, одно из самых значительных – собрание сочинений Луначарского. Оно имеет свою судьбу.

Возникший еще при жизни автора замысел был отложен на долгие годы. Понадобилось, следовательно, почти сорок лет, чтобы вслед за сборниками Луначарского – о театре; о кино, о музыке, о живописи, о народном образовании, о мировой политике, – вслед за мемуарами о нем на полки библиотек легли эти восемь томов.

Выход собрания сочинений, его завершение в юбилейном году исторически знаменательны. Резко повысившийся интерес к Луначарскому со стороны исследователей и читателей, внимание к его трудам со стороны издательств объясняются не только интересом к прошлому, к первым годам революции. Нынешняя критика в своих суждениях испытывает потребность вернуться к первоосновам, она несравненно шире, чем двадцать или тридцать лет назад. Сегодня если не исчез, то, во всяком случае, существенно преодолен тот разрыв между историей, теорией искусства и критикой, который так снижал их уровень прежде.

Восьмитомник – это итог встречи предшественника с последователями. Восьмитомник не задуман как портрет «во весь рост». Для издания, которое охватило бы весь горизонт Луначарского, – не говоря уж об издании академическом, – вероятно, потребовалось бы не восемь, а десятки томов исследователи только теперь намечают контуры наследия, и понадобится еще немало труда и времени, чтобы собрать его полностью.

Оценивая восьмитомник, сейчас не стоит сетовать, что за его пределами остались статьи о музыке и живописи, переписка и произведения художественные. Недавно вышедшие сборники, посвященные этим темам, как-то дополняют собрание сочинений. Кроме того, ядро наследия Луначарского – критика, эстетика, литературоведение. Работами как раз в этой сфере Луначарский сделал наиболее важный вклад в практику, и теорию советского искусства, в развитие марксистско-ленинской критической мысли.

Материал в восьмитомнике распределен, на наш взгляд, продуманно и верно. Собрание открывается статьями о русской классике, о литературе XIX столетия, из которой, как из почвы, вырастает литература советская, – ей отведен второй том. При этом совершенно правильно, что статьи первого тома расположены не по канону изданий академических, то есть в порядке их написания, а в последовательности исторической – от Радищева к Грибоедову, от Пушкина к Гоголю, Щедрину, Толстому…

Отступая здесь от хронологии и в меру необходимости жертвуя ею в других томах ради принципа исторической, тематической группировки статей, редакция или, вернее, читатели собрания сочинений, быть может, кое-что я проигрывают в понимании творческого пути Луначарского, но зато получают возможность несравненно яснее увидеть и оценить этот критический эпос в целом, сориентироваться в хорошо спроектированном и выстроенном здании.

Его «третий этаж» – после статей о русской классике и советской литературе – составляют выступления о советском театре. Четвертый, пятый, шестой тома посвящены работам о зарубежном искусстве, причем в них повторяется композиционный замысел первых книг – сначала напечатана «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах», затем следуют предисловия, доклады, рецензии; после работ о литературе помещены статьи о театре.

Последние тома посвящены эстетике. Они словно венчают здание: эстетическая теория не отделена здесь глухой стеной от практики; она вытекает из нее, как общие выводы из эмпирических доказательств. Итак, структура собрания обоснована,, архитектоника его четка.

Собрание снабжено обстоятельным научным аппаратом.

В большинстве случаев работы Луначарского представляют собой стенограммы речей или докладов, произнесенных без всяких выписок и шпаргалок. Такой же импровизацией являются и статьи, продиктованные секретарям на ходу, в напряженном ритме насыщенного до предела наркомовского дня. В сущности, это тоже устные выступления: цитат в них, как правило, даются без проверки и ссылок, с неизбежными несмотря на блестящую память Луначарского, отступлениями от текста. Если добавить к этому, что стенограммы гораздо чаще правились секретарями, чем автором, что рукописи множества ранних и поздних работ не сохранились, а публикации были небрежны, то станет ясно, какие нелегкие вопросы возникали перед текстологами и комментаторами.

В результате их труда каждая статья Луначарского снабжена указаниями, где и когда она появилась; в подавляющем большинстве случаев обнаружены источники и найдены выдержки, которые он цитировал; спорные или принципиально важные статьи и отрывки интерпретируются на историческом фоне, который помогает понять их в контексте: времени, – словом, не грех еще раз подчеркнуть: проделана очень серьезная работа.

Сказанное относится и к сопроводительным статьям. Наивно было бы сообщать читателю, что Ал. Дейч и Мих. Лифшиц, Р. Самарин и Н. Трифонов владеют материалом. В своей сфере – театра, эстетики, зарубежной и советской литературы – каждый из них, разумеется, вполне компетентен. Но полного единства в истолковании и в самом подходе к наследию Луначарского у столь разных авторов возникнуть, конечно, не могло.

Однако и на сей раз Шекспир важнее, чем комментарии к нему. Поэтому в разговоре о сопроводительных статьях достаточно ограничиться несколькими замечаниями о первой и главной, предпосланной всему изданию. В ней сформулированы принципы восьмитомника как попытки собрать лучшее, что написано Луначарским по вопросам литературы, критики, эстетики и что сохранило свою ценность в наши дни. В ней верно и четко намечена основная идея творчества Луначарского – культура и революция.

В статье «От редакции» дана объективная с точки зрения истории и вместе с тем обращенная в современность характеристика Луначарского, одно из важнейших достоинств которой – отсутствие обычной в такого рода изданиях идеализации. Нет нужды закрывать глаза на ошибки Луначарского или преуменьшать их. Они связаны в значительной мере с интуитивистскими влияниями, сказавшимися в дореволюционных работах критика и в ряде его выступлений после Октября, а также с влиянием на Луначарского ошибочных теорий западной социал-демократии, в частности пресловутой каутскианской «формулы поведения» пролетариата на первом этапе победившей революции: «величайший порядок и планомерность в производстве и полная анархия в области искусства». В статье ясно показаны те «узлы» историко-литературных построений Луначарского, которые не выдержали напор времени, например схематически-прямолинейное применение некоторых социально-экономических положений Ленина к литературному процессу (см. стр. XXIII); далее – «вмятины» вульгарного социологизма, сказавшиеся на трактовке Пушкина как представителя среднего дворянства, Блока – тоже как «дворянского» поэта. Руссо – как представителя «мельчайшей буржуазии» и т. д.

Впервые воспринимая критико-эстетическое, литературоведческое наследие Луначарского в достигнутой ныне целостности, читатели собрания сочинений непременно задумаются над вопросами, в той или иной форме поставленными в редакционном введении и послесловиях.

По каким причинам выдержало наследие Луначарского испытание временем? Почему интерес к нему неуклонно нарастает в последние годы? Что в первую очередь вызывает этот интерес?

* * *

Блистательная одаренность, громадные знания, чуткость к искусству этой подлинно художественной натуры, разумеется, многое объясняют. Столь же дорого сегодня читателю постоянное и осознанное стремление Луначарского к синтезу социального начала и эстетического, истории и современности, мировой и отечественной культуры. Однако достаточно ли этих высоких, но не уникальных качеств, чтобы обеспечить Луначарскому то громадное и бесспорно самостоятельное место в истории марксистско-ленинской эстетической мысли, которое он занимает? Едва ли.

Выдающиеся марксисты первого призыва – Меринг, Плеханов – не уступают Луначарскому по масштабу таланта и значительности вклада в сокровищницу революционной мысли. Что же в первую очередь придает значение Луначарскому-критику, что вызывает к нему сегодня особенный интерес?

Среди выдающихся мыслителей-марксистов Луначарский является первым теоретиком искусства, который, осуществляя – как он сам не раз подчеркивал – указания Ленина, приступил непосредственно к практическому руководству искусством и культурой.

Дореволюционные работы Луначарского – при всей их важности и достоинствах – поучительны сегодня главным образом как подготовка к сочинениям послеоктябрьским, когда не только Луначарский, но и вся революционная Россия вступила в новую стадию – государственного творчества социализма, практического строительства социалистической культуры.

Луначарский превосходно сознавал новизну, начавшегося этапа русской и мировой истории, качественную особенность нового этапа эстетической мысли марксизма. В работе 1929 – 1930 годов «Г. В. Плеханов как литературный критик», предназначенной для третьего тома «Истории русской критики» и опубликованной полностью только в собрании сочинений, Луначарский, по сути дела, дал оценку предшествующего периода марксистского искусствознания. Она, эта оценка, помогает понять историческое место самого Луначарского, характеризует соотношения завершившегося и начавшегося периода, намечает вехи, по которым проходит граница.

Луначарский сначала устанавливает, что Плеханов, предлагая блестящие образцы «объективно-исторической» критики, показывая ее преимущество перед критикой чисто публицистической или чисто эстетической, не свел, однако же, «все эти методы к подлинному синтезу».

Ничуть не умаляя достижений Плеханова, Луначарский вместе с тем отмечает в его работах фаталистический оттенок и эклектику, склонность останавливать анализ’ произведений искусства на выяснении их генезиса, не доводить анализ до приговоров, вынесенных с позиций «долженствования». Корни известной односторонности Плеханова Луначарский видит в самой задаче, которую ставило перед ним время: «Быть может, только при полемической заостренности защиты марксистского объективного историко-генетического метода можно было действительно нанести решительные удары одностороннему субъективизму публицистов и импрессионистски-гурманскому отношению эстетов, напрасно старавшихся прикрыть свои любительские «ахи» и «охи» фальшивым заимствованием фраз у философов-идеалистов».

По убеждению Луначарского, великим плодом усилий Плеханова могло быть именно утверждение основных принципов марксизма, марксистское освещение того, что есть, что становится; если бы даже Плеханов стал на точку зрения того, что должно быть, и начал применять соответствующие критерии к искусству своего времени, попытки его были бы бесплодны,

И дальше: «Наша же точка зрения соответствует тому периоду, когда марксистская мысль в нашей стране стала властвующей, когда она хочет переделывать мир, в том числе и мир искусства, в полном согласии с основной идеей Маркса о назначении философии, то есть в конце концов всякой теоретической работы».

Насколько выношены были эти мысли, свидетельствует и письмо к Фриче (1928), в котором Луначарский настаивает на тех же положениях: «В своих возражениях Плеханову я хотел, главным образом, подчеркнуть то, что в ранний период развития социал-демократии нам действительно приходилось больше всего объяснять литературные явления, сейчас мы пришли к необходимости создавать их.

Здесь возможны две существенные ошибки. Одна заключается в том, чтобы отказаться от мысли рассматривать искусство именно как орудие пропаганды и агитации, как целесообразно употребляющийся инструмент нашего строительства. Необходимо отказаться, таким образом, от этого самого «просветительского» воззрения на литературу. У нас литература должна быть именно органом просвещения, и здесь мы ближе к Чернышевскому, чем к Плеханову.

Второй ошибкой было бы не понять совершенно специфичности этого орудия, специфичности особенно психики писателя, специфичности самого произведения искусства и специфичности его роста» ¹.

Вот эта убежденность Луначарского в необходимости созидательной работы партии в сфере искусства и помножала силы его таланта и личности на энергию революционной эпохи.

* * *

Эпоха сразу же, одновременно ставила, кажется, все задачи, все проблемы критики, эстетики, литературоведения, которые возникали когда-либо прежде: художник и класс, народ, государство; мировоззрение и творчество; соотношение прогресса экономического и развития художественного; теория жанров – романа, лирики, драмы; концепция стиля и образа; огромный круг театральных проблем… Но эти извечные вопросы после Октября требовали воистину новаторского подхода.

Нужны были чуткость Луначарского, его талант и смелость первопроходца, чтобы откликнуться на самые существенные проблемы художественной жизни. И нужна была дальнозоркость Луначарского, чтобы в первые же годы революции увидеть те коренные проблемы, которые остаются актуальными и сегодня: для их решения, для их «снятия» нужны не день и не год, а эпоха.

Отсюда вовсе не следует, что значение Луначарского лишь в постановке вопросов революционного искусства. Гораздо чаще, чем принято думать, возникавшие «всерьез и надолго» проблемы находили в его работах теоретико-эстетическое, а в слитой с ними деятельности – организационно-практическое решение. И это единое решение важно сейчас особенно потому, что выносилось оно при Ленине и, как правило, в полном единстве со взглядами Ленина, порою – по прямому совету и настоянию Ильича.

В рецензии на собрание сочинений трудно входить в тему «Ленин и Луначарский» подробно. Здесь остается лишь подчеркнуть, что курс Луначарского, при всех его достаточно разъясненных – и прежде, и в комментариях к восьмитомнику – отклонениях от прямой, в основном, в главном – это партийный, ленинский курс.

Умение мыслить масштабами эпохи, выработанное в процессе овладения всей человеческой культурой, – вот что дало Луначарскому ясность исторического кругозора, обеспечило гибкую стратегию и тактику в многолетнем и ежедневном сражении на фронте искусств.

В статье о Воровском как литературном критике Луначарский сказал о Переверзеве, что литература для него (несмотря на его «марксизм») то же, что цветы для ботаника, – лишь бы засушить и распределить по рубрикам. Сам Луначарский – как теоретик и практик искусства – был не ботаником, а садовником. Никогда не обрывал он живые побеги, он и в зеленых еще ростках умел прозревать полные силы плоды. Вновь и вновь в десятках статей повторял он, что надо умело отделять «чечевицу от плевелов», что при отборе художественных ценностей нужна «легкая рука» и правильное их понимание: «Если кто-нибудь подойдет к произведению искусства и скажет: «Я его не понимаю, поэтому оно не годится», – то еще неизвестно, виновато ли произведение искусства или он сам. Может быть, через десять лет ему будет больно, что он разбил искусство, когда ничего не понимал».

В широкой эстетической концепции Луначарского находили свое законное и почетное место все подлинные явления искусства. Он чрезвычайно высоко оценил Горького и в тот период, когда некоторые критики аттестовали великого художника писателем «мелкобуржуазным» и «мещанским». Никакие расхождения с Маяковским не вызывали у него предвзятого отношения к поэту: он чутко откликался на каждый шаг в его развитии. Он всемерно поддерживал Станиславского, Таирова, Вахтангова, казавшихся в ту пору многим ортодоксам весьма «сомнительными». Луначарский восторженно принял и мейерхольдовского «Ревизора», хотя у него было немало расхождений с Мейерхольдом. Никогда не ставил он под сомнение законность гиперболы, условности, деформации, оставаясь при этом убежденным защитником реализма. Но реализма истинного, высокого, а не «самодовольно хрюкающего» и «беспросветно хныкающего».

Речь идет отнюдь не о всеядности или добреньких чувствах. Речь идет о трезвой политике, включавшей в себя «чувства добрые» как обязательный принцип, о государственной концепции созидания культуры. Из нее, из этой государственно-политической концепции, вытекают задачи и марксистской критики.

Именно критике, считает Луначарский, принадлежит наиболее ответственная роль в определении судеб искусства и его путей, Именно критике следует вести авангардный бой против произведений, враждебных революции. Но бескомпромиссная, принципиальная критика не должна переступать черту, за которой классовый гнев превращается в злобу. В этом смысл многих выступлений Луначарского против всякого рода перегибов по отношению к попутчикам, в частности против атак напостовцев.

В статье об эстетических взглядах Маркса Луначарский заметил, что Маркс любил искусство живой любовью. Фраза эта звучит как автобиографическое признание. Луначарский не становился над искусством, не посматривал на него со стороны холодным взором. Он жил искусством и в искусстве – «бываешь счастливым, когда находишь талант».

Вот из этой бескорыстной, но одновременно исполненной высшего государственного расчета любви, из любви и расчета, углубленных познанием всего опыта художественного развития человечества, выросло «зеленое древо» эстетических воззрений Луначарского.

«Художник-литератор вовсе не обязан идти по пятам за прессой, за публицистикой. Ему гораздо более присуще место легкой кавалерии, которая идет впереди «крепящей ее движение «пехоты»: писатель – не иллюстратор, а разведчик действительности; пусть ошибаясь и оступаясь, он должен познавать ее именно ему, художнику, доступными средствами.

Конечно, информацию мы можем иметь при помощи статистики, анкет, при помощи социально-научных трудов и публицистики, статей в наших журналах и газетах, всего нашего инспекторского государственного аппарата. Громадная армия рабселькоров служит делу информации. Но художник дает информацию особенную… Есть темы, которые нельзя изложить статистическим методом; они требуют особенного, художественного метода. В них нет ничего таинственного, но они являются более сложными и предполагают весьма сложные процессы сознания».

Луначарский не боялся субъективности художника – ведь только из множества субъективных позиций, взглядов, оценок и создается объективная картина прошлого и настоящего. Луначарский был уверен, что отказ от многообразия искусства, унификация его стилей и уровней не позволили бы искусству выполнить его социальный долг и удовлетворить общественные запросы.

«…Часть нашего общества имеет чрезвычайно высокую квалификацию: есть и старая интеллигенция, на которую мы должны распространить наше влияние, есть и наша новая интеллигенция, запросы которой мы должны удовлетворять. Если мы станем кормить их тем же, что рассчитано на малограмотных, – что же это будет?.. Нужна, очень нужна массовая книга, в том числе и беллетристическая, но надо обслужить и более высокие этажи… Мы должны издавать литературу для читателей с различной подготовкой».

Луначарского можно сравнить с Горьким по той роли, которую каждый из них сыграл в художественной жизни страны, по глубине понимания искусства, по свободному от пристрастий взгляду на групповые распри, сектантскую ярость и ограниченность. К сожалению, здесь невозможно говорить сколько-нибудь подробно на тему «Луначарский и Горький», касаться щедро представленных в восьмитомнике работ о великом писателе. Как исследование «Ленин и Луначарский», так равно и книги, в которых была бы раскрыта во всех ее гранях эта тема, надо думать, еще впереди.

Как уже говорилось, читатель этого собрания сочинений скорее оценивает итоги деятельности, чем путь, пройденный мыслителем. Кроме того, читателю не всегда важна подоплека остывшей схватки: его больше интересует нынешний смысл давно замолкшей полемики. Однако стоит лишь приоткрыть занавес и бросить взгляд на забытые детали, стоит сейчас лишь чуточку вдохнуть атмосферу тех далеких лет, когда на трибунах митингов и совещаний выступал Луначарский, – и его импровизации, словно с них стерли пыль десятилетий, засверкают во много раз ярче.

В последнем томе собрания сочинений опубликованы доклад и заключительное слово Луначарского на совещании по вопросам театра, которое Агитпроп ЦК ВКП(б) созвал на исходе первого десятилетия революции – в мае 1927 года. Он звучит современно и сейчас, когда отмечается полувековой стаж Октября. Однако сорок лет назад был издан не только доклад Луначарского – существует стенограмма совещания, где, кроме выступлений наркома, напечатаны речи тогдашнего зав. Агитпропом ЦК ВКП(б) В. Кнорина, писателей, драматургов, критиков: к примеру, Л. Авербаха и В. Блюма, И. Беспалова и В. Билль-Белоцерковского, Матэ Залка и П. Керженцева, П. Лебедева-Полянского и В. Плетнева… многих и многих других.

Надо вчитаться в то, что говорил на совещании Н. Н. Мандельштам, начавший атаку на Луначарского «слева» и потребовавший «крутого перелома» во всей театральной политике; надо послушать Обнорского, заявившего, что политика Наркомпроса «чрезвычайно ошибочна». И пролеткультовца В. Плетнева, который обвинил наркома в равнодушии и отрицательном отношении к революционному рабочему театру. И Орлинского, который предъявил счет за «однобокий» подход к резолюции ЦК ВКП(б) 1925 года и за то, что Луначарский пошел «влево», а Кнорин «вправо». И Маркарьяна, требовавшего: «…Мы считаем, что нужно освободиться от самодовлеющего влияния Наркомпроса или наркома персонально».

Только когда перечитаешь эти и многие другие произнесенные на совещании речи – только тогда поймешь, насколько необходимы были постоянные призывы наркома «во что бы то ни стало» сохранять благожелательный нейтралитет ко «всякому добросовестному художественному усилию, в каких бы формах оно ни старалось выразить новое содержание».

Луначарский, следуя ленинской программе, стремился – пусть это и не всегда удавалось! – вести культурную работу, не допуская качки и крена ни вправо, ни влево.

* * *

«В защиту поэзии»- так, следуя за Иоганнесом Бехером, можно было бы назвать любой из томов собрания сочинений Луначарского. И нетрудно было бы показать множество нитей, накрепко связывающих эстетические труды Луначарского с работами Брехта, Бехера, Антонио Грамши и других современных ему художников, теоретиков революционного искусства.

Но «глубинное» исследование их трудов, как и всей этой стадии, или этапа, марксистско-ленинской эстетики, фактически только начинается; здесь, в рецензии, приходятся снова лишь указать на громадную тему, чтобы, перешагнув через ступени исследования, подойти к общим выводам.

По меньшей мере наивно думать, что в последней трети XX столетия или когда-нибудь впредь человечество предаст забвению первый опыт социалистического строительства.

Весь опыт «эпохи войн и революций», особенно полувековой Октябрьский путь старшей среди юных республик социализма, приобретает сегодня колоссальное политическое, философско-историческое, моральное значение. Такое же первостепенное международное значение обретает и советский опыт строительства «»культуры.

Любому деятелю культуры социалистического общества и стран, которые становятся на путь революционных преобразований, каждому мыслителю и художнику – если ему интересны и дороги судьбы Поэзии – работы Луначарского дадут бесценный урок. Думается, в этом, прежде всего в этом значение восьмитомника.

1. Архив АН СССР, ф. 643, оп. 1, ед. хр. 252. Полностью публикуется Л. С. Пустильник в томе «Литературного наследства», посвященном А. В. Луначарскому.[↩]