«Стиховедение нужно…»
Александр Жовтис, Стихи нужны… Статьи, «Жазушы», Алма-Ата, 1968, 270 стр.
У этой книги неудачное заглавие. Она называется «Стихи нужны…». Ей следовало бы называться «Стиховедение нужно…». Потому что именно такова мысль автора, объединяющая все составившие эту книгу статьи. Что стихи нужны – это вряд ли кому-нибудь надо доказывать. А вот что стиховедение нужно – это и сейчас кое у кого может вызвать сомнение. Не такое откровенное, конечно, как лет пятнадцать назад, когда «стиховедение» и «формализм» воспринимались сочти как синонимы: более сдержанное, но все-таки вызывает…
Впрочем, об этом хорошо сказал сам автор этой книжки: «забытой наукой» назвал как-то стиховедение один из наших теоретиков. Сейчас, пожалуй, уже не назовешь. Но каждый, кого интересуют вопросы переводческой практики, знает, что между выступлениями критиков и «академической стихологией» пока все еще пропасть. Свою долю вины за это, видимо, несут обе стороны. Для некоторых представителей газетно-журнальной критики теоретики – просто схоласты, а для последних рецензент, идущий по следам только что вышедшей книжки, – всего лишь дилетант. Что же касается переводчиков, то они, как кажется, скорее склонны быть внимательными к критическому отзыву, чем к абстрактным рассуждениям о проблеме, рассуждениям, их прямо не касающимся» (стр. 84).
Перекинуть мост через ту пропасть, которая разделяет теоретическое стиховедение и его практическое применение в критике и педагогике, – вот задача этой книги, задача самая своевременная. И автор ее как нельзя лучше подготовлен для выполнения такой задачи. А. Жовтис – не только стиховед-теоретик, автор интересных статей в академических журналах. Он и журналист, и критик с большим опытом; он – педагог, преподаватель Казахского университета; он, наконец, – и это очень важно, – сам поэт-переводчик, на практике знакомый с языком и стихом не только русским, славянским и западноевропейским, но и с тюркским, отличающимся от них очень сильно; а как много значит такая широта знаний, ясно каждому стиховеду.
В книге девять статей. Только две из них не имеют прямого отношения к стиховедению. Чтобы не возвращаться к ним, назовем их сразу: это «Из тетради прапорщика Пятковского 2-го» и «Романтическая поэма Некрасова». Первая из них интересна двумя публикациями: во-первых, нового списка ноэля Пушкина «Сказки», списка очень небрежного, но дающего новое интересное чтение строки 26-й: «От радости в постеле распрыгалось дитя» (чтение, к которому могут восходить оба варианта остальных списков: «Расплакалось дитя» и «Запрыгало дитя»); во-вторых, романтической поэмы А. П. Крюкова «Каратай» (1824), отдаленной вариации модной темы пушкинского «Кавказского пленника» на экзотическом казахском материале, (А. Жовтис решительно называет это произведение поэмой, хотя, на наш взгляд, и общий план вещи, и ее хореический метр скорее сближают ее с жанром баллады, в частности с «Ахиллом» Жуковского.) Вторая статья посвящена доказательству тезиса, что «Несчастные» Некрасова – поэма не реалистическая, а романтическая; доказательства автора представляются нам весьма убедительными, хотя, конечно, при нынешней неопределенности понятий «романтический стиль» и «реалистический стиль» трудно думать, чтобы они оказались одинаково приемлемыми для всех.
Остальные семь статей все, прямо или косвенно, посвящены вопросам стиховедения, и преимущественно тем вопросам, которые менее всего разработаны в современной теории. Самая большая (открывающая книгу) – «От чего не свободен свободный стих?» – разбирает законы строения так называемого верлибра, стиха без ритма и рифмы, столь распространенного в современной зарубежной поэзии, а в последние годы постепенно проникающего и в нашу. Вторая (не по порядку, но по важности) – «В боевом порядке…» – говорит о графической форме стиха («лесенка», «столбик», отступы разного рода), воздействие которой на читательское восприятие каждый знает по собственному опыту, но никто еще не пытался проанализировать и систематизировать. Статья «Переживание и строй стиха», одна из лучших в сборнике, касается самого главного и самого трудноуловимого в поэтическом произведении – связи содержания и формы: это разбор небольшого стихотворения В. Казина «Гармонист», в котором исследователь тщательно, стих за стихом, показывает, как чутко ритм откликается на малейшие оттенки смысла стиха. Две статьи посвящены вопросам взаимодействия разноязычных систем стихосложения: «Пульс перевода» (о проблеме «перевода размером подлинника») и «И рубай, и редифная рифма» (о двух формах классической поэзии, неожиданно обнаруживающихся у русских поэтов самых последних десятилетий). Наконец, две статьи на историко-литературные темы тоже рассматривают исследуемых поэтов в основном как новаторов стиха: герои этих статей – Александр Одоевский, один из самых смелых экспериментаторов среди русских поэтов-романтиков («В поисках возможного разнообразия» – называется статья о нем), и Тарас Шевченко («Мастер раскрепощенного стиха»).
Самые удачные страницы книги А. Жовтиса – это конкретные разборы конкретных стихотворений и стихотворных отрывков в единстве формы и содержания. Кроме уже упомянутого образцового разбора «Гармониста» Казина, можно указать анализ нескольких стихотворений, писанных верлибром (стр. 26, 29, 32), сопоставление метрики двух переводов стихотворения Лонгфелло (стр. 60 – 61), отлично выбранный образец вольной строфики из стихов Д. Самойлова (стр. 102), разбор сложного ритмического и графического построения текста А. Вознесенского (стр. 153). Читая разборы такого рода, не только радуешься метким наблюдениям автора, но и испытываешь удовольствие, следя за самым ходом его мысли. Для критиков, разбирающих стихи современных поэтов, для педагогов, объясняющих школьникам и студентам единство формы и содержания литературного произведения на стихотворных примерах, эти страницы поучительнее всего. Хотелось бы пожелать, чтобы опыты его разборов вызвали как можно больше откликов и подражаний.
Это не значит, что книга «Стихи нужны…» свободна от недостатков. Нельзя согласиться, что «применение безрифменных метров не обусловлено у Одоевского тематически» (стр. 240), – как и у большинства современников, они связывались у него или с народной (часто исторической) темой, или с элегией типа «Теона и Эсхина». Неверно, что стихотворение Одоевского «Что за кочевья чернеются…» написано акцентным стихом (стр. 241 – 242), – это логаэд, в котором из строфы в строфу повторяется последовательность строк трехстопного дактиля, двух четырехстопных хореев и трехстопного хорея (не надо забывать, что стих «Идут под затворы молодцы» мог иметь ударение на первом слоге). На стр. 251 цезурованный шестистопный ямб назван бесцезурным, на стр. 124 автор насчитывает в четверостишии две четырехстопные строки, между тем как их три (и композиционно это очень важно), на стр. 235 из-за опечатки в цитате («светел» вместо «светл») разрушается логаэдический ритм строфы, на стр. 148 из-за другой опечатки получается, что в XIX веке употребительным был разностопный хорей, а не разностопный ямб, тогда как на деле как раз наоборот. При рассмотрении истории рубай (четверостишия с рифмовкой ааха) в русской поэзии автор непропорционально много внимания уделяет восточному влиянию и непропорционально мало – традиции русской частушки; не поэтому ли он совсем забывает о том жанре, где «рубаическую» рифмовку можно сейчас встретить чаще всего, – о жанре детских стихов («Человек сидит в седле, ноги тащит по земле – это едет дядя Степа по бульвару на осле»)?
Но, конечно, не этим подсчетом частных удач или оплошностей определяется ценность книги А. Жовтиса. Главное в другом – удалось или не удалось автору перекинуть мост через ту пропасть между теорией стиховедения и практикой ее применения, о которой он сам говорил в приведенной нами цитате?
Продолжая метафору А. Жовтиса, ответим: да, навести мост удалось, но только до середины пропасти.
Что это значит?
Наводить мост можно от любого из двух берегов – от «академической» теории или от критико-педагогической практики. Автор решительно предпочитает второй вариант – точку зрения практика, «дилетанта», который видит в разбираемом стихотворении прежде всего его содержание, то есть «то, о чем говорится», и лишь потом, напрягши внимание, начинает высматривать особенности стиха, как бы аккомпанирующие развертыванию этого содержания. При достаточной зоркости такие особенности всегда можно найти; но это будут, как правило, самые мелкие ритмические признаки – пропуски ударений, сдвиги словоразделов, аллитерации, расположение слов в предложении и пр. Этот материал и подвергает своему микроанализу А. Жовтис; более заметные – метрические, а не ритмические – признаки стиха он оставляет без внимания, они слишком грубы для передачи тонких оттенков содержания. Это – принцип. В статье «Переживание и строй стиха» он пишет: «Метр, конечно, не может быть прямо связан со смысловым наполнением стихотворения. Единство формы и содержания, взаимозависимость их следует искать в конкретном ритме строк…» (стр. 117). В статье о свободном стихе он предлагает строить классификацию этого размера как раз на основе наличия или отсутствия таких перекликающихся («корреспондирующих») ритмических мелочей. В статье о графике стиха он определяет органичность или неорганичность разбивки стиха на «ступеньки» соответствием этой разбивки «интонации» стиха и соответствием «интонации» – «переживанию» поэта (стр. 143, 162).
А так ли это? Точно ли читатель прежде всего видит в стихотворении «то, о чем говорится», а уже потом – форму, аккомпанирующую этому содержанию? (Конечно, читатель читателю рознь; но об этом сейчас говорить не будем.)
Вот перед нами стихотворение; еще не начав его читать, мы видим, что оно написано трехстишиями; прочитав пять-шесть строк, мы видим, что оно прорифмовано терцинами; мы еще не успели разобраться в «том, о чем говорится» в стихотворении, но для нас уже распахнулась за ним перспектива большой литературной традиции, у истоков которой – «Божественная комедия» Данте; и на этом фоне мы уже по-новому предчувствуем и по-иному воспринимаем то, что ждет нас в следующих строках нашего стихотворения. Вот перед вами рядом два стихотворения, одно напечатано аккуратными «кубиками», другое размашистой «лесенкой»; разве мы уже не ожидаем, что первое скорее всего окажется камерно-лирическим, а второе – пафосно-публицистическим? Эти наши ожидания будут или подтверждены, или обмануты, и в зависимости от этого сложится все наше восприятие каждого стихотворения.
Возьмем пример самого А. Жовтиса: стихотворение В. Казина «Гармонист». Не будем выписывать текста: нам хочется, чтобы читатель этой рецензии сам раскрыл книгу А. Жовтиса и сам прочитал в ней на стр. 120- 127 и это стихотворение, и его отличный разбор. Выпишем только последовательность, в которой чередуются в пяти строфах этого стихотворения строки пяти- и четырехстопного хорея: 5554, 5545, 5444, 5545, 5554. Курсивом выделены редкие малоударные (то есть особенно выразительные) ритмические формы четырехстопного хорея («Ягодами земляничными…»), полужирным шрифтом – единственная в стихотворении полноударная его форма («…Стала сладко бредить грязь»). Достаточно беглого взгляда на эту схему, чтобы увидеть, как симметричен метрический рисунок этого стихотворения. В первой и последней строфе четырехстопная, укороченная строка спокойно замыкает собой четверостишие; во второй и в предпоследней строфе она уже беспокойно вторгается внутрь его; наконец, центральная строфа почти вся состоит из таких укороченных строк и притом о самым резким, напряженным ритмом. От спокойствия к напряжению и опять к спокойствию – такова основная метрическая композиция стихотворения. Взглянем в текст: она полностью совпадает со смысловой композицией. Вот этого основного соответствия – как это ни странно – и не заметил А. Жовтис. Он сосредоточился на мелочах, и «слов» остался непримеченным.
Почему это случилось? Потому что автор сознательно ограничил здесь круг своих аналитических средств теми, которые доступны не специалисту, а просто внимательному читателю: сознательно отказался от использования данных «академического» стиховедения. А оно, вооруженное результатами давних и кропотливых подсчетов, могло сказать, например, что укороченный стих в конце строфы обычно встречается чаще и потому звучит менее заметно, а в середине строфы – реже и потому более заметно; или что такие-то ритмические формы хорея привычны и потому неощутимы, а такие-то редки и потому сразу врезаются в слух. Отказавшись от средств «академического» – скажем проще, научного – стиховедения, автор сам лишил себя возможности достроить мост дальше середины той пропасти между теорией и практикой, о которой он так хорошо сказал. Чтобы мост перекинулся, необходимо строить его сразу с двух концов – не только от импрессионистических наблюдений над выразительностью, но и от научных констатация употребительности тех или иных стиховых форм и приемов.
Да, стиховедение уже нельзя назвать «забытой наукой». Но и популярной наукой его назвать нельзя. В академических планах оно не находит места, все работы по нему ведутся исследователями, так сказать, в порядке личного энтузиазма, и результаты этих работ попадают в печать с немалым трудом. На ненормальность такого положения не так давно указали на страницах «Вопросов литературы» Л. Тимофеев и М. Гиршман (1968, N 12, стр. 138 – 143). К сказанному ими можно только присоединиться. Научное стиховедение требует такого же серьезного внимания, как и любая другая отрасль научного литературоведения.
Стиховедение – нужно!