Современная русская литература Средней Азии: случай многослойного отражения

 Статья представляет собой переработанный вариант доклада, прочитанного на международном конгрессе «Русская словесность в мировом культурном контексте» (14 – 19 декабря 2004 года, Москва).

Хотя заглавия должны прояснять смысл текста, которому они предпосланы, иногда они сами нуждаются в некотором прояснении.

Действительно, почему мы обозначили в заглавии: «русская литература Средней Азии», а не «русская литература в Средней Азии»? (Или даже «русскоязычная»?) Может ли «русская литература» быть связана – не обстоятельством места – а именно родительным падежом с чем-либо, кроме «России»?

Пусть словосочетание «русская литература России» звучит тавтологией. Но «русская литература Франции» (Прибалтики-США…) – это уже оксюморон.

Вернемся, однако, к Средней Азии и ее литературе. Речь идет о литературе, которая на протяжении почти всего прошлого столетия маркировалась как часть «советской многонациональной». Этот терминологический кентавр – «советская многонациональная литература» (вероятно, «советский» – выше пояса и «национальный» – своей зоологической частью) – был «кентавричен», дуален и по своему наполнению. Он объединял, с одной стороны, авторов, живших в России, но писавших не на русском (а на башкирском, аварском и т. д.), а с другой стороны, – тех, кто писал по-русски, проживая в «национальных республиках». Объединение это было, конечно, искусственным, а объединяемая группа – крайне разношерстной, но литература (в отличие от школьного предмета с тем же названием) вообще, как известно, сопротивляется классификациям.

После 1991 года слово многонациональный вначале исчезло, а потом возродилось в виде «юнескизма»полиэтнический, но уже без всякой привязки к литературе. Одним из результатов этой идеологической алхимии стало то, что эта экс-многонациональная литература оказалась терминологически голой. То есть, конечно, не только терминологически, но и финансово, и организационно – но терминологическая голизна особенно била в глаза, поскольку далеко не все писатели, писавшие по-русски, ощущали себя русскими писателями.

Известно, что сходные проблемы с идентичностью переживала на протяжении почти всего XX века русская литературная эмиграция. Но в случае с писателями-эмигрантами литературная идентичность выстраивалась в оппозиции с одной стороны – официальной советской литературе, а с другой – литературе той страны, в которую они эмигрировали (американской, французской и т. д.). Называя себя «русскими литераторами», писатели и поэты эмиграции тем самым подчеркивали свою прямую связь с классической, досоветской русской литературой, фиксировали свое отличие от окружавшей их «нерусской» словесности и, напротив, общность с другими писателями-эмигрантами из СССР, живущими и пишущими в других странах Запада.

Что же касается ситуации с литераторами бывших советских республик после 1991 года, то ни один из упомянутых выше ресурсов идентичности в ней не мог быть задействован. Этим авторам не нужно было противопоставлять себя «советской литературе», поскольку последняя была уже дискредитирована в конце 1980-х и упразднена в начале 1990-х. Но в большинстве столиц и крупных городов бывших союзных республик сохранялось двуязычие (украинско-русское, казахско-русское…), что ослабляло необходимость в самоидентификации тех, кто писал на русском, именно в качестве русских литераторов.

Кроме того, далеко не последним представляется вопрос уровня русской литературы бывших советских среднеазиатских республик. В литературе эмиграции целая плеяда ярких имен от Бунина до Бродского – можно ли назвать хотя бы пять-шесть равнозначных имен среди современных литераторов бывших республик? Чингиз Айтматов с начала 1990-х обосновался на Западе. Еще ранее уехала из Ташкента Дина Рубина.

Это лишний раз указывает на несопоставимость русской литературы эмиграции – и литературы резервации, которая и оказывается уделом пишущих на русском литераторов из государств «ближнего зарубежья». Писатель эмиграции – рыба, занесенная течением из одного моря в другое; писатель резервации – рыба, плавающая в мелком высыхающем озерце, после того как само море отступило. Для Средней Азии метафора «отступившего моря» указывает не только на высыхающий Арал, так и не напоенный сибирскими реками, но и на «отступление», «обмеление» русского языка.

Тем не менее речь далее будет идти именно о «русской литературе Средней Азии» – безотносительно к тому, осознает ли она себя таковой или нет, а также о степени литературной известности ее представителей. Поводом для этого разговора является одна литературная затея (не хотелось бы говорить «проект» – что-то невыветриваемо инженерное слышится в этом слове). Затея состояла в издании альманаха, возникла она семь лет назад, в 1999 году, у трех молодых ташкентских литераторов (один из которых, Сан-джар Янышев, уже к тому времени жил в Москве). За семь лет вышло пять выпусков альманаха, получившего название «Малый шелковый путь». То, что автор этих строк является одним из трех его соредакторов, возможно, снижает уровень объективности и беспристрастности дальнейшего анализа – однако альманах, как мы уже сказали, – лишь повод к разговору о том, как и чем дышит русская литература Средней Азии, каков инструмент этого дыхания. Тем более что альманах никогда не претендовал на роль ходатая за всю русскую литературу региона. Несмотря на финансовые и идеологические непогоды, в регионе продолжают издаваться и прежние «толстые» журналы («Звезда Востока», «Простор», «Памир»), и альманахи («Арк»), не говоря уже об авторских сборниках. Конечно, всякий альманах или антология включает в себя достаточно широкий состав авторов и, как заметил Л. Костюков, имеет «желание пробиться к возможно дальнему читателю»¹. Все же фактор редакторских вкусов и предпочтений является жестким ограничителем при отборе авторов и их текстов, а также в ориентации на определенную читательскую аудиторию.

В «Малом шелковом пути» критерием отбора, кроме качества текстов, стал топос«Узбекистан», в котором живут или прожили большую часть своей жизни почти все авторы альманаха.

Прокрустово ложе, очерченное колючей проволокой государственной границы?

Отчасти – насколько «прокрустовым» является любой последовательно применяемый критерий. В меньшей степени – увиденная рецензентом А. Урицким «толпа, объединенная по географическому принципу»## Урицкий А. Где все-таки сошлись Запад и Восток // НЛО. 2003. N 60.

1. Костюков Л. Антология как вопль // Арион. 2001. N 2. С. 62.[↩]