«Солнцев дом» Веры Павловны

Цитируя в «Даре» высказывание Герцена о «Что делать?» (из его письма к Огареву от 8 августа 1867 года): роман оканчивается «фаланстером в борделе», – Набоков прибавляет: «Ибо, конечно, случилось неизбежное: чистейший Чернышевский – никогда таких мест не посещавший, – в бесхитростном стремлении особенно красиво обставить общинную любовь, невольно и бессознательно, по простоте воображения, добрался как раз до ходячих идеалов, выработанных традицией развратных домов; его веселый вечерний бал, основанный на свободе и равенстве отношений (то одна, то другая чета исчезает и потом возвращается опять), очень напоминает, между прочим, заключительные танцы в «Доме Телье». Само собой, у Чернышевского были и другие творческие импульсы – его социальная и эротическая идиллия, типа той, что дана в «Четвертом сне», опирается на нескончаемую утопическую традицию («Город солнца» и пр.), включавшую в себя ее многочисленные русские образчики, которые зародились в XVIII веке.

Архетипом для утопий всегда оставался Эдем либо созвучный ему золотой век античности¹, блаженное владычество Астреи, соединявшее в себе дом (город), сад и пир. Это сочетание обретало декоративную явь в придворной садово-парковой культуре классицизма, увязывавшейся с духом помпезных открытых праздников, фейерверков и пиршественных ликований². Изобильный дворец, окруженный садом, дворец, как бы размыкавшийся в сад, служил идеальной моделью природы и космоса, воплощением все того же золотого века, олицетворяемого носителем светозарной небесной Премудрости – солнечным монархом (версальская аллегорика) или монархиней. В России, по понятным причинам, данная роль закреплялась за Екатериной II.

Среди литературных произведений XVIII столетия, повествующих о дворцовых празднествах, почтенное место занимало сочинение Державина, представлявшее собой комбинацию прозы с хвалебными стихами, – «Описание торжества в доме князя Потемкина по случаю взятия Измаила». Именно этот текст, посвященный празднику, который триумфатор Потемкин устроил в честь своей августейшей возлюбленной, чтобы подогреть ее остывающее чувство, и оказал, как мне кажется, самое внушительное воздействие на «Четвертый сон» героини Чернышевского. Примечательно уже то, что воспетый Державиным захват Измаила, знаменовавший окончательное присоединение к империи Новороссии и поставленный в непосредственную связь с так называемой запечатленной утопией, имеет свой мирный аналог в «Что делать?»»: существенная часть идиллии Чернышевского развертывается тоже на юге, в преображенной, процветающей «Новой России»; его «Сон» – это, среди прочего, некий гимн (обобществленному) труду-победителю, наслаждающемуся своим триумфом. Приведу теперь перечень конкретных совпадений в обоих текстах.

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

«Здание, громадное, громадное здание, каких теперь лишь по нескольку в самых больших столицах, – или нет, теперь ни одного такого!»»Но кто же живет в этом доме, который великолепнее дворцов?»

«Громаднейший, великолепный зал… В зале около тысячи

ДЕРЖАВИН

«Пространное и великолепное здание, в котором было празднество, не из числа обыкновенных. Кто хочет иметь об этом понятие, прочти, каковы были загородные домы Помпея и Мецената». «Едва ли есть ныне такой властитель, которому бы толь обширное здание жилищем служило».

«Длинная овальная зала, или, лучше сказать, площадь, пять тысяч

человек народа, но в ней могло бы свободно быть втрое больше».

сяч человек вместить в себя удобная». «В доме такой был простор, что можно бы, без сомнения, пригласить такое же или еще большее число гостей».

За вычетом таких технических новшеств, как электричество и экзотический алюминий, прельстивший Чернышевского, основные приметы солнечных домов совпадают, -это обилие стекла и льющийся свет. «Хрустальный дворец» Веры Павловны выстроен не только из лондонского, но и из потемкинского хрусталя («кристалл» у Державина):

ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

«Хрустальный громадный дом». «Все алюминий и хрусталь». «Как ярко освещен зал… в куполе зала большая площадка из матового стекла, через нее льется свет… совершенно, как солнечный».

«Все промежутки окон одеты огромными зеркалами. И какие ковры на полу!»

Сходны и масштабы пиршества:

«…Столы уж накрыты, – сколько их! Сколько же тут будет обедающих? Да человек тысяча или больше».

ДЕРЖАВИН

«Везде блистает граненый кристалл». «Карнизы, окна, простенки, все усыпано чистым кристаллом». «Какой блеск!»;

1. Этой теме, на обширном литературном материале XVIII века, посвящена ценная книга С. Баера: Stephen L. Baehr, The Paradise Myth in Eighteenth-Century Russia. Utopia Patterns in Early Secular Russian Literature and Culture, Stanford, 1991.[↩]
2. См., в частности: Д. С. Лихачев, Поэзия садов. К семантике садово-парковых стилей. Сад как текст, СПб., 1991, с. 89 – 91.[↩]