«Сохраняет традиционную структуру…»

«Литературный процесс», Изд. МГУ, 1981, 237 с.

Изучение этой всеобъемлющей категории имеет уже свою традицию. В статье «О некоторых вопросах истории мировой литературы», датированной 1965 годом, Н. Конрад писал об устойчивости «стремления обобщить и осветить мировой историко-литературный процесс» ¹.

Решение проблемы осуществлялось несколькими путями. Этому способствовало создание в 50 – 70-х годах трудов, освещающих историю отдельных национальных литератур. Большой шаг вперед в теоретическом постижении закономерностей литературного процесса ознаменовало исследование типологических схождений и стадиальной общности в словесном искусстве ряда стран (В. Жирмунский, Н. Конрад, Д. Лихачев, Неупокоева).

Содержательная характеристика литературного процесса была выработана Е. Купреяновой в статье «Историко-литературный процесс как научное понятие» ², которая вошла в сборник «Историко-литературный процесс». Можно обнаружить «родовое» сходство или, точнее, преемственность между этой книгой и рецензируемой коллективной работой.

Е. Купреянова, исследуя структуру литературного процесса, расчленяет его на «типологические грани» (направление, течение, метод, стиль) и «временные, собственно исторические грани» (эпоха, этап, период).

В какой-то мере это деление условно, поскольку «грани» взаимопроникают, но без такого исследования невозможно охватить целое – литературный процесс, «наиболее общую, фундаментальную литературоведческую категорию» ³.

В новом, рецензируемой нами, сборнике Г. Поспелов в статье «Литературный процесс», на наш взгляд, в известном смысле развивает и конкретизирует приведенное выше определение, когда пишет: «…Следует признать основными «ингредиентами»… отдельными струями в общем потоке национальной литературной жизни… большие иди меньшие группы писателей… связанных относительным, но объективным сходством идейного содержания своих произведений… Вероятна, наиболее удобно называть их литературными течениями…» (стр. 15).

Как же ухватить это «сходство идейного содержания произведений»? Задача не из легких, но автор статьи находит верный «ход», стремясь обнаружить нечто; объединяющее всех представителей литературного течения «по тем идеалам, которые создавали себе писатели» (стр. 18).

Идеал – понятие достаточно широкое, включающее совершенное социальное устройство, высшие моральные и эстетические ценности (а в их числе – и связанные с поэтикой того или иного художника). К сожалению, в статье Г. Поспелова понятие «идеал» трактуется суженно, и это неизбежно обедняет наше представление об особенностях рассматриваемых автором литературных течений и творчества отдельных художников. «Таковы, – пишет автор, – гражданско – моралистические идеалы Ломоносова, Сумарокова, Фонвизина, раннего Державина, религиозно-нравственные идеалы Жуковского, Козлова, Подолинского, революционно-либеральные идеалы Пушкина, Грибоедова, Кюхельбекера, Лермонтова, раннего Герцена…» (стр. 18).

Известно, что ни одно определение не может охватить характеризуемое явление целиком. Тем не менее трудно найти оправдание тому, что формула «революционно-либеральные идеалы» не включает многие важнейшие компоненты мировоззрения Пушкина и Лермонтова и в строгом смысле не совсем точна, поскольку не вбирает в себя присущую этим поэтам социальную и эстетическую ориентацию, уходящую в глубины народного сознания.

Надо оказать, что И. Волков («Художественная система как форма исторического развития литературы») заметно ограничивает установку Г, Поспелова на выявление общности идеала, когда заявляет, что Тургенев и Гончаров принадлежат к течению «либерального дворянства» (стр. 48), Из-за этого за бортом дефиниции остается то, что соединяет классиков с нами, с нашим идеалом, то, что составляет непреходящую эстетическую ценность. С избранной им позиции И. Волков относит Л. Толстого к течению «патриархального крестьянства» (там же). В. И. Ленин подчеркивал, что «Толстой стоит на точке зрения патриархального, наивного крестьянина» и «переносит его психологию в свою критику, в свое учение» ⁴. Социальная природа выраженного писателем протеста не может быть игнорирована – это сущностный компонент мира-воззрения Толстого. Но этот компонент прослеживается ив философии, и в социологии, и в художественных произведениях. Вот почему необходимы дополнительные, собственно литературные характеристики, чтобы отнести Толстого к тому или иному литературному течению.

Примененный авторами труда способ классификации используется и для осмысления литературного процесса на Западе, «в западноевропейской литературе критического реализма, – пишет И. Волков, – можно выделить по тому же признаку мощное буржуазно-демократическое течение (Стендаль, Золя, Ромен Роллан, Теккерей, Диккенс, Марк Твен, Генрих Манн, Томас Манн и др….» (стр. 48). Не ясно все же, по какому признаку «выделить». Известно, что Золя – единственный из перечисленных писателей – стоял на позициях утопического социализма. Известно также, что он, в отличие от них, стремился слить воедино социальный и биологический анализ среды и личности. Отнесенная ко всем поименованным писателям характеристика: «мощное буржуазно-демократическое течение» – не может быть подтверждена общностью идеала, хотя их творческие принципы и обнаруживают некоторую близость.

Понятие «течение» нуждается в уточненных определениях, которые бы включали характеристику социально-философской платформы его представителей, их этические и эстетические установки. Предел общему объему информации, заложенной в дефиниции, виден ясно: она не должна быть равнозначной той системе взглядов, которая присуща более широкому понятию – «направление». В то же время вполне очевидно, что четко обозначить реальные черты и границы течения не так-то просто.

Г. Поспелов останавливает свое внимание на закономерной смене эпох как существенной черте мирового литературного процесса. Ученый приходит при этом к выводу, что понятие «стадия» больше соответствует наиболее крупному «ингредиенту» художественной истории человечества. С этим нельзя не согласиться, как и с логическим обоснованием приведенного определения: «Эпоха – это категория хронологическая, стадия – это закономерная ступень исторического (и, добавим, художественно-литературного. – И. Д.) развития, могущая возникать у разных народов в разные эпохи» (стр. 20).

О стадиальности писали и раньше, прослеживая формирование Ренессанса, классицизма, Просвещения и романтизма в разных странах в разное время. Но до сих пор наука улавливала общие черты и национальную специфику однотипных стадий. Новое в концепции Г. Поспелова состоите том, что она включает синхронный срез литературного процесса, когда, скажем, ренессансные черты одной национальной литературы соотносятся с неренессансными явлениями другой национальной литературы, которая в данный период времени проходит через иную стадию художественного развития. Таким образом, возникает реальная возможность на конкретном историко-литературном материале более глубоко, чем раньше, осмыслить закон неравномерного развития словесного искусства. К сожалению, эта плодотворная и перспективная идея далее не получила желаемого развития. Характеризуя стадиальность литературного процесса, Г. Поспелов неожиданно решил произвести реанимацию европоцентристского подхода к изучению мирового литературного процесса. Автор статьи стремится обосновать свой тезис о плодотворности европоцентризма тем, что, как он утверждает, народы ряда европейских стран вышли – «раньше других народов – на авансцену истории мировой художественной культуры и обогатили ее выдающимися творческими достижениями. Это обстоятельство, – заключает Г. Поспелов, – вполне оправдывает «европоцентристский» подход к сравнительному изучению всех национальных литератур мира…» (стр. 27). Вразрез с такой ошибочной трактовкой взаимосвязей культур Востока и Запада В. Хализев («Повторяющееся и неповторимое в литературном процессе») рассматривает европоцентристский подход как анахронизм. И он полагает, что «неуклонно преодолевается «европоцентризм» – печальное наследие исторической науки прошлых столетий» (стр. 91). Как видим, не неуклонно.

В. Хализев в своем анализе стадиальности присоединяется к тем историкам и литературоведам (С. Аверинцев, Л. Баткин и др.), которые раскрыли несостоятельность тезисов Н. Конрада о «мировом Возрождении» (стр. 95 – 97), о том, что эту стадию культурного развития прошли страны Востока. Автор статьи обоснованно усматривает отсутствие последовательного историзма в такой концепции, так как она не принимает в расчет социальный фундамент западноевропейского Ренессанса, его неповторимость и в должной мере не учитывает особенности развития культур Востока, их иную, чем на Западе, социально-историческую почву. В. Хализев не ограничивается критикой несостоятельной идеи, – он ставит вопрос о многостороннем осмыслении литературного процесса, которое подразумевает и исследование типологической близости различных национальных литератур, и изучение «принципиальных несходств между Литературами разных стран, зон, регионов» (стр. 103). Здесь автор единодушен с Г. Поспеловым, который настаивает на Синхронных срезах, учитывающих разнохарактерность и разнотемповость развития отдельных национальных литератур.

Как показали авторы, литературный процесс характеризуется также его жанровым «наполнением». В свое время Ю. Стенник в статье «Системы жанров в историко-литературном процессе» анализировал функциональную природу жанра в историческом плане. Вслед за Г. Поспеловыми («Проблемы исторического развития литературы», 1972) он рассматривал жанр как носителя четко определенного эстетического содержания. Ю. Стенник упоминал также о своеобразном «консерватизме» жанра, проявляющемся в том, что «жанр как бы нейтрален по отношению к неповторимой индивидуальности произведения» ⁵.

Взятое само по себе, это определение выглядит более чем спорным: так называемая «неповторимая индивидуальность произведения» неизбежно накладывает отпечаток и на его жанровую структуру. Однако по сравнению с другими компонентами художественного целого жанр менее динамичен, более устойчив, и это, видимо, породило полемическое утверждение Ю. Стенника о «консерватизме» и нейтральности жанра.

Л. Чернец в «параллельной» статье («К методологии изучения литературных жанров») из рецензируемого нами издания останавливается главным образом на выработанных на Западе и у нас концепциях жанра. Спектр разнородных мнений, изложенных в критическом свете, дает обогащенное представление о сложности постигаемой проблемы.

Из других работ, посвященных отдельным компонентам литературного процесса, надо отметить статью Е. Рудневой «О романтике в русском критическом реализме». Автор тонко выявила «пропорции» и характер романтики в реалистической литератур»- в сопоставлении с ее безусловным доминированием в произведениях романтиков. Благодаря этому наглядно воссоздана сложная связь между двумя литературными направлениями.

Есть ли такая мерка, которая позволяет установить достоинства и масштаб любого произведения искусства?

С. Кормилов пытается найти единый критерий эстетической ценности. Таковым, по мнению исследователя, является историзм. Понимая, что литература нового времени включает в себя высокохудожественные произведения, не воспроизводящие движение истории и развитие личности, он в статье «Художественный историзм и поэтика литературы нового времени» приходит к выводу, что есть не одна, а три категории, которые «охватывают все произведения литературы, дают им предельно общую характеристику» (стр. 146). Это историзм, внеисторизм и антиисторизм. Но если мы скажем, что «Руслану и Людмиле» или «Демону» присущ «внеисторизм», составит ли такое определение содержательную характеристику? И следует ли вырабатывать единый критерий анализа «Капитанской дочки» и «Кавказского пленника»? Вопрос этот – дискуссионный.

Присуща ли системность литературному развитию? Г. Поспелов не приемлет концепцию И. Неупокоевой⁶, согласно которой всемирная литература представляет собой единую макросистему, состоящую из взаимодействующих систем и микросистем. Такой взгляд на литературное развитие не учитывает роли случайности (например, наличие или отсутствие одаренных художников), не принимает во внимание того, что некоторые закономерности литературного процесса носят не столько действенный, сколько потенциальный характер. Поэтому вполне трезво и обоснованно звучит призыв автора: «Будем хотя бы приблизительно» прослеживать через «миллионы» вполне реальных случайностей «красную нить» закономерностей, приходя таким путем к установлению литературно-художественных «систем» в весьма относительном значении этого слова» (стр. 34). Вспомним, что М. Храпченко⁷ распространил понятие «система» на отдельные произведения, на творчество писателя и литературное направление. Развивая эту установку, И. Волков («Художественная система как фирма исторического развития литературы») отыскивает тот главный компонент, который цементирует систему. Он считает, что это метод, который определяет «самые общие «особенности содержания, а следовательно, и формы всей художественной системы» (стр. 53). Но эта формулировка не нашла конкретизации и выглядит даже как-то противопоставленной совсем другому, вызывающему возражения определению: «…Метод определяет структуру художественного содержания, стиль – структуру художественной формы» (стр. 52). Автор вступил в спор с самим собой.

И в ленинградском, и в теперешнем московском сборниках ставится допрос о методологии исследования процессов развития мировой литературы. В первом из названных изданий А. Иезуитов и дыне – В. Тюпа настаивают на том, что, с одной стороны, закономерности литературного процесса могут быть научно осмыслены только при условии, что будет установлено, каким образом они вытекают из социально-исторической почвы и законов социального развития. С другой же стороны, «в ленинской методологии, – писал А. Иезуитов, – вопрос о «внелитературной» обусловленности историко-литературного процесса был тесно связан с вопросом о его внутренних закономерностях развития» ⁸. Понимание, и постоянный «учет» такой двойной взаимообусловленности литературного процесса необходимы не только с точки зрения теоретической, но и с чисто прикладной – чтобы избежать возникающих порой рецидивов как «голого» компаративизма, так и вульгарной социологизации.

Можно с уверенностью объяснить некоторые недостатки московского сборника тем, что исследуемая в нем проблема находится в стадии разработки, когда действуют факторы риска.

Однако кое-какие перекосы вызваны другими, непонятными причинами. Не соответствует истине утверждение, что первая буржуазная революция произошла в Англии (стр. 21). Не может вызвать сочувствие попытка причислить Марка Твена к западноевропейским писателям (стр. 48). Было бы упрощением считать, что у Шекспира жизнь – «царство, где правит случай» (стр. 188). Но есть некоторые основания отметить, что кое-где «правит случай» в самом сборнике. Так, например, ни одна из статей, помещенных в нем, не находится в тех пределах, которые указаны оглавлением. Кроме того, статьи В. Хализева и В. Тюпы непостижимым образом «взаимопроникают», так как небрежно сброшюрованы.

…Литературный процесс, как видим, не только комплексное, многостороннее понятие, постигаемое коллективами ученых. В силу своей сложности он как бы демонстрирует известную «неподатливость» описанию. Поэтому надо отдать должное авторам сборника, настойчиво исследующим литературный процесс как целое и отдельные его компоненты.

г. Даугавпилс

 

«СОХРАНЯЕТ ТРАДИЦИОННУЮ СТРУКТУРУ…»

А. ПЕСКОВ

«Временник Пушкинской комиссии. 1974», Л., «Наука», 1977, 188 с.; «Временник Пушкинской комиссии. 1975», Л., «Наука», 1979, 160 с.; «Временник Пушкинской комиссии. 1976», Л.. «Наука», 1979, 184 с.; «Временник Пушкинской комиссии. 1977», Л., «Наука», 1980, 160 с.; «Временник Пушкинской комиссии. 1978», Л., «Наука». 1981, 168 с.

 

Слова, послужившие заглавием этих заметок, обыкновенно содержатся в редакционных предисловиях к ежегодным выпускам «Временника Пушкинской комиссии».

«Временник» – явление уникальное в нашем литературоведении: это периодическое издание – представитель особой науки в науке, науки, изучающей творчество одного писателя – Пушкина.

Задачи этого издания были четко определены еще в самом первом выпуске серии: «Временник»»стремится всесторонне периодически отражать развитие пушкиноведения в Советском Союзе и за рубежом. Во «Временнике» будут по возможности широко освещаться не только деятельность самой комиссии, но все сколько-нибудь значительные события в области изучения жизни и творчества Пушкина или отражения их в литературе, искусстве или культурной жизни. «Временник» будет периодически оповещать о находках новых рукописей поэта, о новых работах о нем, обо всем, что связано с его именем, помещая предварительные публикации рукописных материалов или небольшие заметки исследовательского характера, обзоры и хроникальные данные» ⁹.

Традиционная структура «Временника», сохраняющаяся на протяжении многих лет, – своеобразный формальный эквивалент того филологического традиционализма, вне которого пушкинистика невозможна. Ибо традиционализм в литературоведении, если он не есть следствие беспомощности литературоведа, прилагающего готовые мерки чужих концепций к предмету своей работы и повторяющего суждения предшественников, служит надежной опорой всякого исследовательского труда.

Это – внимание к научным традициям, позволяющее не повторять сказанного и не открывать открытого. Без профессионального традиционализма невозможна разработка новых путей изучения той или иной проблемы в литературоведении.

Из русских писателей Пушкин, наверное, чаще всех оказывался в роли объекта индивидуальных концепций и субъективных интерпретаций. Логично, что его творчество невольно рассматривалось и рассматривается с учетом развития русской литературы второй половины XIX и XX века. Пушкин, воспринятый сквозь призму послепушкинской литературы, «мой Пушкин», «наш Пушкин», был главным героем многих литературно-критических, философских, поэтических штудий. Модернизация Пушкина и приспособление проблематики и поэтики его произведений к вопросам «сегодняшнего» дня начались вскоре после смерти поэта, и его творчество, трактуемое в плане «чистой» поэтики или «чистой» проблематики, породило обширную литературу – от Писарева и Достоевского до Марины Цветаевой и современных интерпретаторов пушкинской поэзии и прозы.

Но есть другой принцип в исследовании Пушкина. Связан он с работой над пушкинскими рукописями, с датировкой и атрибуцией текстов, с вопросами об источниках и реминисценциях, с фактами биографии поэта и проявляется, когда исследователь имеет дело не с Пушкиным вообще, а с Пушкиным первой трети XIX столетия, с «Пушкиным, изучаемым в контексте его времени.

Пушкинистика, оперирующая фактами и документами и опирающаяся на принципы конкретно-исторического изучения литературных текстов, представлена во «Временнике Пушкинской комиссии». Отказ от «моего Пушкина» в пользу «Пушкина как такового», стремление прочитать Пушкина не только самобытно, но и адекватно требуют от исследователя сознательного самоограничения и профессионализма в подходе к материалу. Так же как, не умея разбирать почерка Пушкина, невозможно прочитать рукописи, написанные его рукой, так и не зная фактической (историко-культурной, литературной, бытовой и т. д.) подоплеки его произведений, нельзя эти произведения верно понять.

«Установка на факты» определена уже в самих «безличных» и объективированных названиях традиционных разделов «Временника»: I. Материалы и сообщения; II. Обзоры; III. Мелкие заметки (в двух последних «Временниках» этот раздел озаглавлен: Заметки); ГУ. Хроника. Своеобразную «безличность» можно усмотреть и в самих статьях, помещенных во «Временнике». «Безличность» – в установке на научную истину, в самом типе анализа материала, в том, что авторы уклоняются от оперирования предвзятыми оценками и субъективными впечатлениями, подвергая собственное мнение контролю документа я факта.

Центральное место в первом разделе занимает публикация новых материалов. Сам жанр – публикация неизданного – требует от публикатора точности и эрудиции. Авторы «объяснительных записок» к новым материалам, как правило, лаконичны, их комментарии предельно информативны. Их собственная речь подчинена материалу и служит ему сжатым историко-культурным комментарием.

В первом разделе «Временников» за 1974 – 1978 годы помещено, правда, лишь одно сообщение, – касающееся непосредственно творчества Пушкина, – статья Р. Теребениной, в которой исследовательница впервые публикует неизвестные до сего времени записи рукой Пушкина стихотворений «Твой и Мой» и «Экспромт на А.<гареву>» {«Временник. 1974»). Следует заметить, что и в предшествовавших выпусках Р. Теребенина также помещала статьи, посвященные публикации и анализу пушкинских автографов¹⁰.

Остальные материалы раздела – это письма и мемуарные свидетельства о Пушкине его современников отклики на смерть Пушкина, отзывы о Пушкине во второй: половине XIX веса, новые данные о знакомых поэта. Обращают на себя внимание публикации И. Ямпольского «Неизданные стихотворения и письма А. Н. Майкова о Пушкине» («Временник. 1975»), В. Вацуро «Из неизданных откликов на смерть Пушкина» («Временник. 1976»), А. Глассе «Дуэль и смерть Пушкина по материалам архива вюртембергского посольства» («Временник. 1977»), сообщения Л. Аринштейна «Одесский собеседник Пушкина» и А. Эфроса «Портрет Пушкина, рисованный К. Н. Батюшковым» («Временник. 1975» и «Временник. 1976»).

Другой тип статей, помещенных в первом разделе, связан с историко-литературным объяснением пушкинских текстов, с анализом истории создания отдельных произведений, с уточнением их датировок, с определением источников (см. статьи В. Вацуро «Великий меланхолик» в «Путешествии из Москвы в Петербург» – «Временник. 1974» и «К истории элегии «Простишь ли мне ревнивые мечты…» – «Временник. 1978»; С. Фомичева «К творческой истории поэмы «Домик в Коломне» – «Временник. 1977» и «Подражания Корану». Генезис, архитектоника и композиция цикла» – «Временник. 1978»; Р. Иезуитовой «Стихотворение Пушкина «Всем красны боярские конюшни» как опыт создания «простонародной баллады» – «Временник. 1975»; Н. Петруниной «К творческой истории романа «Дубровский»; Р. Гороховой «Пушкин и элегия К. Н. Батюшкова «Умирающий Тасс»- «Временник. 1976»).

Замечено, что 1970-е годы – время повышенного интереса к конкретно-историческому анализу, к «археологическому» литературоведению, к литературоведению «конкретному». Особое значение приобретает установление «маленьких» истин в частных случаях: в вопросах об источниках, датировке, атрибуции и т. п. «Маленькие» истины – основа всякого серьезного открытия, выводящего в широкий круг проблем. Во «Временнике» нет статей, претендующих на то, чтобы перевернуть имеющиеся представления о Пушкине в целом (да и вряд ли это возможно в пределах историко-литературного подхода). Пушкинистика – «цеховая» наука, и потому специфическую роль играет в статьях «Временника»»история вопроса». Ибо не только произведения Пушкина, но и отдельные его фразы, черновые пометы и т. п. имеют свою историю изучения. Поэтому новое в статьях «Временника« утверждается с учетом уже проделанной пушкинистами старших поколений работы. Отличным подтверждением тому служит статья

В. Вацуро, комментирующая реплику Пушкина о «великом меланхолике» в «Путешествии из Москвы в Петербург» («Временник. 1974»). В этой работе развитие мысли В. Гиппиуса ведет к анализу интереснейшей проблемы «конструирования» Гоголем в 40-е годы собственной личности по модели характера Пушкина: «В собственных глазах Гоголь превратился в «великого меланхолика» с «редкими минутами веселости». Он воспроизводил схему характера Пушкина – ту самую, которую набросал когда-то Пушкин в неизвестных Гоголю черновиках главы «Москва»…» («Временник. 1974», стр. 63).

Уважение к научной традиции – отличительная черта большинства статей «Временника». Так, в работе Л. Аринштейна «Одесский собеседник Пушкина» («Временник. 1975») содержатся новые, весьма интересные сведения о докторе-англичанине У. Хатчинсоне – том «умном афее», взглядами которого живо интересовался Пушкин. При этом Л. Аринштейн не забывает сослаться на труды своих предшественников, собравших материал к биографии «умного афея».

Внимание к «истории вопроса» диктует и сама эта история. Всем известная стихотворная фраза «И я бы мог, как шут», расположенная в одной из пушкинских тетрадей рядом с рисунками, изображающими казнь декабристов, не однажды интерпретировалась пушкинистами, каждый из которых стремился домыслить и истолковать эти слова (С. Венгеров, Д. Благой, А. Эфрос, М. Цявловский, Т. Цявловская). Предполагалось: Пушкин считал, что он мог быть также повешен вместе с декабристами. Л. Лотман в статье, так и озаглавленной: «И я бы мог, как шут <…>» («Временник. 1978»), оспаривает подобную интерпретацию. Она исследует материалы, относящиеся к последнему периоду пребывания Пушкина в Михайловском в 1826 году, и привлекает к анализу перевод романа В. Скотта «Айвенго», вышедший в Петербурге в 1826 году под названием «Ивангое, или Возвращение из крестовых походов». Книга эта была приобретена Пушкиным, и на ней сохранились его рисунки (в том числе и рисунок виселицы). На основе сопоставления фактов Л. Лотман выдвигает следующую гипотезу: пушкинская строфа содержит намек на шута из романа В. Скотта, «вступившего в неожиданно прямой контакт с самодержцем, говорившего с ним о логике поведения его непокорных подданных и намекавшего на милость к ним» («Временник. 1978», стр. 55).

Своеобразным методологическим центром служат «Заметки на полях» («Временник». 1973, 1974, 1976) покойного редактора всех вышедших к настоящему моменту «Временников» Михаила Павловича Алексеева. «Заметки на полях» во «Временнике» на 1976 год («К «Сцене из Фауста» Пушкина»; «Пушкин и французская народная книга о Фаусте») почти целиком посвящены «истории вопроса» и представляют замечательный пример как научно обоснованной полемики с коллегами по пушкиноведческому «цеху», так и уважительного внимания ко всему имеющему ценность в трудах других ученых.

Специальный раздел «Временника» отведен для «Мелких заметок». Короткие статьи, публикуемые здесь, фрагментарны, они не претендуют на обобщающие выводы, являя собой скорее мозаику попутных наблюдений (см. статьи Д. Шарыпкина «Пиковая дама» и повесть Мармонтеля «Окно»; С. Азбелева «Пушкин и «побоище Мамаево» – «Временник. 1974»; П. Заборова «Статья о Пушкине во французском журнале 1838 г.» – «Временник. 1975»; Л. Фризмана «К заметке Пушкина «Об Андре Шенье»; А. Формозова «Заметки о Пушкине (комментарий археолога)» – «Временник. 1976»; П. Филатова «Заметки краеведа о «Капитанской дочке» – «Временник. 1977»).

В «Мелких заметках»»Временника» отчетливо сказывается одна черта современной пушкинистики, которую можно было бы определить как «дополнительность». Пушкинист в настоящее время не столько открывает нечто принципиально новое, сколько досказывает недоговоренное предшественниками, комментирует непрокомментированное, указывает на не замеченное прежде.

«Дополнения» в разделе «Мелкие заметки» – это по преимуществу фиксация неучтенных фактов: Ю. Левин указывает на незамечавшуюся до сих пор параллель между изображением гробовщика в одноименной повести Пушкина и в «Записках Пиквикского клуба» Диккенса («Временник. 1974»), В. Вацуро приводит оставленные без внимания отзывы о Пушкине в письмах его современника П. П. Татаринова к Н. И. Бахтину («Временник. 1975»), Ю. Лотман комментирует лицейское прозвание Пушкина «смесь обезьяны с тигром» («Временник, 1976»), отмечает реминисценции из Данте в посланий к В. Л. Давыдову и в «Медном всаднике» («Временник. 1977»), П. Заборов обращает внимание на не замеченный в пушкиноведении эпизод полемики вокруг Пушкина во Франции конца 1830-х годов («Временник. 1975»).

Принципы конкретного историко-литературного анализа отнюдь не исключают появления во «Временнике» заметок, предлагающих заведомо гипотетические толкования фактов. Но в тех случаях, когда догадки имеют лишь предположительный характер, авторы статей и не настаивают на их неопровержимости, а представляют свои соображения как гипотезы, остающиеся, по выражению одного из авторов, «в рамках приблизительности и предположения» и основанные на «дополнительных соображениях относительно датировки, цели, повода, происхождения и содержания» пушкинских текстов («Временник. 1975», стр. 117).

Примечательна в этом отношении заметка Н. Зубкова «О возможных источниках эпиграфа к «Бахчисарайскому фонтану». В ней автор предлагает считать одним из источников эпиграфа к поэме строку из стихотворения современника Пушкина поэта В. Филимонова «К друзьям отдаленным «: «Друзей – иных уж нет, другие – в отдаленьи». Но при этом Н. Зубков подчеркивает, что «гипотеза о стихотворении Филимонова как об одном из прямых источников пушкинского эпиграфа вряд ли может быть строго доказана, как и большинство, впрочем, гипотез подобного рода», («Временник. 1978″», стр. 111).

Благодаря ежегодно публикуемым в разделе «Обзоры» спискам литературоведческих работ о Пушкине, появившихся в текущем году (составитель В. Зайцева), «Временник» имеет безусловную библиографическую ценность. Жаль только, что пушкинианы «Временника» публикуются без соответствующих именных и предметных указателей (аналогичное сожаление можно высказать и по поводу самих сборников в целом). Жаль также, что рецензии на работы о Пушкине, регулярно появлявшиеся в первых выпусках «Временника» (1963, 1964, 1965), сейчас печатаются крайне редко.

Раздел «Хроника» отведен для заметок, информирующих о работе пушкинских музеев, об открытии новых памятников Пушкину, о праздновании пушкинских юбилеев.

В шестнадцатом выпуске («Временник. 1978») помещен указатель статей всех предыдущих сборников серии.

Несмотря на то что «Временник», а также другой, непериодический, орган – «Пушкин. Материалы и исследования» (к настоящему времени вышло девять томов этого издания) выполняют важные задачи конкретно-исторического исследования творчества Пушкина, в области пушкиноведения существуют некоторые нерешенные проблемы, постановка и разработка которых чрезвычайно уместна именно на страницах специального органа.

Одной из неотложных и первоочередных задач является подготовка нового академического собрания сочинений Пушкина. В принципе материалы, сообщения, обзоры, мелкие заметки «Временника» так иди иначе выполняют необходимую червовую работу, без которой немыслима подготовка научного комментария к пушкинским; текстам. Но в настоящее время сложилась достаточно парадоксальная ситуация.

В распоряжении читателей имеется великолепно изданное академическое издание Полного собрания сочинений Пушкина (1937 – 1949) в 16-ти томах, однако издание это снабжено только источниковедческими примечаниями; некоторые из томов были выпущены крайне малым тиражом (7 – 8 тысяч экземпляре»), отчего издание уже давно является библиографической редкостью; из ряд» томов ввиду сокращения объема издания была, изъята часть материалов. На эти и другие недостатки большого академического издания неоднократна указывали многие ученые (Б. Мейлах, С. Бонди, Н. Измайлов и др.).

Другие наиболее полные собрания сочинений Пушкина – «малые» академические десятитомники и Собрание сочинений в 10-ти томах, выпускавшееся издательством «Художественная литература», – при их очевидных достоинствах не могут восполнить существующие пробелы: варианты пушкинских текстов публикуются здесь крайне выборочно, комментарии чрезвычайно сжаты.

Вероятно, в связи с будущей подготовкой нового «большого» академического издания значительную роль может сыграть и «Временник

Пушкинской комиссии».

1. Н. И. Конрад, Запад и Восток, М., «Наука», 1966, с. 446.[↩]
2. »Историко – литературный процесс», Л., «Наука», 1974. [↩]
3. В. Н. Купреянова, Историко-литературный процесс как научное понятие. – В кн. «Историко-литературный процесс», с. 5.[↩]
4. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 20, с. 40.[↩]
5. «Историко-литературный процесс», с. 175.[↩]
6. См. ее книгу «История всемирной литературы. Проблемы системного и сравнительного анализа», М., «Наука», 1976.[↩]
7. В статье «Размышления о системном анализе литературы» («Вопросы литературы», 1975, N 3).[↩]
8. »Историко-литературный процесс», с. 47. [↩]
9. »Временник Пушкинской комиссии. 1962″, М. -Л., Изд. АН СССР. 1963, с. 7. [↩]
10. Р. Теребенина, Автограф послания Пушкина к З. А. Волконской и его история («Временник. 1972»); Р. Теребенина, Неизвестная запись Пушкина к «Слову о полку Игореве» («Временник. 1973»).[↩]