Снимается документальное кино. Саша Соколов

Лица современной литературы

Максим ГУРЕЕВ

Снимается документальное кино

Саша Соколов

Он подобен кустодии, той самой страже при Вратах Иерусалимского Храма, надменен, пунктуален, немногословен, всем видом своим призывает к смирению.

Он предваряет части, или главизны, текста, содержит краткое их описание, а также эпиграф, он же — посвящение, впрочем, порой и овеваем тончайшей папиросной бумагой.

И вот, щелкнув каблуками, рекомендуется по-армейски кратко и по-прусски четко, презрительно сжав при этом губы: «Шмуцтитул, от немецкого Schmutztitel».

Опять же отмечает дни служения грифелем на деревянной доске, хронометрирует некоторым образом, «пе-ре-чис-ляет».

Например, 1990 год.

Весьма убогого обличия печатный продукт — горчичного оттенка дешевая газетная бумага, подслеповатый шрифт, рассохшийся до состояния янтарной пыли типографский клей. Это «минусы»!

К «плюсам» следует отнести твердую глянцевую обложку и немыслимый тираж в 75 000 экземпляров, отпечатанный в Твери, скорее всего по инерции, агонизирующей советской книгоиздательской индустрией.

Шмуцтитул абсолютно пустынен и угрюм, чем-то даже и напоминает бетонный забор где-нибудь в предместьях Коптева или Тимирязевского парка.

Более того, вызывает раздражение своей претенциозной нищетой, рискует быть употребленным по не имеющей к изящной словесности надобности, если бы не одно краткое, почти нечитаемое посвящение, вынесенное в правый верхний угол: «Слабоумному мальчику Вите Пляскину, моему приятелю и соседу».

Теперь воспользуемся услугами воображения и переместим события на 17 лет вперед.

Шмуцтитул встречает нас так, будто эти самые годы и не пролетели.

Разве что изрядно обветшал, но не потерял своего худородного достоинства.

То же посвящение, что характерно, но теперь оно снабжено отнюдь не каллиграфически выполненной от руки припиской.

Итак, читаем: «Слабоумному мальчику Вите Пляскину, моему приятелю и соседу, и Максиму Гурееву, коллеге и мыслителю».

Смущение нарастает по причине параллельно нарастающего недоумения: «Кто эти люди, чей статус заявлен столь неоднозначно, — страдающий слабоумием мальчик, мыслитель, сосед, коллега?»

Ответ на этот вопрос, что и понятно, будет носить весьма развернутый характер.

Так случилось, что осенью 2007 года я оказался в Коктебеле.

Было бы ошибкой, чтобы не сказать — лукавством, утверждать, что произошло это по воле случая. Нет, не по воле случая!

В конце августа мне позвонил мой старинный приятель по фамилии Смуров (он же Дмитрий Сучков) и сообщил, что великий Саша Соколов, автор любимейших романов «Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Палисандрия», в данный момент времени находится в Коктебеле. Точнее сказать, провел в Коктебеле весну и лето и в октябре намерен через Украину отправиться восвояси.

Куда? Сказать трудно, потому как в лексиконе Саши данное слово — «восвояси», — разумеется, существует, но не имеет сколько-нибудь смыслообразующего назначения. Канада и Флорида, Италия и Словения, Украина и редко (очень редко) Россия в виде Москвы.

Изрядно!

Или:

— Был бы гвардии он завтра ж капитан.

— Того не надобно; пусть в армии послужит.

— Изрядно сказано! Пускай его потужит…

Да кто ж его отец?

Яков Борисович Княжнин

(1740-1791)

Итак, информация повергла меня в шок.

Далее последовали весьма скомканные сборы, объяснить скоропалительность которых людям непосвященным было абсолютно невозможно, и невнятные, порой сбивчивые, речи о том, что предстоящая встреча с единственным набоковским выдвиженцем есть шанс, выпавший по воле громовержца и Тучегонителя, звучали по большей части всуе.

Стало быть, не воспользоваться таким шансом — просто преступно.

Несколько слов о формальностях.

Повод встречи с Сашей был придуман все тем же Сучковым-Смуровым.

Зная о том, что последние годы, если быть точным — начиная с 1996-го, я снимаю документальное кино, он предложил мне снять кино про Сашу, благо в России о нем никто не снимал, а общаться с тележурналистами с федеральных каналов Соколов категорически отказался. Мысль показалась мне весьма интересной, да и повод познакомиться с «русским Селинджером» был найден.

Первая наша встреча произошла в доме бывшего СМОГиста поэта Владимира Алейникова, у которого Саша и квартировал, видимо, по старой дружбе.

Пауза обещала стать МХАТовской.

Соколов не появлялся.

Единственным известным мне на тот момент фотографическим изображением автора «Школы для дураков» был знаменитый «квадрат» Валерия Плотникова, на котором Саша, будучи облаченным в старого образца австрийскую шинель с отстегнутыми погонами, неотрывно смотрел в объектив фотокамеры.

Взгляд этот навевал ощущение запредельного.

Всматриваясь в эту карточку начала 90-х, я пытался понять, каким может быть на самом деле этот человек. Попытка, увы, всякий раз заканчивалась безрезультатно — курит трубку, носит шляпу, увлекается игрой в шахматы, немногословен, предпочитает дорогой французский коньяк и кофе, в меру учтив и абсолютно закрыт, надменен, само собой?

Вот разве что старорежимная австрийская шинель входила в этот ребус с каким-то своим особым смыслом, или не входила вообще!

Кстати, повод поговорить о легендарной набоковской надменности Саши предоставился много позже.

Все дело в том, что это столь необходимое каждому великому русскому писателю качество было унаследовано им от бабушки Антонины Александровны, той самой, которой, по словам Соколова, был посвящен в годы оны знаменитый романс «Отцвели уж давно хризантемы в саду…».