Симфония языка: «Триптих» Саши Соколова и его музыкальные мотивы

Писатель, или же проэт, как он сам себя называет, Саша Соколов глубоко убежден: язык — это прежде всего музыка. Он не раз утверждал, что необходимо найти верный звук, подходящую интонацию, мелодию фразы. Несмотря на длительную эмиграцию, писатель сохраняет глубинную связь с русской культурой и русским языком.

Часто в научных работах, посвященных исследованию трех его романов («Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Палисандрия»), речь идет о стилистике текстов и о том, как сам язык порождает фигуры и сюжет¹, однако для Саши Соколова сюжет не главное:

Сюжет — меня эта сторона литературы никогда не увлекала. Сюжет — это надуманная вещь, сюжет — это на продажу. Для меня важно, как работает язык, этот своего рода лингвистический танец. Если бы я родился в другое время, в другом месте, в другой семье, я бы стал композитором, потому что язык одна из форм музыки [Гуреев 2011: 165].

Я сочетаю слова. Когда вижу, что слова не сочетаются, я просто не использую эту пару или тройку слов. Они должны как-то перекликаться между собой — не только по смыслу, но и по звуку. Это напоминает, видимо, такую композиторскую работу. Наверное, я мог бы быть композитором, если бы родился где-то в музыкальной стране <…> Язык — это же музыка, данная нам свыше, но мы этого часто не ценим [Кочеткова 2017].

Соколов играет с идеей о том, что музыка в своих формах и структурах подражает языку. Язык для него — одна из музыкальных форм. Только пользуясь языком-музыкой, проэт обладает возможностью «быть новым»:

Я говорю, естественно, только о языке, тематики для меня нет, все темы, все сюжеты давно исчислены и изучены в теории литературы. Единственно, где можно быть новым, это в языке. Это и инструмент, и философия <…> Я иду от звука, а звук как зерно, из которого вырастает все остальное [Подшивалов 1989: 2].

«Вещь должна звучать, как симфония», — полагает Саша Соколов [Врубель-Голубкина 2011]. Однако чтобы ценить эту вербальную симфонию, надо уметь слушать, а это редкое качество, согласно Саше Соколову. Вот поэтому он утверждает, что его последнее произведение «Триптих» (2011) «многие люди совершенно не поняли. А я знаю, что это хорошо. Главное — понимание того, как нужно читать этот текст: это же музыкально все. А люди, даже образованные, даже интеллектуалы, многие просто не умеют читать — они не слышат музыки текста. А для меня это самое важное» [Кочеткова 2017].

Писатель рассказывает: «У меня же был с детства музыкальный слух, абсолютный слух. Я хорошо пел. Меня даже приглашали в хор мальчиков Большого театра, но я отказался, потому что неудобно перед друзьями, одноклассниками, будут говорить: вон певчая птичка, дескать. Я действительно язык хорошо слышу. Я ведь пишу по звуку» [Кочеткова 2017]. Кроме пения, Соколов «в детстве, отрочестве и юности <…> музицировал на аккордеоне» [Наполитано 2017–2020]. Не случайно, что известный «ученик такой-то» в «Школе для дураков» (1976) берет уроки аккордеона, но его отец критически относится к учителю: «Будь моя воля, они бы у меня попиликали, моцарты фиговы <…> будь моя воля, он бы потрубил у меня где положено». Отец ученика говорит от лица тех, кто не умеет ценить искусство музыки и, соответственно, искусство Соколова.

Проэт Соколов восхищается Велимиром Хлебниковым, творчество которого, кстати, считает более сложным, чем свое собственное: «Нужно несколько лет подготовки, чтобы пробиться к Хлебникову. Но это стоит того. И уже после Хлебникова Соколов покажется совсем легким» [Подшивалов 1989: 2]. Хлебников, видевший в словах звук и разум, для Соколова не только прекрасный стилист. Он воплощение Поэта, Творца. Соколов утверждает, что открыл для себя впервые стихи Хлебникова в 1962 году. В 1985 году по случаю столетия со дня рождения великого поэта русского авангарда Соколов посвящает ему короткий текст, который читает по радио:

Знакомство с золотописьмом тончайших жил², о котором «до» только слухом, стало школой неслыханной дерзости. В свою последнюю подшинельную ночь я навсегда осознал, что если выпевается бобэоби, то не следует наступать на уста собственной песни и приискивать эвфемизмов. И когда лиэлола боарро, а люнулула изазо, то нужно кричать об этом во всеуслышание. Открытие завораживало. Хотелось пельси пипапи. Хотелось бируры и гигогаго. Хотелось крылышковать <…> Юношам брюсовским, бледным, с горящим взором, и юношам маяковским, румяным, обдумывающим житье: поступайте по Хлебникову, живите-ка беззаботно, усмеяльно смеясь. Но творите, всемерно мытарясь, всемирно скитаясь.

Хлебников. В этой судьбе проблема «художник и общество» сказалась со всею неразрешимостью. Искусство — средство познания неисповедимых путей. Художник, обреченный на странствия по ним, — Агасфер. Он — живой и бродячий иероглиф вопроса. Вопросы, которые он предлагает миру, не имеют ответов. А значит, и эта согбенность неисправима. Явление Агасфера народу — тревожно.

1. Об этом см., например, статьи Д. Б. Джонсона, Ольги Матич, Александра Богуславского, Александра Жолковского. Также важны статьи П. Вайля и А. Гениса [Вайль, Генис 1993], Г. Витте [Witte 1989], недавние работы И. Маркезини [Marchesini 2012], С. Кормилова [Кормилов 2011], Н. Албанезе [Albanese 2017], C. Дивакова [Диваков 2013].[↩]
2. Явная цитата из «Кузнечика» Велимира Хлебникова («Крылышкуя золотописьмом тончайших жил…»). В тексте также присутствуют цитаты из «Бобэоби», «Заклятия смехом», из пьесы «Боги», из «Во весь голос» Владимира Маяковского («…становясь / на горло / собственной песне»). Соколов сочинил этот текст по просьбе Игоря Померанцева, который в 2013 году решил его записать на сайте «Радио Свобода».[↩]