С. И. Пискунова. От Пушкина до «Пушкинского дома»: очерки исторической поэтики русского романа

С. И. Пискунова. От Пушкина до «Пушкинского дома»: очерки исторической поэтики русского романа. М.: Языки славянской культуры, 2013. 272 с.

В центре внимания С. Пискуновой — развитие на «русской почве» — в русской литературе XIX — XX веков — особого типа романа, а именно — романа «сервантесовского типа» (М. Соколянский). С помощью данного термина автор книги обозначает «созданную автором «Дон Кихота» <…> базовую модель новоевропейского романа, которую мы будем именовать «романом сознания»» (с. 7).

Важнейшей методологической установкой исследования, определяющей, на наш взгляд, его актуальность и вместе с тем, создающей целый ряд трудностей, на которые мы укажем далее, является то, что «судьба «романа сервантесовского типа»» в русской литературе изучается в книге С. Пискуновой не в сравнительно-историческом, а в историко-поэтологическом ракурсе. Если «миф» о Дон Кихоте, восприятие образов (прежде всего образа главного героя) и тем романа Сервантеса в русской литературе и культуре изучены достаточно подробно (на что автор книги указывает в многочисленных ссылках), то влияние жанровой формы «Дон Кихота» на развитие романного жанра в русской литературе остается «вне поля зрения ученых» (с. 20). Именно поэтому С. Пискунова акцентирует внимание не на конкретных влияниях текста и образов «Дон Кихота» на произведения русской литературы двух последних веков, а на преемственности по линии жанрового целого, природа которого раскрывается исследователем с помощью бахтинского понятия «память жанра».

Под романом «сервантесовского типа» («романом сознания») С. Пискунова понимает текст, «в сотворение которого вовлекаются три основных субъекта: автор — герой — читатель» (с. 241). Для романа сознания, следовательно, характерно также размывание границ между «книгой» и «жизнью», онтологическое уравнивание (с. 214) автора и героя, «двойственное» (серьезно-смеховое) отношение автора к герою (с. 8). При этом роман сознания автор книги считает необходимым отличать от метаромана, хотя последний исследователем понимается, на наш взгляд, несколько неопределенно и сугубо формально: как «тип организации повествования» — «роман о романе» или, еще шире, «текст в тексте» (с. 7). При таком понимании «метароман» действительно, как это справедливо отмечает С. Пискунова, оказывается гораздо «старше» жанра романа «сервантесовского типа»¹.

Чтобы прояснить содержание понятия «роман сознания» автор книги обращается к философскому пониманию «сознания», опираясь на неокантианское и феноменологическое разграничение «сознания» и «психики» как, с одной стороны, атрибута личности, а с другой — объекта научного познания (с. 214). Также С. Пискунова обращается к «Проблемам поэтики Достоевского» М. Бахтина, фактически отождествляя (без должных оговорок!) «роман сознания» с «полифоническим романом» (с. 214) и отграничивая его (опять-таки со ссылкой на Бахтина) от романа психологического.

Заявленная автором книги концепция «сервантесовского» типа романа как жанровой модели для русского романа XIX-XX веков выглядит привлекательной и научно перспективной. Но подлинную убедительность концепции в рамках заявленного исследователем историко-поэтологического подхода могло бы придать если и не подробное описание «теоретической» модели «романа сознания» как жанрового целого (а, напомним, автор книги рассматривает «сервантесовский» роман не как «манеру», а именно как «жанр», с. 8), то хотя бы стремящееся к полноте перечисление «набора признаков» данной романной формы в их взаимосвязи. Но именно такого перечисления (не говоря уже об описании) в книге С. Пискуновой не обнаруживается.

Отмеченные выше черты «романа сознания», как его понимает исследователь, упоминаются в разных частях книги. Обязательность же их присутствия в тех или иных романах, продолжающих, по мнению С. Пискуновой, сервантесовскую традицию, исследователем скорее даже отрицается: «конечно, обозначенные здесь черты романа «сервантесовского типа» проявлялись у последователей Сервантеса далеко не в полном «наборе признаков», часто сущностно переосмыслялись и даже полемически переакцентировались» (с. 8). При этом «Дон Кихот» (в качестве «памяти жанра» новоевропейского романа, с. 9) часто «оказывался включенным в состав сложных многожанровых конфигураций (каковой по сути является и сам жанр романа)» (с. 9).

Пластичность и «пограничный» (с. 236) характер романного жанра, разумеется, невозможно отрицать. В число возможных преемников жанрового нововведения Сервантеса включаются те авторы, в текстах которых представлены только отдельные признаки романа «сервантесовского типа», например: «образ героя-«книжника»» и потенциального писателя <…> включение истории создания романа в сам роман» (с. 8). Однако столь широкий охват существенным образом размывает границы рассматриваемого С. Пискуновой явления и снижает научный потенциал понятия. Выходит, что «сервантесовское начало» (с. 9) можно выявить в большей части романов Нового времени, главным же образом, среди упоминаемых автором книги «метароманов». Однако обратимся к конкретным разборам важнейших текстов русской литературы, которые занимают большую часть книги.

Данные разборы расположены в книге С. Пискуновой по хронологическому принципу (от «Евгения Онегина» до «Пушкинского дома»). Им предшествует «теоретическая» глава, в который оговаривается используемый в книге историко-поэтологический подход. Завершается же книга Приложением, в которое помещены теоретические же статьи о жанре романа и «архжанре» мениппеи (с. 244). Заявленный в подзаголовке жанр книги — «очерки» — оправдывает некоторые вольности в выборе материала и в тематике (о чем сам автор говорит на странице 9).

В первых двух частях книги, посвященных разбору отдельного текста, представлен опыт типологического сопоставления «Дон Кихота» и «Евгения Онегина», а также выявлены связи (на уровне «памяти жанра», с. 39) между «Капитанской дочкой», испанской пикареской и романом Сервантеса. Следуя за С. Бочаровым, сопоставляющим в статье «О композиции «Дон Кихота»» романы Пушкина и Сервантеса, С. Пискунова справедливо предлагает соотнести данные тексты не по линии связи образов, а как жанровые единства (с. 26). Сходство романов исследователь усматривает, в частности, в специфике взаимодействия автора и героев (а эта сторона произведения особенно важна для романа как жанра). Убедительным представляется соотнесение (через романы В. Скотта) «Капитанской дочки» с испанской пикареской. При этом соотнесение также проводится не на уровне образов и тем, а жанровых признаков.

Далее судьбы романа «сервантесовского типа» в русской литературе XIX века прослеживаются С. Пискуновой на материале творчества Гоголя и Достоевского. Так, Гоголь — как автор «Мертвых душ» — «монологизирует», по мнению исследователя, «жанр романа сервантесовского типа» (с. 63). Ранняя проза Достоевского (от «Бедных людей» до «Униженных и оскорбленных») на уровне «памяти жанра» — через так называемую «донкихотскую ситуацию» (Л. Пинский) — сопоставляется автором книги с романом «сервантесовского типа» (с. 84). «Именно как роман» (с. 94), то есть в жанровом аспекте, сопоставляется с «Дон Кихотом» и «Идиот» (исследователь резонно отказывается от «уже исчерпавшего себя внеконтекстуального сопоставления образов князя Мышкина и Дон Кихота», с. 94).

Если в исследованиях, посвященных русской литературе XIX века, С. Пискунова старается четко следовать избранному историко-поэтологическому подходу, предполагающему изучение развития на русской почве «романа сознания», и такая методологическая последовательность приводит к хорошим результатам, то исследования «судеб» романа «сервантесовского типа» в русской (и, частично, зарубежной) литературе ХХ века выглядят, в целом, более «пестрыми» и качественно неоднородными. Автор, продолжая декларировать историко-поэтологический метод, на наш взгляд, иногда слишком увлекается поиском конкретных «влияний», образными и текстуальными сопоставлениями (сомнительное увязывание «Мы» и драмы П. Кальдерона «Жизнь есть сон» (с. 167-168), вызывающее еще больше вопросов сравнение прустовского Марселя и Дон Кихота (с. 221-222) и т. п.), отвлекается на параллельные, пусть и значимые проблемы («Мы» и «эллинистические любовно-авантюрные романы» (с. 165), «Чевенгур» и «цикл рыцарских романов-повестей» — с. 186 и т. д.). При этом, если в очерке о «Чевенгуре» сопоставление с рыцарским романом выглядит убедительно, то заявленная в заглавии (с. 175) трактовка «Чевенгура» как «деконструированного» (там же) «Дон Кихота», на наш взгляд, не получает в тексте очерка должного обоснования.

Более продуктивными в научном отношении являются разборы «Петербурга» А. Белого и «Творимой легенды» Ф. Сологуба. Так, «Петербург» рассматривается как роман «сервантесовского типа», которому присущи «самосознательность (авторефлексивность) и металитературность» (с. 131). Еще один символистский текст — «Творимая легенда» Ф. Сологуба — через посредство романа Гете «Годы странствий Вильгельма Мейстера» — сопоставляется, с одной стороны, с аллегорической прозой и поэзией XVII-XVIII веков, с другой — с «Дон Кихотом» (с. 151).

В заключение еще раз заметим, что разная степень «успешности» применения концепта «роман сервантесовского типа» («роман сознания») к произведениям русской литературы XIX-XX веков в книге С. Пискуновой, в первую очередь, обусловлена недостаточной отрефлектированностью границ и объема центрального понятия, а также его связей с ближайшими по смыслу понятиями «метаромана» и «полифонического романа». В то же время сама попытка историко-поэтологического соотнесения основополагающей для европейских литератур Нового времени модели романа «сервантесовского типа» с русской романной традицией представляется интересной и плодотворной.

Ю. ПОДКОВЫРИН

г. Кемерово

1. Более широкое и адекватное, на наш взгляд, понимание метаромана именно как жанра (то есть как формально-содержательного целого) представлено в работах В. Зусевой-Озкан. Характерно, что в этих работах «первым метароманом в истории европейской литературы» назван именно «Дон Кихот» (Озкан В. Б. Метароман как проблема исторической поэтики. Автореф. дис. докт. филол. наук. М., 2013. С. 5).[↩]