С. А. Макуренкова. Онтология слова: апология поэта. Обретение Атлантиды

С. Макуренкова продолжает разрабатывать идеи своей монографии «Джон Данн: поэтика и риторика» (1994). Тот же образно-концептуальный ряд: ритуал смерти, символ бабочки, этапы риторического фиксирования «искусства умирания». Главная типологическая параллель теперь призвана восстановить в качестве праосновы «табуированную» эпистему минойской культуры. Выстраивается парадигма Египет-Крит-Греция: «…в Египет греки ездили за посвящением <…> через толщу Египта прозревали донную культуру Крита и узнавали себя в обломках ее мыслительного дискурса» (с. 187).

Автор предполагает, что вслед за Платоном, рассказавшим о минойской цивилизации в мифе об Атлантиде, его ученик, Аристотель, зашифровал в «Поэтике» критский эзотерический ритуал человеческого жертвоприношения и катарсиса (очищения умершего вином перед бальзамированием медом). Культ бессмертия частично наследовали дорийцы через подражание (мимесис) жреца герою-жертве: «За успешное исполнение роли <…> и за малейшие отклонения от нее <…> он восходил на костер, где дымился жир жертвенных животных…» (с. 190). Театр Кносского Лабиринта-некрополя имплицитно определил структуру и европейской словесности. К числу посвященных в глубины Духа автор относит Сократа, Платона, Аристотеля, Шекспира, Донна, Пушкина и Толстого. Они, подобно минойской цивилизации, тихо и достойно приняли смерть, мистифицировав для профанов свое земное существование.

Причудливая гипотеза причудливо доказывается при помощи хронологических, пространственных и языковых параллелизмов. «»Археология мифоритуала» кропотливо производит раскопки в слове» (с. 173), и результат демонстрируется в реконструкции аристотелевского понимания слова «праксис». Его русский вариант «практика» интерпретируется через словоупотребление в России XIX века слова «поступок»: «…по-ступ-ок образуется от поступи. Поступь – образ ступанья (по Далю) <…> движение вперед (поступательное), движение по ступеням <…> от «завязки» к «развязке»» (с. 67 – 68). Подобные построения сопровождаются апелляцией к божественному происхождению языка: «Не человек определяет состояние языка, а язык добровольно терпит на своем теле присутствие человека <…> если процессы, вежливо именуемые в современной культуре постмодернизмом, не вернут Слову его божественной прерогативы, язык, очнувшись от забытья, сбросит с себя жалкие ошметки человеческих потуг…» (с. 43). Автор стремится проникнуть в божественную сущность мирового языка как магического «средства общения с Богами», и это знание доступно избранным (с. 50).

Обозначена цель («новые духовные опыты») и метод: «исход в это самое прелогическое мышление, где все мифично <…> Духовное ристалище разворачивается на плане языка, предполагая исход из пространства так называемой научной терминологии» (с. 102). Средство преодоления позитивизма – сеть намеков и напоминаний о широко известных археологических находках и гипотезах. Смысл научной терминологии реконструируется путем нисхождения на прелогические глубины слова: «…под «сюжетом» (от лат. subjectum) подразумевается ряд поворотов некоего тела, постепенное (поступенное) разворачивание некоего субъекта, собирание им себя, претворение его целым» (с. 189).

Стиль книги пророчески туманен. Так, рассматривая современные научные дефиниции мистерии, С. Макуренкова приходит к оценочному «выводу»: «Жалкие нивы питают такие реки» (с. 31). Неясно, то ли реки питают жалкие нивы, то ли из жалких нив изливаются какие-то «такие реки»… Преодолев искушение позитивистской системностью, автор пытается обрести и донести «полноту истины» посредством метафорической расплывчатости. Экзегеза из объекта изучения, каковой она была в первой книге С. Макуренковой, спустя 10 лет возводится в метод исследования и предлагается в качестве пути для понимания данной работы. Исследователь стремится заменить научное мышление «мистическим» для обретения полноты истины (с. 102). Цитируемое высказывание В. Бибихина актуально и для самого автора: «…соотечественник не поймет меня, что бы я ни говорил на самом правильном языке. Или еще хуже: когда я не понимаю сам себя» (с. 36).

Структура монографии напоминает ритуальный танец или путешествие по типологическому лабиринту, изобилующему тупиками-цитатами из работ Платона, Аристотеля, Голосовкера, Фрейденберг, Бражникова, объем которых может занимать до четырех страниц непрерывного текста. С. Макуренкова кружит читателя, завораживая его своего рода мантрами: «мистерия-миф-метафора», «целитель-пророк-поэт», «мимесис-катарсис-катабасис/анабасис». Спасителями мира, целителями-жрецами выступают сам автор и поэты символистско-романтического склада. Исследование пылает погребальным костром для жертвы/жратвы, где дровами служат гуманитарная наука XX века и секуляризированная «слепая» культура. Прочитав эту книгу, осознаешь, что гораздо разумнее начинать ее чтение с заключения, поскольку предложенное знание не стоит трудностей инициации и пройденного пути.

И. ЛИСОВИЧ

г. Тобольск