Русская литература и народничество
«Русская литература и народничество», «Ученые записки» Ленинградского государственного университета, N 349. Серия филологических наук, вып. 74, 1971, 190 стр.
Новый тематический сборник «Русская литература и народничество», выпущенный Ленинградским университетом, – еще одно свидетельство живого интереса к народнической литературе, которым она стала пользоваться после известной дискуссии начала 60-х годов. Идейно-художественная сложность этого общественно-литературного явления, неизученность его основных эстетических компонентов настоятельно требуют совместных усилий со стороны литературоведов, историков, философов, социологов, и – не побоимся сказать – психологов, ибо и психология литературного народничества остается тайной за семью печатями.
Тематически сборник довольно разнообразен: здесь и анализ плехановского отношения к творчеству народников, и рассмотрение идейно-художественного своеобразия произведений Златовратского, Степняка-Кравчинского, Мордовцева, Михайловского, и вопросы, касающиеся народнической журналистики и библиографии. Однако все материалы сборника объединены общим аспектом исследования: стремлением показать глубокую закономерность, плодотворность и разносторонность взаимосвязей и взаимодействий передовой русской литературы о революционно-освободительной борьбой последней трети XIX столетия. Анализ литературно-художественных явлений авторы статей неизменно связывают с общественно-политической обстановкой 70-80-х годов, учитывая детерминированность социально-политических и эстетических воззрений писателей-народников. И что особенно важно – для сборника в целом характерен последовательный историзм, умение видеть литературу и жизнь в эволюции, в развитии, во взаимовлиянии.
Открывается сборник статьей С. Деркача «Г. В. Плеханов и писатели-народники». Подобные работы, привлекающие внимание к оценкам народнической литературы в русской критике, актуальны прежде всего с историографической точки зрения, поскольку историография литературного народничества почти не изучена. Без этого же исследователю трудно будет исторически правильно понять современное Состояние литературной науки. Без этого затруднительно определять и хронологические границы существования литературного народничества, – и источники его, и идейно-художественный облик. Без этого невозможно уяснить и своеобразие плехановской концепции литературного народничества, подготовившей подлинно научное истолкование его специфики с позиций ленинской методологии. Отсутствие историографического материала существенно влияет на работы, посвященные отношению Плеханова к писателям-народникам. Сказалось оно и на статье С. Деркача, с одной стороны, в некотором «выпрямлении» плехановской позиции, с другой – в некритическом, а порою апологетическом восприятии его формулировок.
С. Деркач останавливается на нерешенных и спорных вопросах плехановского отношения к беллетристам-народникам, рассматривая его в связи с эволюцией общественно-политических, философских и литературно-критических взглядов Плеханова. Основной вопрос, который рассматривает исследователь, это вопрос о плехановском понимании различий между просветителями-шестидесятниками и народниками. Бесспорно, что Плеханов многое сделал для правильного истолкования творчества народников-беллетристов. Он верно определил «корень расхождения во взглядах между просветителями и народниками… в различии самого метода исследования общественных явлений, философии истории» (стр. 15), что сказалось на принципах изображения народной жизни, в частности на изображении позитивных моментов в ней. С. Деркач солидаризируется в этом случае с точкой зрения Плеханова. Однако вопрос этот требует более тонкой историко-литературной аргументаций. Дело в том, что обращение к светлым сторонам народной жизни не было характерной чертой народнической литературы (в отличие от просветителей), а явилось результатом эволюции самого народничества. Это не учитывается современными исследователями. Лозунгом же народников, как и просветителей-шестидесятников, было: «правда жизни без всяких прикрас». Нельзя не вспомнить в этой связи справедливые слова А. Скабичевского: «Люди, воображающие, что до Чехова все писатели, изображавшие деревенскую жизнь, обязательно идеализировали народ и что только с появления его Мужиков начинается реальное, правдивое изображение его, очевидно, не читали всех прежних беллетристов-народников и не имеют о них никакого понятия. Они рассуждают чисто a priori, строя такого рода умозаключение: народникам свойственно идеализировать народ» 1.
Думается, автору статьи следовало бы корректировать в соответствии с достижениями современного литературоведения и плехановскую периодизацию народнической литературы, зависящую от того, какими силами эта литература «пополнялась и как изменялись принципы художественного исследования ею народной жизни в связи с трудными идейно-творческими исканиями ее виднейших представителей, в частности эволюцией их отношения к народническим теориям» (стр. 24). Плехановская концепция этапов развития литературного народничества лишена того откровенного субъективизма, который свойствен формулировке исследователя. Тем не менее элементы историко-литературного субъективизма присущи статьям Плеханова о писателях-народниках и, бесспорно, нуждаются в критике.
Н. Соколов публикует в сборнике монографический очерк жизни и творчества Златовратского, уделяя преимущественное внимание 70-м – началу 80-х годов. Объем статьи, видимо, не позволил автору дать широкий анализ идейно-художественного своеобразия произведений Златовратского, а поэтому многие суждения Н. Соколова беглы, эскизны, а порою – в силу этой беглости – требуют уточнений.
Прослеживая эволюцию мировоззрения и творческого метода писателя, автор, к сожалению, несколько «ускоряет» процесс народнического «вызревания» Златовратского, считая, что уже в начале 70-х годов он «выступил выразителем тех взглядов и настроений, которые с несомненностью говорили о его близости к основному идейно-общественному течению того периода – народничеству» (стр. 46). Даже произведения Златовратского середины 70-х годов («Крестьяне-присяжные», «В артели») не дают основания для столь категорического вывода. Мотивы сочувствия общинной (артельной) жизни, противопоставление трудовой морали народа паразитической морали дворянства еще не имеют идеологического (что особенно важно!) обоснования. Они обусловлены пока только психологически, эмоционально, что, разумеется, послужило благодатной почвой для восприятия и усвоения народнической идеологии.
Н. Соколов не без оснований уделяет много внимания самому крупному произведению Златовратского – роману «Устои», показывая, как эволюция художественного мышления писателя отразилась на стилевой структуре произведения (композиция, приемы повествования, принципы создания характеров и т. д.). Но поспешность, о которой анализируются главные образы романа, забвение проблематики, связанной с образами интеллигенции, привели автора к некоторому огрублению идейного замысла произведения.
Исследованию жизненной основы характера революционера, воспроизводимого Степняком-Кравчинским, и его типических особенностей посвящена статья Г. Иванова «Роман С. М. Степняка-Кравчинского «Андрей Кожухов» и русское революционное народничество 1870-х годов». Статья направлена против негативной оценки художественных достоинств произведений писателей-народников лишь на основании того, что в них отразились различные стороны народнических теорий. Г. Иванов совершенно прав, полагая, что сила и слабость романа Степняка-Кравчинского определяются не тем, «насколько успешно удалось его автору преодолеть историческую ограниченность народнических воззрений на террор, а тем, насколько полно и выразительно он сумел осветить в нем искания самих народников» (стр. 77). В этом плане роман «Андрей Кожухов» является одним из значительных произведений народнической литературы. Привлекая свидетельства современников писателя, революционеров-разночинцев, исследователь доказательно опровергает представление об «Андрее Кожухове» как о романе целиком автобиографическом. Он подчеркивает типичность героя Степняка-Кравчинского как представителя так называемого «социального нигилизма».
Новые грани таланта Михайловского раскрывает в статье «Н. К. Михайловский – беллетрист» Г. Вялый. Исследователь останавливается на цикле «Вперемежку» (1876-1877), анализируя социально-психологическую сущность Григория Темкина и жанровые особенности этого цикла. Интересны суждения Г. Вялого о новом понимании красоты в эстетике Михайловского и писателей-разночинцев, о сугубо этическом характере эстетического идеала народников. Красоту нового социально-психологического типа Михайловский видит в пробуждающемся чувстве покаяния, в «зарождении чувства социальной вины и ответственности перед народом» (стр. 105).
О месте романа Д. Мордовцева «Знамения времени» в литературе о «новых людях» и его идейной направленности размышляет в своей статье А. Муратов. Он анализирует главным образом политический смысл романа, выявляет специфические для Мордовцева идеологические черты в общей Системе народнических идей. Нельзя не согласиться с итоговым выводом исследователя: «Роман Мордовцева «Знамения времени» – яркое свидетельство сближения народничества со славянофильской либеральной утопией. Реакционный характер самого славянофильства в данном случае определил проблематику и идеи этого произведения, близкие будущим правонародническим концепциям» (стр. 155). Интересный фактический материал об отношении народнической журналистики к фольклору содержится в Статье И. Колесницкой «Этнография и фольклор в журнале «Дело» (1866-1880)». Правда, выводы, к которым приходит автор работы, значительно шире привлекаемого материала.
Заметка И. Никольского «К библиографии Ф. В. Волховского» также вносит существенный вклад в изучение народнической литературы. В ней на основании найденного в архиве Пушкинского дома заявления Волховского в литературный фонд устанавливается принадлежность поэту-народнику новых произведений и уточняются его псевдонимы.
Итак, литература о народничестве пополнилась новым изданием, которое займет прочное место в советском литературоведении.
г. Уфа.
- А. Скабичевский, Мужик в русской беллетристике, «Русская мысль», 1899″ май, отд. 2, стр. 120.[↩]