Романтизм и Просвещение – борьба или взаимодействие?

Романтизм в европейских странах был тесно связан с французской революцией, которой был обязан если не возникновением своим, то, во всяком случае, широким развитием. Уже в процессе самой революции и в особенности вскоре после нее со всей очевидностью обнаружился кризис просветительской идеологии, эту революцию подготовившей. Поэтому вполне естественно, что уяснение сущности романтизма, не просто пришедшего на смену Просвещению, но и выражавшего сложную на него реакцию, шло до сей поры преимущественно по линии определения различий между романтизмом и предшествовавшим ему этапом идеологического развития. При всей несомненной необходимости и плодотворности такого пути исследования вопроса он все же вел к одностороннему решению проблемы, к косвенному (а иногда и прямому) отрицанию какого бы то ни было сближения романтизма и Просвещения. В то же время реальный характер литературного процесса рубежа XVIII-XIX столетий свидетельствует отнюдь не о полном отрицании романтиками просветительских традиций, а о глубокой диалектической взаимосвязи между Просвещением и все более прочно утверждавшимся романтизмом. Причем нередко негативные антипросветительские декларации романтиков не отражали подлинных взаимоотношений романтизма с Просвещением. Так, ранний романтизм во Франции – творчество Шатобриана и г-жи де Сталь прежде всего – был ярко выраженной идейно-эстетической антитезой литературе французского Просвещения и классицизма. Но даже и зачинатели французского романтизма не порывают совершенно с традициями предшествовавшего этапа отечественной литературы. Правда, эти традиции сказываются всего лишь в побочных, второстепенных моментах их творчества, но все же они имеют место. Так, и Шатобриан, и де Сталь (в особенности), которые в своих ранних работах сформулировали существенные принципы романтической эстетики, имевшие важнейшее перспективное значение для дальнейшего развития французской литературы, опирались на опыт просветительского трактата. И хотя в Шатобриановом «Опыте о революциях» радикально переосмысляется просветительская традиция этого жанра, все нее именно эта традиция была исходной для первого произведения Шатобриана. То же самое следует сказать и о «Гении христианства», опыте, который вполне резонно оценивается многими литературоведами как манифест консервативного романтизма во Франции. Да и в ранних художественных произведениях Шатобриана («Натчезы») само обращение к экзотическим фигурам североамериканских индейцев восходит к французскому классицизму («Простак», «Альзира» Вольтера).

Еще более очевидны связи романтизма с классицизмом и Просвещением во французской литературе на примере творчества Гюго, хотя именно Гюго был самой видной фигурой романтического лагеря в ту пору, когда во Франции шли ожесточенные бои между романтиками и сторонниками классицизма. Гражданский пафос, назидательность и дидактизм, убежденность в огромной воспитательной и общественно-преобразовательной роли искусства делают автора антиклассицистического «Предисловия» к «Кромвелю» выразителем принципов своеобразного «просветительского романтизма».

Сходные явления близости романтиков к Просвещению обнаруживаются и в литературе английского романтизма. В отличие от французских романтиков романтики английские не только не выступали против классицистов, но наоборот. Скажем, Байрон, крупнейший европейский романтик, активно защищал прогрессивные традиции английского Просвещения. Традиции просветительской эстетики ощутимы и в его первом лирическом сборнике «Часы досуга», и в еще большей степени – в «Английских бардах и шотландских обозревателях». Известен и такой несколько курьезный факт: свою драматургию, во многом романтическую по сути, сам Байрон считал основанной на принципах драмы классической. Еще более органичными связи с просветительской идеологией – как английской, так и французской – были у Шелли, правда, пожалуй, акцент здесь скорее делался на идеологии, а не на эстетике.

В силу ряда специфических условий национального развития Германии контакты романтизма с Просвещением проявились наиболее глубоко и органично и именно с наиболее сложной своей стороны – эстетической – в немецкой литературе.

Вспомним, что на рубеже XVIII-XIX столетий литературный процесс Германии складывался прежде всего под влиянием двух основных факторов общественно-политического и экономического характера; ими были французская революция и раздробленность страны. Развитие экономики и политической жизни Германии (или, как она тогда пышно и претенциозно именовалась, «Священной Римской империи германской нации»), представлявшей собой пестрый хаотический конгломерат бесчисленного множества больших и малых государств, характеризовалось крайней отсталостью по сравнению с передовыми странами Европы – Англией и Францией. Французская революция глубоко всколыхнула жизнь немецких государств. Но в условиях экономической и политической раздробленности ее воздействие ограничилось лишь сферой идеологической жизни. После сокрушительных поражений, понесенных Австрией и Пруссией от Наполеона, Германия вступает на путь медленных и половинчатых буржуазных преобразований, сохраняя при этом многие феодальные институты в своем общественном и государственном устройстве.

Литературный процесс Германии с конца XVIII века до начала 30-х годов следующего столетия представляет собой сложную и многообразную картину, в которой – наряду со многими сопутствующими, порой весьма значительными явлениями – центральное место занимает процесс противоборствования, но одновременно и взаимодействия традиций позднего классицизма и Просвещения с основным направлением в искусстве и литературе – романтизмом. Рубеж столетий – интересная веха в развитии немецкой литературы прежде всего в том отношении, что здесь мы наблюдаем, как в недрах мировоззренческих и эстетических принципов позднего Просвещения и классицизма формируется новое мировосприятие, новые принципы художественного видения действительности – романтизм.

В связи с общей отсталостью страны в ней позже, чем в других европейских странах, развивается Просвещение. Это обстоятельство имело существенное значение для литературы немецкого романтизма, ибо в пору его возникновения, на начальной стадии его развития были живы почти все (за исключением Лессинга и Винкельмана) немецкие писатели-просветители. В условиях феодально-абсолютистской Германии авторитет и общеэстетическая значимость Просвещения надолго сохраняют свое значение. Примечательно, что именно ранние немецкие романтики создали в Германии подлинный культ Гёте, сами в своем творчестве опираясь на его творческий опыт, который, однако, они переосмысляли в характерно романтическом плане.

В условиях наполеоновской оккупации возник третий существенный фактор, направлявший дальнейшее развитие литературного процесса в Германии в начале XIX века, – освободительное движение против иноземных поработителей.

На такой общественно-исторической основе и определилось сложное переплетение – взаимодействие и противоборство – двух основных тенденций литературного процесса: Просвещения, авторитет и общественно-эстетическая актуальность которого обусловились затянувшейся феодальной отсталостью Германии, и романтизма, возникшего и развивавшегося на основе идей французской революции и антинаполеоновских движений.

Конец XVIII – начало XIX столетия – переходная эпоха европейской истории – был переходным этапом и для литературы. И пожалуй, в немецкой литературе эта переходность сказалась особенно характерно – в хронологической и одновременно типологической смежности и взаимодействии литературы Просвещения и романтизма.

Об истоках многих существенных положений романтического мировосприятия и эстетики в немецкой литературе следует говорить прежде всего в связи с Гердером. Трудно переоценить его роль для немецкой литературы рубежа столетий. Теоретик движения «Бури и натиска», давший толчок многим идейно-эстетическим исканиям Гёте, оказавший определенное воздействие и на формирование эстетических и исторических взглядов Шиллера, предваривший развитие немецкого романтизма, Гердер влиял на развитие немецкой литературы вплоть до Гейне. Будучи в молодости учеником Канта, Гердер через Канта приходит к Руссо. Глубоко восприняв его идеи, Гердер стал, в сущности, первым и основным проводником руссоистских влияний в немецкой литературе¹. И истоки психологизма немецких романтиков, их внимание к внутреннему, душевному миру человека, стремление утвердить идеал его единения с природой восходят к гердеровскому руссоизму.

Принадлежа, как и Лессинг, к левому крылу немецкого Просвещения, Гердер разделял многие его мировоззренческие и эстетические взгляды. Но в концепциях Гердера в то же время четко выразился и кризис просветительской идеологии. Безграничная вера в царство разума заметно пошатнулась еще до французской революции, которая в свою очередь уже открыто обнажила внутренние противоречия буржуазного прогресса. Потому-то в своих «Критических лесах» Гердер столь убедительно продемонстрировал уязвимые места Лессинговой рационалистической эстетики. Критикуя систему взглядов, изложенную в «Лаокооне», Гердер прежде всего указывает на то, что Лессинг недооценивает роль чувства, фантазии, воображения в поэзии – те ее компоненты, которые позже окажутся в центре внимания романтиков.

Утверждая интерес к отдельной личности, к ее внутреннему духовному миру, критически оценивая абстрактный рационализм раннего немецкого Просвещения, Гердер был неодинок. Ближайшими предшественниками штюрмеров и, в сущности, теоретиками штюрмерства были и Гаман, и Лафатер, и Юнг-Штиллинг. От теорий «Бури и натиска» в значительной мере через Гердера протягивается прямая связь к эстетике и мировоззрению романтиков.

Известно, что быстрое развитие буржуазного уклада и буржуазной цивилизации и в особенности французская революция заставили, наряду со многими другими представлениями просветителей, подвергнуть существенной ревизии и просветительскую концепцию истории, согласно которой все предшествующие этапы развития человечества, которые не соответствовали просветительскому понятию о добре и зле, разуме и справедливости, были пустым провалом в развитии общества. Просветители в своей борьбе против господства церкви, идеологии феодализма и его общественных установлений начисто отрицали какую бы то ни было позитивную роль Средневековья. С другой стороны, достаточно известно значение романтической идеологии в формировании принципов исторического мышления, порожденного отказом от метафизичности просветителей и все большим проникновением в суть поступательного процесса развития с присущей ему диалектикой. Именно романтической историографии принадлежит заслуга понимания развития человеческого общества как процесса борьбы классов. Характеристику огромной роли историзма в идеологической атмосфере Франции 20-х годов XIX века дает Б. Реизов².

Ио обратим внимание на то, что речь здесь идет именно о 20-х годах. Английская же романтическая историография, представленная не столь ярко и широко, как во Франции, возникает даже в еще более позднее время, если иметь в виду наиболее значительную ее фигуру – Т. Карлейля. Правда, ни одна другая национальная литература той поры ни в Европе, ни за океаном не имела такого мастера исторического романа, как Скотт.

1. Проблема руссоизма у Гердера с достаточной полнотой рассмотрена в целом ряде работ, – см., например: В. Жирмунский, Жизнь и творчество Гердера, в кн.: И.-Г. Гердер, Избранные сочинения, Гослитиздат, М.-Л. 1959; В. П. Неустроев, Немецкая литература эпохи Просвещения, Изд. МГУ, 1958; H. Begenau, Grundzuge der Asthetik Herders, Weimar, 1956.[↩]
2. См.: Б. Реизов, Французская романтическая историография, Изд. ЛГУ, 1956.[↩]