№5, 2000/Обзоры и рецензии

Рентгенограмма истории

Виктор Тополянский, Вожди в законе. Очерки физиологии власти, М., «Права человека», 1996, 351 с.; Виктор Тополянский, А. М. Горький: умер сам или его умертвили? Шестидесятилетие мрачной мистификации. – «Литературная газета», 12 июня 1996 года; В.Д.Тополянский,А дустом его не пробовали? Реставрация легенды об отравлении Горького. – «Литературная газета», 29 января 1997 года; Виктор Тополянский, Необыкновенная пуля. Миф и правда о ранениях Ленина. – «Новое время», 1998, № 33; Виктор Тополянский, Необыкновенная террористка. Миф и правда о Фанни Каплан. – «Новое время», 1998, № 35; Виктор Тополянский, Красный террор. – «Новое время», 1999, № 44;

Виктор Тополянский, «Величие Смердяковых»: партийный отчет об убийстве. – «Континент», 1999, № 2 (N 100).

 

Тем, кто расслышал в хоре нынешних историков саркастический голос В. Д. Тополянского, понятны ярость его оппонентов и полемика, возникающая сразу же по выходе его работ. Его интересуют «исторические загадки», которые на наших глазах превращаются в расследования криминальных историй, где героями являются священные авторитеты советского общества: В. Ленин, М. Горький, М. Фрунзе, А. Луначарский, Ф. Дзержинский, М. Покровский, Н. Крупская, Ф. Раскольников и др. Автор задает, казалось бы, простенькие вопросы, например: лучших русских философов, историков, писателей, экономистов, социологов в 1922 году выслали за границу, но почему, за что, зачем? Троцкий претендовал на место Ленина – так почему же в момент смерти Ленина он сидел в Кисловодске и не приехал на похороны вождя? Б. Пильняк написал «Повесть непогашенной луны», где прозрачно читалось, что Фрунзе зарезали на хирургическом столе по приказу Сталина, но почему Фрунзе пошел на операцию – ведь в 1925 году Сталин был еще не Сталин 1937 года? И почему Пильняк написал «Повесть непогашенной луны», ведь он не знал достоверно событий, так как не был в это время в Москве?

Для ответа на эти и многие другие вопросы Тополянский исследует логику фактов, их причинно-следственные связи.

Книга «Вожди в законе», статьи в «Континенте», «Новом времени», «Литературной газете» и других изданиях опираются на сотни (!) впервые введенных в оборот архивных документов. Каждый прочитан и соотнесен с устоявшимися представлениями.

Поначалу кажется, что главный пафос Тополянского состоит в демистификации советской истории. Действительно, он опровергает мифы – о первом якобы интеллигентном правительстве; о добром Дзержинском; о пылком романтике Свердлове; о естественной якобы смерти Н. К. Крупской. В статье «Необыкновенная пуля» он подвергает тщательному медицинскому анализу легенду о тяжелом ранении Ленина в 1918 году на заводе Михельсона и о его чудесном спасении от летального исхода. Не было, пишет он, у Ленина ни ранения левого легкого, ни чуда спасения от смерти. Медики же, поначалу переоценившие тяжесть ранения, попав в положение придворных врачей, уже в 1918 году поняли не только то, что их первоначальный диагноз был ошибочным, но и что признаваться в ошибке при большевиках стало опасным. И поэтому год от года они совершенствовали свою «сакральную легенду» о чуде спасения Ленина от пули, начиненной якобы «ядом кураре».

В другой статье – «Необыкновенная террористка. Миф и правда о Фанни Каплан» – Тополянский также распутывает клубок грубо сколоченных версий: случайно схваченная странная и растерянная женщина, называющая себя анархисткой (партийная кличка – Каплан), сыграла роль «поросенка» – человека, которого террористы брали с собой на место преступления и сами же убивали, чтобы «направить следствие по ложному пути» (с. 37). Затем был развязан красный террор. На наших глазах «священные коровы» советской истории падают как пешки: так, многого стоит рассказ о М. Н. Покровском, которого его бывшие коллеги иначе как «живопырцем науки» и «позором для школы московских русских историков» не называли (с. 37)1. Или рассказ о якобы либеральном, а на самом деле лукавом, лавирующем, в сущности — необразованном Луначарском; или исследование любви Троцкого к себе и своим болезням.

Тополянский не задается риторическим вопросом, что такое революция: в последние годы ему, как и нам, пришлось убедиться, что все революции циничны и лживы. Но в отличие от тех, кто все еще читает революцию только по идеологическому коду, Тополянский – врач по профессии, историк по интересу к истокам событий, архивист по методу работы и писатель по владению словом – читает еще и по кодам антропологическому и социокультурному. Прежде всего его интересует феномен революционной ментальности и, если говорить шире, феномен воздействия власти на человека. «С каких это пор понятие власти стало равно ключевому понятию родины?» – цитирует автор слова В. Набокова, и в вопросе слышится презрение к тому весу, которое приобрело понятие «власть» в системе ценностей революционной культуры и вообще в XX веке. «Власть отвратительна, /как руки брадобрея…» (В. с. 5), – вспоминает он слова О. Мандельштама и опять подтверждает это многими примерами.

Так на фоне исторических фотонегативов проявляются портреты «перерожденцев», как тогда любили говорить, но «перерожденцев» с обратным знаком: не из революционера – в «контру», а из человека, выросшего как будто в нормах общечеловеческой морали, – в революционера.

Однако это только верхний слой исследований Тополянского. Постепенно понимаешь, что за сценой, где мельтешат властолюбцы, разыгрывалась более серьезная драма – смена кода в русской культуре XX века, битва внутри системы этических ценностей. Борьба эта оказалась гораздо суровей, чем борьба за власть.

Как человек чуткий к слову, Тополянский обратил внимание на парадоксальные метафоры М. Волошина: «Справедливость ослепшая меч обнажает», «спазмы любви выворачивают народы», а «пулемет вещает о сущности братства» (В. с. 94). Слово и противослово бьют по одному и тому же смыслу. Порознь знакомые слова поражают своей несовместимостью. На самом же деле метафоры задают ключ к той «логической акробатике», оперируя которой людям внушали, что понятия-оборотни тождественны тем, среди которых они выросли.

Возможно, если б Волошину пришлось объяснять смысл своих метафор, он списал бы парадоксы за счет спонтанности революции. Но время шло, и сегодня Тополянский видит в «логической акробатике» хорошо продуманную систему. Наивная потребность человека в прикрытии наготы, побуждающая его нарекать эмиграцию бегством, а насилие – борьбой за справедливость, не может служить, на его взгляд, ключом к революционной демагогии.

  1. Из книги «Вожди в законе». В дальнейшем при ссылках на это издание в скобках указывается: В. с. и номер страницы.[]

Цитировать

Белая, Г. Рентгенограмма истории / Г. Белая // Вопросы литературы. - 2000 - №5. - C. 329-338
Копировать