Рене Ж и р а р. Театр зависти. Уильям Шекспир / Перевод с фр. С. Панич, С. Мартьяновой под ред. А. Лукьянова. М.: ББИ, 2021. 515 с.

«Театр зависти. Уильям Шекспир» — пятая из книг Рене Жирара (1923–2015), выпущенных издательством Библейско-богословского института св. апостола Андрея (и единственная книга, написанная им по-английски, а затем переведенная на французский, хотя французское издание 1990 года опередило нью-йоркское 1991-го). До нее в серии «Философия и богословие» ББИ вышли: «Достоевский: от двойственности к единству» (2013, французское издание — 1963), «Я вижу Сатану, падающего, как молния» (2015, франц. — 1999), «Вещи, сокрытые от создания мира» (2016, франц. — 1978), «Завершить Клаузевица. Беседы с Бенуа Шантром» (2019, франц. — 2007).

Ранее Григорий Дашевский на русский перевел «Насилие и священное» (2000; франц. — 1972) и «Козел отпущения» (2010, франц. — 1982). Первая книга Жирара «Ложь романтизма и правда романа» (1961) вышла в переводе Алексея Зыгмонта (2019). Именно в ней (путем компаративного анализа произведений Сервантеса, Флобера, Стендаля, Пруста, Достоевского) Жирар выявил базисное антропологическое положение о миметическом равнении на желания другого: желание ближнего становится тем притягательнее, чем дальше на задний план отодвигается направленность к трансцендентной цели. Как и миметическое желание, зависть «ставит нечто желаемое в зависимость от того, кто имеет с ним привилегированную связь, — отмечает Жирар во введении к рецензируемой книге. — Зависть жаждет высшего бытия, которым не обладают этот кто-то или нечто по отдельности, а лишь их соединение. Зависть невольно свидетельствует об ущербности бытия…» (с. 3).

Рецензируемая книга учит видеть миметическое измерение, присутствующее у Шекспира. Согласно Жирару, Шекспира постоянно влекли сюжеты с миметическим потенциалом. Берясь за пьесу, драматург думал «не о «характерах» и не о вечных гуманистических истинах, а о тех комических и трагических поворотах, возможность которых неизбежно таит в себе неверно понятое миметическое взаимодействие» (с. 144). Цель книги — «показать, что чем более типично «миметическим» становится критик, тем ближе он к пониманию Шекспира» (с. 4).

Автор свидетельствует, что за четыреста лет до его формулировки миметической теории его предварил Шекспир, ясно видевший механизм миметического желания и порождаемого им конфликта, возможную эскалацию соперничества и — шанс на его преодоление путем опыта обращения, прощения, самоотречения. Жирар выявляет шекспировскую драматургическую реализацию миметического желания. По Жирару, Шекспир был убежден в том, что «все человеческие отношения строятся на миметической взаимосвязи, и показывать это взаимодействие для него — не тяжкая обязанность, а интеллектуальное и эстетическое удовольствие» (с. 274). Если придерживаться авторской метафоры о том, что у Шекспира в произведениях — «прямое или опосредованное размышление о том, что происходит на шахматной доске миметического конфликта» (с. 274), то у Жирара — «расшифровка партий». Более всего его интересует миметическая антропология.

Рассматривая шекспировское наследие с точки зрения миметического подхода, исследователь демонстрирует прочтение «Двух веронцев», «Обесчещенной Лукреции», «Сна в летнюю ночь» (этой пьесе посвящены 8 из 38 глав книги), «Много шума из ничего», «Как вам это понравится», «Двенадцатой ночи», «Троила и Крессиды» (6 глав), «Юлия Цезаря» (5 глав), «Венецианского купца», «Гамлета», «Отелло», сонетов, «Короля Лира», «Зимней сказки» (5 глав), «Бури». В предисловии отмечено, что не все вошло в книгу: «Романтическая «Ромео и Джульетта» полна миметической сатиры, но предполагаемая глава об этой пьесе оказалась слишком большой для включения в и так уже объемистую книгу, и я решил полностью ее опустить» (с. 7).

Размышляя о «Юлии Цезаре», например, Жирар показывает, что эта пьеса — о коллективном насилии (неслучайно убийство происходит в 3 акте — срединной точке пьесы), о насилии как сущности театра и человеческой культуры. «Шекспир — первый трагический поэт и мыслитель, который действительно фокусируется на учредительном убийстве» (с. 310). Вопрос Жирара: «Действительно ли пьеса катартична — или ее заключение просто прикрытие, а не реальный катарсис? «Юлий Цезарь» катартичен — или это всего лишь фантом, пародия на катарсис, простой симулякр?» (c. 313). Жирар демонстрирует, что катартическое или жертвенное прочтение пьесы соответствует тому, что он называет «поверхностной пьесой» (superficial play), раскрытие миметического соперничества и механизма козла отпущения соответствует «более глубокой пьесе» (deeper play, c. 313).

В главе «Любя меня, ее ты полюбил. Риторические фигуры в «Сонетах»» Жирар отмечает, что думал начать исследование именно с сонетов, но его остановило опасение «подлить масла в вечный огонь «биографического заблуждения»» (c. 412). Автобиографический вопрос для него реального интереса не представляет. Внимание Жирара устремлено прежде всего к гипермиметической чувствительности поэта. При этом поэт ни в чем не уверен, и крайняя утонченность вкупе с проницательностью в конечном итоге делают все непроницаемым. «Все отношения становятся непознаваемыми не из-за недостаточности интерпретации, а из-за ее избытка. Когда различия исчезают, прямо перед своим полным уничтожением они бурно размножаются. Жертва оказывается добычей многих бестелесных демонов, «воздушных ничтожеств» (airy nothings) из «Сна в летнюю ночь»» (с. 424).

Для Жирара очевидно, что миметический принцип был актуальным для Шекспира в течение многих лет. Сначала он был источником сложных структурных моделей и парадоксальных инверсий. От их блестящей разработки Шекспир продвигался вперед, постепенно утрачивая интерес к механике миметического соперничества и фокусируясь на этических и человеческих последствиях. «Зимнюю сказку» Жирар находил самым глубоким из творений Шекспира, Леонта — самым умным, депрессивным и деструктивным из гипермиметических персонажей. Уникальность пьесы состоит в открытости взаимодействия с максимально темным желанием, его бескомпромиссном исследовании и — подлинно светлой и искупительной концовке. Образцом для финала Жирар считал евангельское: «немагическую и все же ненатуралистическую сущность изображенного в ней воскресения» (с. 475).

«Первую миметическую интерпретацию шекспировских произведений» Жирар обнаружил у Джойса в «Улиссе». В шекспировской лекции Стивена Дедала он узрел «поразительный сгусток многих идей» (с. 6). Об этом — в главе «Вы сами-то верите в свою теорию? «Французские треугольники» в Шекспире Джеймса Джойса». Жирар ценил «утонченное высокомерие» Джойса: «…это как раз то, что надо, чтобы вытащить Шекспира из-под завалов гуманистического благоговения и эстетства, под которыми «благородный бард» был погребен на века» (с. 6). При этом Джойс, по мнению исследователя, упустил «нечто радикально новое, более человечный, даже религиозный тон» последних пьес Шекспира (с. 6).

Рене Жирар — горячий защитник своей теории, готовый к темпераментным выпадам против «упрямого ума, отягощенного антимиметическим предрассудком» (с. 104): «Тем, кто не видит смысла в миметическом подходе, рассуждения о мимесисе кажутся бесполезными «завитушками», риторической болтовней, «литературной психологией», довеском, от которого легко можно отказаться без ущерба (или почти без ущерба) для понимания пьесы. Если наша аллергия на миметические построения достаточно сильна, чтобы сделать нас слепыми и глухими к авторским находкам…» (с. 192). Согласно Жирару, «даже убогий мимесис лучше, чем полное отсутствие мимесиса» (с. 90).

По Жирару, понимание миметического процесса обусловлено нашими собственными миметическими интуициями и опытом. Неоднозначность — непременный спутник творений Шекспира, писавшего так, что степень доступного для толпы и посвященных была разной. Говоря, например, о «Троиле и Крессиде», о сильном искушении принять внешнюю неприкосновенность средневекового сюжета за внутреннюю, Жирар прибегает к следующей аналогии: «Миметическое взаимодействие, словно динамит, должно бы взорвать сексистские клише, однако Шекспир так аккуратно закладывает «взрывчатку» в щели исходного сюжета, что мы либо находим ее и безопасно взрываем, либо не находим вообще — и тогда взрыва не происходит и ничто не нарушает нашего покоя, а «Троил и Крессида» объявляется скучной пьесой, явно недостойной своего автора» (с. 191–192).

Интересна полемика с Фрейдом, Лаканом, оговорки относительно терминов: «Здесь опять-таки надо быть осторожными с ярлыками вроде «мазохизма» и прочим психиатрическим «антиквариатом»» (с. 151). В поисках аналогий шекспировских концепций Жирар обращается как к предшествующей, так и к последующей традиции, и широта его культурных ассоциаций значительна. Говоря о «Троиле и Крессиде», например, он замечает, что это «безусловно антиаристотелевская пьеса. Ее можно бы представить в том настоящем театре жестокости, о котором мечтал, но так и не смог осуществить Арто» (с. 220). Размышляя о пересечении «Троила и Крессиды» с гомеровской «Илиадой», Жирар отмечает: «…шекспировская пародия на героический эпос гораздо ближе по духу к заслуженно знаменитому эссе Симоны Вейль об одноликости насилия, чем к драме Жироду «Троянской войны не будет»» (с. 209).

В книге много комментариев общего плана: «По сути, все псевдонарциссы в глубине души подозревают, что их поклонники служат лжекумиру, и всегда готовы к тому, что их сверг­нут. В этом они похожи на диктаторов, которые каждую ночь ложатся в постель с мыслью о том, что в любую минуту может случиться переворот» (с. 152); «Как влюбленные в рассмотренных комедиях нуждаются в восхищенных взглядах своих друзей, чтобы почувствовать себя совершенными влюбленными, которыми они хотят быть, так и исторические герои нуждаются в миметической поддержке потомков, чтобы чувствовать себя историческими героями» (с. 302). Рене Жирар способствует легкому усвоению мимесиса. Пояснения переводчиков помогают ощутить исчезающее в переводе. Вслед за ними внимательно следишь, например, за глаголом translate: «Bottom! Thou art translated» («Ох, Основа! Тебя подменили»). Сноска подсказывает: «У Шекспира translated означает не подмену одной сущности другой, а буквально «перемену», «переложение» одной сущности в другую» (с. 74). Разговор о «соперничестве» (emulation) сопровожден собранной информацией о том, что (в зависимости от контекста) у Т. Гнедич понятие переведено словами «соперничество», «соревнование», «зависть», у Л. Некора — «соперничество», «тщеславие», «раздор».

Рене Жирар справедливо напоминает, что применительно к Шекспиру далеко не все теории хороши. Внимательное прочтение текстов с учетом миметического подхода открывает новые грани Шекспира, такого изученного и такого неисчерпаемого, на века опередившего время и в плане миметической теории.