Расширяя картину литературного процесса
М. Г. Попова, А. О. Осипович-Новодворский. Очерк творчества, Казань, 1970, 117 стр.
Оживившийся в последние годы интерес к «второстепенным» писателям – в известном смысле знамение времени. Он вызывается стремлением наших ученых возможно более объективно и обстоятельно осмыслить историко-литературный процесс. Интенсивное изучение литературного движения «переломной» эпохи 70 – 80-х годов обострило внимание исследователей к творчеству многих писателей этой норы. Среди них оказался и А. О. Осипович-Новодворский, один из талантливых и незаслуженно забытых представителей народнической беллетристики. Если учесть, что литература об Осиповиче-Новодворском не насчитывает и двух десятков наименований, необходимость появления обобщающей работы об этом писателе, столь же откровенном, искреннем, как Успенский или Гаршин, станет совершенно очевидной.
М. Попова поставила своей целью «на материале всех опубликованных произведений А. Осиповича-Новодворского рассмотреть основные особенности его творчества» (стр. 6). Поэтому она не дает подробного биографического очерка, намекая лишь важнейшие вехи жизненного пути писателя. Главное же внимание исследователь сосредоточил на характеристике проблематики произведений А. Осиповича.Из наиболее существенных проблем творчества писателя-демократа М. Попова выделяет проблему положительного героя, бесспорно, ключевую в понимании эстетического идеала А. Осиповича, изображение провинциального дворянства и вопросы, связанные с истолкованием им общественно-политических задач и творческих принципов передовой демократической литературы. Этот комплекс проблем определил и структуру книги.
М. Попова подробно анализирует социально-психологическую сущность и художественное своеобразие известного образа «ни павы, ни вороны» («Эпизод из жизни ни павы, ни вороны»). Полемизируя с существующими трактовками этого образа, обоснованно выступая против упрощенной интерпретации его, она тем не менее не смогла до конца выявить идейно-художественную специфику характеров, созданных А. Осиповичем. Дело в том, что исследователь делает акцент на негативной стороне характера Преображенского, на сатирическом обличении «его раздвоенности, идейной неопределенности, неспособности к практической революционной деятельности» (стр. 34). В действительности фигура «ни павы, ни вороны» сложнее по своей социально-психологической сути. Нельзя не учитывать того обстоятельства, что эпизоды из жизни «ни павы, ни вороны» относятся к середине 70-х годов (за три года до появления тургеневской «Нови»), к эпохе романтических народнических надежд, к эпохе расцвета «хождения в народ». Теперь же, по замечанию самого героя повести, он находится «накануне нового фазиса развития». А этот «новый фазис» (как было и в самой действительности) связан с переосмыслением юношеских мечтаний, не подкрепленных практической деятельностью, резко иронической переоценкой собственной личности. Ирония же в свой собственный адрес – удел отнюдь не слабых натур.
Нуждается в коррективах и интерпретация образа Печерицы, Исследователь квалифицирует его как «стойкого революционера» (стр. 37) и противопоставляет Преображенскому. Материал повести едва ли дает основание для столь категорических заключений. Не выдерживает критики и противопоставление филантропических начинаний Елены Инсаровой – деятельности Печерицы. Достаточно вспомнить, что «некоторым возвышением уровня благосостояния» крестьяне Забавы обязаны заботам Печерицы, которые сродни инсаровским (тут и снятие в аренду мельницы, кабака, покупка леса, занятие ремеслами и т. д.).
Столь подробный разговор об образе «ни павы, ни вороны» не случаен. Проблема положительного героя в произведениях А. Осиповича, как верно отмечает М. Попова, не может не рассматриваться вне связи с этим образом. Героев следующих своих произведений (и это тоже справедливое наблюдение) писатель рассматривает и оценивает по степени преодоления «ни павы, ни вороньих сомнений и колебаний», «по степени их… приобщения к практической революционной деятельности» (стр. 57). Характеризуя рассказы «Карьера», «Тетушка», «Сувенир», «Роман», М. Попова подчеркивает, что в условиях полицейского сыска и травли передовой молодежи Осипович стремится как можно ярче оттенить моральную чистоту, благородство русских революционеров. Наибольшей художественной выразительности писатель добился в рассказе «Роман», показав, как постепенно от самолюбования и стремления командовать «темной массой» герой рассказа переходит к активной революционно-пропагандистской деятельности.
Несмотря на некоторое упрощение социально-психологической сущности характеров, созданных Осиповичем, не некоторую неточность формулировок, глава, в которой анализируется проблема положительного героя, представляется более содержательной, нежели главы «Провинциальное общество в сатире Осиповича» и «Борьба за передовую литературу». Эстетический анализ в них зачастую подменяется беглым тематическим пересказом произведений. А выводы даются в такой категорической форме, что даже эмпирически проделанная работа кажется излишней. В самом деле, писатель, читаешь в книге, разоблачает «паразитизм помещичьего сословия, живущего за счет труда народа» (стр. 73), «художественно-выразительно раскрывает социальные контрасты» (стр. 75), «раскрывает противоестественность существования «различных миров» в едином «человеческом обществе», показывая обреченность сословия тунеядцев» (стр. 78), «раскрывает паразитизм существования помещиков» (стр. 81), «беспощадно срывает всякие иллюзорные прикрытия, вывески, «благородные» мотивы, за которые скрывается мораль собственнического мира, царства чистогана» (стр. 87) и т. д. Едва ли стоило доказывать, что Осипович «с позиций эстетики революционных демократов разоблачал теорию «чистого искусства», выступал пропагандистом идеи социального романа, борцом за литературу, выражающую передовые общественные идеалы» (стр. 114).
Я отнюдь не призываю к отказу от рассмотрения идейно-художественного кредо Осиповича, а призываю к глубокому философскому осмыслению его социально-политических и эстетических взглядов в тесном единстве со всей народнической общественной мыслью. Только в этом случае можно уловить те идейно-художественные нюансы, которые определят место Осиповича в ряду беллетристов-народников. К сожалению, этого в работе М. Поповой нет.
Перед нами «очерк творчества», но в нем вот даже попытки идеологи-пески и гносеологически обосновать творческий метод писателя. Стилевые же особенности произведений Осиповича характеризуются слишком суммарно и приблизительно. М. Попова неоднократно (вслед за Е. Шпаковской1) говорит о принадлежности Осиповича к «щедринской школе» в литературе. Но это еще не характеристика художественного своеобразия его прозы. Понятие «щедринской школы» (как и теоретическое определение школы вообще) весьма многообразно. И тут от исследователя требуется соответствующий анализ. Ограничиваться же обидами суждениями об эзоповском языке, о сатирической стихии, об использовании в сатирических целях литературных героев и образов как чертах «щедринской школы» – этого явно недостаточно.
И последние частные замечания, дополняющие впечатление о культуре научного труда. В книге немало стилистических небрежностей. Вот только два примера. В произведениях Осиповича, пишет автор, «не выведены художественно законченные образы людей из народа» (стр. 10), Осипович не создал «художественно завершенных типов хищника наживы» (стр. 84). Комментарий, как говорится, не требуется.
г. Уфа
- Е. Шпаковская, А. О. Осипович-Новодворский кап представитель щедринской школы в русской литературе 1870-х годов, «Ученые записки Ленинградского госуниверситета». Серия филологических наук, вып. 19, N 171, 1954.[↩]