Путешествие в страну детства
Б. Сарнов, Страна нашего детства, «Детская литература», М. 1965, 248 стр.
Страна нашего детства» Б. Сарнова – сборник статей, написанных на самые различные темы, так или иначе связанные с детской литературой. Монографические работы о популярнейших детских писателях – С. Маршаке («Тот же самый»), Л. Пантелееве («Писатель Л. Пантелеев») и А. Гайдаре («Страна Гайдара») – соседствуют здесь со статьями, посвященными анализу специфики детского восприятия книги и в связи с этим – специфики детской книги («Книга, прочитанная вовремя», «Им придется жить на свете…»), а также раздумьями о судьбах детской литературы и критикой всех тех обстоятельств, которые мешают ее развитию («Вреден ли «Том Сойер»?», «Равносильно утрате счастья»). Может быть, один из главных вопросов, решение которых необходимо детской литературе, это вопрос о сюжете. Что же такое сюжет? Просто ли это история об убийстве, которое могло быть совершено А или Б, и об умном сыщике, который доказал, что оно совершено В? Если в этом смысл сюжетного мастерства, то Агата Кристи выше Марка Твена.
Отвечая критику, который в 1933 году так отзывался о замечательной повести Л. Пантелеева «Пакет»: «Мы нарочно подробно остановились на сюжете, чтобы выявить всю его шаблонность и трафаретность», Б. Сарнов пишет: «Этот упрек критика был бы не лишен основания, если понимать сюжет как простую совокупность событий, происходящих в повести. Однако он становится лишенным всякого смысла, если понимать сюжет как исследование характера героя через события и через его отношение к событиям».
В самом деле, допустим, что детям интересно в книге узнать лишь «чем кончится». Но что же побуждает нас раскрывать эти книги во второй, третий, пятый раз? Ведь перечитывать «Двух капитанов», или «Остров сокровищ», или «Трех мушкетеров» для подростка ничуть не меньшее, а иногда и большее наслаждение, чем читать эти книги впервые. «В этом читательском наслаждении сюжет участвует? – спрашивает автор и тут же отвечает: – Да, участвует, потому что сюжет не есть нечто внешнее и безразличное по отношению к характерам, созданным художником. Он – единственно возможный способ раскрытия данных характеров. Но привлекают читателя к книге именно характеры».
Вообще проблема сюжета, особенно в детской книге, – одна из самых неразработанных. В самом деле, если сюжет это просто максимально уплотненное изложение событий, то почему плохи для подростка книги старой библиотеки приключений Воениздата? Их действительно раскупали и прочитывали, но у подростка не возникало желания перечесть любую из этих книг. Все мы встречали людей, не читавших «Трех мушкетеров», но вряд ли встретился нам человек, который прочел их только один раз. И об этом пишет Б. Сарнов точно и неоспоримо. Подросток перечитывает «Трех мушкетеров», «именно благодаря необычайной способности его к сопереживанию… способности отождествлять себя с героем читаемой книги…»
Б. Сарнов не занимается специально вопросами приключенческой литературы. И все же я думаю, что для теории, а в конечном счете и для практики этого жанра его рассуждения о сюжете и о секретах обаяния Дюма или Жюля Верна сыграют чрезвычайно положительную роль.
В этой связи мне хочется сказать еще об одной особенности книги Б. Сарнова. Несколько раз и по разным поводам возвращается он к теме психологии детского читателя. Одни утверждали, что ребенок может понять даже очень сложные мысли. Другие, наоборот, говорили, что ребенку доступны только примитивнейшие сюжетные схемы и наверняка непонятны любые психологические сложности. Б. Сарнов переводит спор в область спокойного и серьезного анализа детского восприятия. Специфика детского читателя совсем не в том, что он тот же самый взрослый читатель, только примитивнее, глупее, стало быть, просто хуже. Ребенок другой читатель, чем взрослый. В чем-то он слабее взрослого, но в чем-то гораздо сильнее. Ребенок, становясь взрослым, много приобретает: знания, опыт, умение рассуждать, но он много и теряет. Он становится просто другим читателем. Не лучше и не хуже, чем он был в детстве, а просто другим. Б. Сарнов ведет острый спор с писателем Г. Новогрудским. Г. Новогрудский принадлежит, по-видимому, к сторонникам той точки зрения, что ребенку десяти – одиннадцати лет никакие психологические тонкости не доступны. Ему кажется бесспорным, что если в рассказе, написанном для детей, есть серьезные психологические проблемы, то дети этого рассказа наверняка не поймут. С точки зрения Г. Новогрудского, вопрос этот настолько ясен, что даже и спорить не о чем. Но Б. Сарнов в спор вступает и, по-моему, этот спор выигрывает.
«Г. Новогрудский был прав, – пишет Б. Сарнов, – когда он говорил об иных детских рассказах, что они «не всякому взрослому по влечу». Действительно, взрослому, утратившему свежесть и непосредственность восприятия, они могут оказаться не по плечу. А ребенку? Ведь его восприятие, как мы уже говорили, неизмеримо интенсивнее, нежели восприятие взрослого человека».
Дальше мысль разъясняется:
«Интенсивность детского восприятия проявляется в том, что ребенок в большей степени, чем взрослый, способен к сопереживанию. Для детского сознания характерна крайняя степень сопереживания: способность отождествлять себя с героем читаемой книги».
Цепь рассуждений Б. Сарнова приводит его к очень точно сформулированному выводу: «Так называемая специфика детской литературы – явление куда более сложное, чем мы привыкли об этом думать.
Принято думать, что понятие «специфика» включает в себя преимущественно одно свойство: доступность книги ребенку, доходчивость ее. Иначе говоря, специфика состоит в том, что писатель, пишущий для детей, должен делать поправку на ограниченность, неполноценность детского восприятия.
Мне кажется, целесообразнее ввести иной критерий. Детская книга – та, которая, оказавшись по тем или иным причинам не прочитанной в детстве, может быть потеряна для человека навсегда».
Детская литература в России, в сущности говоря, молода. До революции существовали произведения для детей. Они были написаны крупными писателями, но писание для детей было только частным эпизодом их творческой жизни. Были и детские писатели. Это были писатели второго и даже третьего сорта. Иногда они пользовались оглушительным успехом, как, скажем, Чарская, Желиховская или Лукашевич. Но при самом снисходительном отношении к ним невозможно их считать писателями в настоящем, большом смысле.
Детская литература в России началась после революции. Только тогда появилась категория писателей в самом высоком значении слова, убежденно и постоянно пишущих для детей. И нелегкую борьбу приходилось вести детской литературе с путаниками всех видов и формаций. Б. Сарнов вспоминает блестящую полемику К. Чуковского в защиту сказки. Ведь было время, когда люди, и весьма авторитетные, были убеждены в том, что сказка советскому ребенку не только не нужна, но даже вредна. Сейчас это кажется нелепостью, а в свое время нелегко было бороться за право ребенка читать волшебную сказку. Казалось бы, времена этих путаников прошли и зрелой детской литературе не страшны взгляды вульгаризаторов. Не страшны, если с ними бороться. А если перестать бороться, счесть их не стоящими внимания, то… словом, переставать бороться не стоит.
Две из семи статей книги Б. Сарнова посвящены сдержанному и обстоятельному объяснению того, что глупость – это глупость и схоластика – это схоластика. Если в остальных статьях Б. Сарнов ведет серьезный спор с серьезными противниками, высказывает новые и смелые мысли, словом, идет в авангарде теории детской литературы, то в статье «Вреден ли «Том Сойер»?» он ведет арьергардные бои и тратит всю силу своего полемического темперамента – на людей, высказывающих, казалось бы, бесспорно глупые мысли. Пишут вульгаризаторы, пишут схоласты, пишут догматики, пишут люди, эстетические представления которых приняли самый уродливый и нелепый характер. Казалось бы, пусть себе пишут. Что можно ответить человеку, который считает, что Том Сойер врожденный дегенерат и что «вредная книжонка эта должна быть изъята из советских библиотек». Что можно ответить человеку, который убежден, что «Анна Каренина» была бы лучше, «если бы она… бросила мужа не ради «светского бездельника», а ради сильного и большого человека, ну, вроде Рахметова»? Что можно ответить кандидату исторических наук, который разоблачает Корнея Чуковского, злонамеренно написавшего сказку о вредном насекомом Мухе-Цокотухе?
Но Б. Сарнов спорит с ними, спорит, не снижая уровня полемики, все время помня о том, что как бы ни были нелепы утверждения противника в опоре, сам предмет спора остается высоким и серьезным.
Арьергардные бои приходится вести и с той педагогической литературой, в результате которой школьники узнают Тургенева и Толстого, Пушкина и Гоголя в чудовищном переложении.
Б. Сарнов приводит подробные высказывания педагогов о «Войне и мире», о «Тарасе Бульбе», о «Бежином луге». Цитаты не требуют комментариев, они – это ясно – превращают живую литературу в ярко раскрашенный муляж. Б. Сарнов и не спорит с авторами этих цитат. Он просто хочет понять, почему педагоги, о которых идет речь, люди, стало быть, специально занимающиеся литературой, до такой степени литературы не понимают. И вот здесь, думается мне, Б. Сарнов упустил чрезвычайно важную сторону вопроса. Если не один, не два, а множество педагогов ухитряются говорить о литературе без единого живого слова, без творческой мысли, то должны же быть какие-то на то причины. Если бы Б. Сарнов продолжил «расследование» и мы бы узнали, откуда появляются эти монстры литературоведения, диагноз был бы, может быть, и суровее, но болезнь стало бы легче лечить.
Может быть, эта задача не критика, а публициста, но где граница между публицистикой и критикой? Условность этой «границы», на мой взгляд, особенно явственна в лучшей статье сборника – «Страна Гайдара».
Мы все знаем Гайдара, перечитываем его и сейчас, и кажется нам порой, что был Аркадий Гайдар в своих произведениях, может быть, слишком благополучен, что во второй половине 30-х годов большой писатель будто бы просто не замечал противоречий и сложностей эпохи.
Совсем другую концепцию предлагает Б. Сарнов. Он пишет о «стране Гайдара», стране, в которой есть злобные враги и есть мужественные герои, в которой бороться с врагами трудно, опасно, но несложно, потому что люди четко делятся на друзей и врагов. Б. Сарнов не пишет о происхождении этого отчетливого и ясного представления о мире, но нетрудно понять, что оно берет свое начало в чистых водах первых лет революции, в отчетливо видном разделении людей во времена гражданской войны – словом, именно там, откуда вышел сам Гайдар. И эта «страна Гайдара», хотя в ней есть и опасности, и несчастья, горести, все-таки прекрасна, потому что люди в ней живут честные и мужественные. «Отца Сережи, – пишет Б. Сарнов, – не могли арестовать несправедливо, по клеветническому доносу. Это не могло случиться в «стране Гайдара».
Нет, не «цензурные» соображения заставили писателя сделать Сережиного отца преступником уголовным. Писатель страдал и мучился сомнениями, но тем упорнее утверждал в своих произведениях мир, ясно разделенный на врагов и друзей, мир, в котором не может возникнуть ни на одну минуту сомнения в том, что друг – настоящий друг и враг – настоящий враг.
Б. Сарнов много раз обращается к личным воспоминаниям. Он вспоминает, как в детстве читал ту или другую книгу, и какой спор был в его классе о гончаровском Адуеве, и какое на него произвели впечатление погоны, впервые увиденные на плечах советского офицера. Я думаю, что эти личные воспоминания – не лишнее в такой книге. Они придают ей характер беседы с интересным и умным собеседником. Беседа касалась то выдающегося писателя, то ошибочных взглядов, которые детской литературе мешают, то психологии детей. Главное, однако, было не в разных поворотах темы, а в том, что разговор вел человек, много о детской литературе думавший, имеющий свою точку зрения на предмет. Это и определило успех книги.